Через четверть часа они сидели за одним столом, ели суп из деревянных плошек и непринужденно общались, точно старые знакомые.
- Ты живешь тут одна?
- Я давно живу одна, словно отшельница... – женщина невольно опустила глаза под его пристальным взглядом.
- Я можно сказать тоже отшельник-скиталец, в этом мы с тобой похожи, – он улыбнулся, - Как тебя зовут?
- Зачем тебе?
- Ну, я же должен знать, как обращаться к своей спасительнице?
- Когда-то звали Наядой, - она вздохнула, поймав на себе его недоуменный взгляд, - просто мне некому было представляться, а лесу мое имя ни к чему – он и так все знает...
Она поднялась и встала из-за стола, гость последовал ее примеру.
- Сиди, тебе пока еще нужен покой. Я чай сейчас заварю.
Парень послушно опустился на свое место.
- Значит русалка? – задумчиво спросил он.
- Нет, Наяда... – она улыбнулась, вспомнив, как в далеком детстве отец называл ее именно русалкой, - А твое имя?
- Когда-то было Миро, - рассмеялся парень.
- Миро, что с тобой приключилось? Почему ты оказался в этих краях, и кто так серьезно тебя ранил?
- Не слишком ли много вопросов для наяды?
Она обиженно фыркнула.
- Нет, ты не поняла... Извини. Спасибо, что выручила. Безусловно, ты имеешь право все обо мне узнать, но пока время не моей истории, расскажи лучше о себе? Как такая милая женщина могла оказаться тут? Стать отшельницей-одиночкой? Может, кто тебя обидел?
- Люди. – В ее голосе зазвучали стальные нотки. - Тебе действительно интересно знать?
Миро кивнул.
- Знаешь, - она покраснела, - я не общалась с людьми уже около десяти лет, и боюсь, мне трудно будет рассказывать...
- Я постараюсь понять.
Наяда поставила ароматный травяной чай на стол.
- Ну, тогда слушай, - улыбнулась женщина, и, стараясь не смотреть своему гостю в глаза, продолжила свое повествование.

- Мой папа всегда считал, что я – это дар ему моря, поскольку родилась я именно там. Мама северянка, и я уже даже не помню, как именно они познакомились с отцом. Жили мы бедно, но достойно, зарабатывали на жизнь, торгуя рыбой. Частенько наше старенькое судно выходило в море и пребывало там, около месяца, если улов был хороший, что случалось довольно редко...
В основном вся жизнь родителей протекала в открытом море, по прибытии домой подолгу не задерживались – часть улова оставляли себе, остальное же продавали за медные гроши, затем снова отправлялись на промыслы.
Когда отец узнал, что мама мной беременна, его счастью просто не было предела. Он много раз уговаривал супругу оставаться дома, но она отказывалась, видимо привыкнув к такой жизни, да и вдали от любимого мужа находится, тоже была не в силах. Она привыкла к артели, которая сплотилась за столько лет, любила готовить им, а они же все любили ее присутствие на судне, и с удовольствием слушали ее пение на старославянском, прекрасном и неведомом им языке. Она любила их всех, и море для нее стало роднее дома в селении, где мы жили, и где зачастую случались пьяные драки за медяк. Даже запах, рыбы и тины не отталкивал молодую женщину, и она по-прежнему была с ними. Папа вскоре смирился и более не настаивал на том, чтобы она оставалась дома, ему тоже было за счастье находиться рядом с беременной супругой, лишь бы ей было хорошо. Вот так и получилось, что родилась я в открытом море... Они любили меня, и сколько себя помню, мы всегда были неразлучны... до одного момента...
Мне шел тогда восьмой год. Мы прибыли в тот день в свой родной поселок с богатым уловом и думали продать все за неделю-другую, да и с покупателями никогда проблем не было. Дома было все как обычно, мама готовила вечернюю трапезу, а отец перебирал рыбу. Погода стояла по-весеннему теплая, но внезапно небо нахмурилось, ветер принес с собой грозовые тучи, пошел ливень. Природа уже тогда предвещала всем нам беду, но никто не понял этого, а ближе к ночи на селение напали...
Их было около дюжины – пешие и двое конных. С оружием и факелами они врывались в дома, вытаскивали полусонных, не успевших ничего понять людей на улицу, и тут же жестоко расправлялись с ними.
Наш домик стоял на самом краю селения, и именно это спасло мне жизнь в ту кровавую ночь... Помню, как отец, поднял меня сонную и напуганную с постели, спустил в погреб, приказал сидеть тише мышки и задвинуть засов, как только он покинет меня. Так я и поступила. Времени на объяснения и прощание у нас не было времени – дверь уже ломалась под натиском этих ублюдков. Их вошло, кажется двое. Отец ринулся на одного из них, но что может сделать простой, беззащитный рыбак против вооруженных в доспехах воинов? Его отбросило словно тряпку, приглушенно упало его, уже мертвое тело. Раздался крик женщины, то была моя мать.
- Не выйдет, девочка – донесся до меня голос убийцы, и мама словно захлебнулась, захрипела и медленно осела на пол. Безжизненно упала ее рука, и колечко, соскользнув с пальца, покатилось, и упало прямо мне под ноги, через небольшую щель в погребе. Окровавленное колечко моей матушки.
Я сидела, ни жива, ни мертва. Хотелось кричать, но боялась, боялась даже дышать, потому что каждый мой вздох казался мне сравнимым с плеском моря в шторм, а выдох – с шумом волны, разбивавшейся о скалу...
Я слышала их шаги, уверенные и развязные. Они обшаривали дом в поисках живых, ощущая себя хозяевами жизней, которые только что, вот так, легко смогли забрать. Я, кажется, потеряла сознание, когда шаги смолкли возле моего укрытия, и крышка погреба пару раз дернулась, но это было бессмысленно – я плотно закрыла засов... а когда очнулась, крики раненых, стоны умирающих, и запах гари, словно чума, уже разносились по всей деревне. К ним примешивались еще и запахи – запахи смерти, крови, и горящего мяса, то сгорали заживо пожилые люди, не сумевшие выбраться из своих домов. Я же лишь беззвучно плакала, и все мое существо била крупная дрожь, моля о том, чтобы, побыстрее все закончилось...
Слова этого ублюдка, что он произнес моей матери, плотно врезались в мою память, и даже по прошествии стольких лет я из тысячи голосов узнаю его голос...
Наяда замолчала, и всхлипнула, слезы градинами катились по ее щекам. Миро взял ее ладонь в свою, и крепко сжал. Она почувствовала лишь приятное тепло от его руки – стало немногим легче.
- Что было дальше? – спросил он.
- Дальше... я уже смутно, что-либо помню... Кажется, прошла целая вечность, прежде, чем все это закончилось. Крики смолкли, остались лишь звуки пламени, пожирающие останки домов наших друзей и соседей, отдаляющийся смех воинов, и бешеный ритм пульсирующей крови в моих венах. Вскоре и воинов я перестала слышать. До сих пор благодарю богов за то, что наш дом они не подожгли, может просто решили, что убивать тут больше некого, вот и не тронули...
Не знаю, сколько я так сидела, прислушиваясь к наружным звукам, и не слыша уже больше ничего, кроме биения собственного сердца. Через какое-то время я все-таки осмелилась выбраться из своего убежища. В глаза яркой вспышкой ударил свет, когда я отворила крышку и вышла наружу – уже давно было за полдень. Вся деревня была мертва, не раздавалось ни звука, не было слышно столь привычных разговоров жителей, радостного стука топора местного дровосека, скрипа ручки нашего старого колодца... Даже птицы не пели – поистине мертвая тишина...
Первым, на что упал мой взгляд, было тело отца. Он лежал на полу, широко раскинув руки, смертельная рана была нанесена в область сердца, а весь пол был окрашен его кровью. Я развернулась, чтобы выбежать из дома, подальше от этого ужаса, и увидела мать. Она полусидела, прислонившись к стене и склонив голову, под ней тоже растекалась кровавая лужица. Я подошла к ней и осторожно коснулась ее плеча. Тело дрогнув, упало на пол, голова откинулась и в ее мертвых, широко распахнутых глазах, я увидела собственное отражение. Дальше провал. Очнулась, когда уже бежала, не разбирая дороги, а вокруг было море крови и трупов, догорали дома, или скорее то, что от них осталось, и ни одной живой души – только я, непонятно как оказавшаяся на этом пиршестве смерти... Я кричала, плакала и бежала, словно обезумевшая, подальше от деревни, в сторону леса, углубляясь в него все дальше и дальше. Бежала до самого вечера, не помня себя от усталости. Ветки больно хлестали по лицу, телу, раздирали в кровь кожу, но я не чувствовала боли, я тогда вообще была не способна что-либо чувствовать и осознавать. А к вечеру, когда силы уже почти покинули меня, я выбежала к поляне, с покосившейся на ней лачугой, и упала перед дверьми. Дальше снова провал. Так началась моя новая жизнь...
Первые дни я провела в постели, в бреду. То я видела себя снова в погребе, и как открывается крышка и убийца выволакивает меня наружу. Я кричу, вырываюсь, пытаясь укусить его за руку, но он говорит мне: - Не выйдет, девочка... – и одним точным ударом пронзает мне сердце... То видела, как моя матушка поднимается с пола, и начинает петь, но ни звука не слетает с ее губ, а лишь хрип и противное хлюпанье из перерезанного горла. Она не понимает, куда делся ее прекрасный голос, и принимается плакать кровавыми слезами...
Не знаю, как я вообще смогла все это пережить, а когда очнулась, не сразу вспомнила, как попала в этот дом. Неподалеку сидела пожилая женщина с посохом в руках и внимательно смотрела на меня.
- Очнулась-таки... слава Богам... – облегченно вздохнув, произнесла пожилая женщина и улыбнулась.
Все это время она заботилась и ухаживала за мной, а когда я вконец окрепла, началось мое нелегкое обучение. Травница, а именно ей оказалась моя спасительница, учила меня не только слушать, но и понимать природу. Знакомила с различными травами и растениями, которых было больше тысячи. Обучала правильно использовать их и применять, варить целебные отвары и зелья.
Я была у нее на попечении десять лет. Почти за три года до своей кончины, травница стала обучать меня основам магии, как светлой, так и темной. Боевая магия, основанная на силе пяти стихий, мне давалась с трудом, и когда, по прошествии полугода между моими пальчиками впервые заискрились голубые ниточки – осталась, весьма довольна результатом.
Перед смертью она уже передала мне все свои знания, вручила свой посох, сделав тем самым меня своей преемницей, и спокойно отошла в иной мир.
Предав земле ее бренные останки, я покинула свой приют, не в силах больше оставаться там. Мне хотелось как можно быстрее уйти от своей деревни, и дома травницы, который стал таким родным за эти годы, но совсем опустел без его хозяйки... Собственно, как и моя душа...
Так начались мои скитания. Людей я старалась обходить стороной, что удавалось с переменным успехом, поскольку провианта с собой у меня было немного. Покидая свою обитель, я захватила с собой лишь немного еды и пару предметов кухонной утвари. Летом, осенью и весной я еще могла добыть себе пропитание, но зимой приходилось особенно туго. В странствиях я провела около четырнадцати лет. Много, что повидала на своем пути, много кому помогала, излечивая от болезней и ран, взамен на еду и ночлег, но это как везло, от платы деньгами всегда отказывалась, они мне были, ни к чему... В конце концов, я просто устала в поисках себя, и, придя сюда – поняла, что это и есть мой новый дом. Природа, что здесь, полюбилась и пришлась по душе почти сразу, тут и осела, вырыв и обустроив себе эту землянку. Дикие звери тут редко встречаются, как впрочем, и люди, и меня это вполне устраивает. Не думай, что я тебе жалуюсь, Миро. Я вполне довольна своей судьбой.
Она закончила свой рассказ, подведя итоговую черту, давая тем самым понять ее гостю, что она ни о чем не жалеет в своей жизни...