*

Отвернись, нынче пол весь в клочьях кровавой ваты. Подступает время морозов, холода и удушья. Каждые два километра за домом стоят солдаты. И каждый из них прицелился прямо в душу. За дверь не ходи – там сугробы падают с неба, дикие звери царапают стены, порог оббивая. Это вышла война – с горсткой соли, краюхой протухшего хлеба, выступает по мертвым, как будто с иконы святая.
Отвернись, не смотри, я латаю себя по живому. Неприятное зрелище, может начать мутить. Я приучен идти по армейскому строевому…Эти каждые два километра отчаянно хочется жить.
У меня нет эфира, есть спирт и кривая иголка. Отвернись, не смотри и не слушай – представь, будто это игра. И за дверью – не крик о пощаде, бесцветный и тонкий, и что в город когда-то вернется обратно весна.
Я рехнулся, должно быть, ведь небо не падало вниз, когда падал я сам красным пропуском на победу. Ты быстрее иди по искристому, чистому снегу.

И последние два километра, пожалуйста, отвернись.

 
*

«- Понесло меня» - говорит, смеется. Смотрит так, что хочется закричать. « - Понесло, - вот это вот злое солнце в волосах оставило мне печать. Мне чума в одежде саванно-белой, аментивный мой принесла синдром, я всегда – смеется – хотела верной, но теперь приходится выйти вон.
Ты меня – смеется – прошу, не бойся. Не рехнулась, даже пока трезва. Просто солнце стало настолько солнцем – выжигает мне изнутри глаза. Просто небо стало куда повыше, в темных пятнах, каплях густой крови. Ты меня ведь слышишь? Скажи, что слышишь. В городах, непомнящих нас, живых.
Я плету свою колыбель для кошки, все ношусь, как с писаным полотном, все боюсь, что лопну внутри хлопушкой, отравлю и мир – и тебя - свинцом. Я рассадник яда, стальной коллектор, пятый всадник, личный Армагеддон. У меня на месте людского сердца пустота и векторы на разгон.
Нет, не жарко, просто магнит под кожей, расстегнуть бы давящий воротник. Понесло меня – кто же знал, что сложно – так, о невозможном-то говорить. Понесло – уже добралась до ручки, без тебя совсем не могу дышать. Я тебя и правда – настолько сильно…»

Так молчит, что хочется
Закричать.

*

Веруй в меня, господи, ты ведь есть. Ангел твой небесный у изголовья ловит сны и в книги мои, что нельзя прочесть, вкладывает их так, как голос вкладывается в безмолвье.

Клевер по утрам золотит роса, дева через поле идет нагая. Русая коса, до пояса, как лоза – так идут души дорогами рая. Так идут души через тернии, страсти, по морозам, сугробам, по черной земле. Не придут к тебе, боже, усталые, злые, раненые, мертвые по первой звезде.

Шептали имя, молились и каялись, жгли ладан на углях, грешили. Оглашенным не изойти, не восстанут лежащие, так и бродят дальше – ангелы порешили. Ангелы порешили, что быть сему, на войне пропащие сгодятся щитами. Нас считали – каждого – по одному. И гнали, как скот, болотными огоньками.

Дороги раевы изломаны рвами, кишащими змеями в отвесных обрывах. Босыми ногами по острой игле, и рядом конвой – бастион белокрылых.

Ты веруй в меня, ведь ты все-таки есть. На небе дела, суматоха, расстрелы. А я все иду, мне немного до цели, осталось, наверное, шаг или два. А там упаду – у тебя на прицеле.

Не плачь.
Я ведь тоже не верил в тебя.