Меня в изгнание послала Дама –
Она была в отказах мне упряма,
Как ни старался ей я угождать.
Препоручив ее защите Бога,
Я в долгую отправился дорогу,
Чтоб новую Любовь себе сыскать.
Удача в замыслах была моей подругой:
Девицу встретил я, что не была
Красой моей Любви покинутой равна,
Но белизной напомнили те руки
Моей жестокой Дамы сладостную длань.
О, память сердца слабого, увянь!

Меня в изгнание послала Дама –
Быв отлучен от радостного храма,
Молитвы ей я уж не мог слагать.
Оставив сердце у ее порога,
Что пусто стало впредь и одиноко,
Я прочь ушел свою судьбу пытать.
Нашел я белокурую красотку,
Но прелестью она не превзошла
Мою владычицу, лишь синие глаза,
Глядевшие столь робко и столь кротко,
С очами Дамы схожи были всем.
О, я забыть их не могу зачем?

Меня в изгнание послала Дама.
Хоть я служил ей преданно и рьяно,
Любить согласья не сумел сыскать.
Спросив с души своей решенье строго
И горьких вздохов испустив премного,
Ушел я, чтоб ни жить, ни умирать.
Свет обойдя и в мире все изведав,
Я наконец увидел идеал –
И двойника, которого искал.
Узрел избывность горько-тяжким бедам!
Но вдруг узнал красавицу в окне –
Моя владычица то улыбалась мне…

Кассель Вийо «Кансона о поисках Любви»

-----

Рыцарь Тур Леофраст впервые приехал в Абри и со сдержанным любопытством важной особы рассматривал галереи графского дворца. Осэон ему очень понравился просторностью покоев, цветным мрамором стен и полов, тонкостью отделки и отсутствием высокого крепостного вала, от которого на всё внутри огороженного двора прочих жилищ знатных сеньоров ложилась мрачноватая тюремная тень.
Катарэна вышла навстречу гостю, радушно простерла руки – прежние их ссоры и злые речи были давно позабыты и взаимно прощены. Стан Катарэны стал округлым, на щеках розовел нежный здоровый румянец. Леофраст по-мужски просто поздравил её с ожиданием первенца.
- Я к вам с письмом от баронессы, мадам. Она вполне благополучна, но как всегда чудит – просила, чтобы вы непременно прочли её послание на берегу здешней речки – право, не удержал в памяти ее названия.
Катарэна без труда догадалась, что имелось баронессой в виду.
- Если вы не устали с дороги, мессир, можем сию же минуту отправиться к Иверу.
Леофраст не возражал. Графине Прованской подали легкие носилки, запряженные, согласно последней моде, белоснежными мулами, Леофраст гарцевал рядом с ними верхом на заседланном для него гнедом жеребце из конюшен Осэона. По пути Катарэна задала несколько вопросов. Леофраст, с улыбкой наклоняясь к носилкам, давал по возможности подробные ответы.
- Как поживает баронесса, мессир?
Леофраст весело вздохнул:
- Блистает при дворе. Из короля, если мне будет позволено выразиться не слишком почтительным подобным образом, веревки вьет. Быть бы ей любовницей Генриха, а то и самой королевой – не будь она тем, что есть. Нашей юной государыне на этот раз повезло, что она и сама отлично понимает – водит сердечную дружбу с баронессой, всячески ее ласкает и слушает каждого слова, словно это Святое Писание. Впрочем, баронесса на бедняжку королеву, как на птенца неоперившегося смотрит, – и по заслугам. В остальном все вполне благополучно, если не считать того, что празднеств во дворце поубавилось, потому что баронессе не по вкусу, что золото льется рекой впустую. По правде говоря, она не дает никому в Доннэ покоя – король то и дело ездит смотреть крепости по всему королевству, творит суд то там, то здесь (чтобы показать, что он, мол, присматривает за всеми делами Франсии), слушает мессы, раздает торговые привилегии городам, а заодно крестит младенцев простолюдинов. Эта последняя ее выдумка всех взбудоражила – шутка ли, в какой-нибудь нищей лачуге будет расти королевский крестник. Крестьяне чуть с ума не сходят: собираются толпами вдоль дорог и выкрикивают приветствия. Многие плачут навзрыд и призывают на голову короля бесчисленные благословления, называя его добрым, милостивым и возлюбленным. То-то потеха! Но вот мы и добрались, читайте же скорее письмо, добрая дама.
«Рыцарь Тур Леофраст стараниями моего супруга и с моего безоговорочного одобрения получил назад родовые земли и теперь отстраивает свои лесные замки, в том числе и любимый мною древний Кастельмальмезон. Занятия алхимией Леофраст бросил, ибо счастье, которое он думал получить через посредство философского камня, пришло к нему в руки, минуя сию таинственную науку и нечестивые пакты с Дьяволом. Озабоченный не только укреплением, но и продолжением славной Малерской династии, он женился на девице их хорошей семьи и с отличным приданым (ручаюсь, я знаю это лучше их самих, поскольку лично хлопотала в поисках достойной мессира Леофраста невесты). Король Генрих был сватом, так что даже если родне невесты Леофраст и пришелся не по вкусу, никто их мнения спросить не удосужился. Теперь у них годовалый сын, я – его восприемница, вторая кума в паре с королевой, а наш государь вновь был настолько любезен, что дал согласие быть кумом, равно как и мой барон. Весьма жаль, что ты не успела вернуться к тому времени из своего плавания в Италию, потому что зрелище крестин, которые ради каприза отца ребенка провели не в столичном соборе, а у меня в Веритэ, стоило тысячи прочих. Изобразить его словами – выше моих скромных сил. Быть может, когда-нибудь Мебон опишет его в комических стихах. Во всяком случае, могу засвидетельствовать, что младенец – плоть от плоти своего отца, такая же горластая громадина (его мать едва не отдала Богу душу, производя на свет наследника Леофрастов) и столь же крепок телом. Это достойный сын достойный родителей.
Франсуа Жаворонок поселился в Кар-дез-Анже, в Квадратной башне у маркиза Тьера (я возражала против подобного крайне пагубного соседства, но Франсуа стал несносно упрям). Поэт заключил себя в строгом уединении и дни и ночи трудится над большим стихотворным романом, сюжет для которого позаимствовал из «Хроник Юга» - а именно «Повести о падении дома д’Альби». Он утверждает, что его поэтический труд должен затмить даже «Роман о Камне», тем паче, что тема соблазнения невинной души Злым Духом присутствует и там, и здесь, но я, втайне от моего несколько тщеславного друга, серьезно сомневаюсь в вероятности такого. Если бы Святейшая Инквизиция не была уничтожена под корень, Франсуа и его творению пришлось бы худо – ты же, верно, помнишь, что в истории гибели графов Альби замешан Нечистый и его злые деяния. По крайней мере, передавали слухи, будто единственного наследника последнего графа преследовал Дьявол, отчего юноша помешался, и его заточили в монастырь, где сын владетеля Альби умер в жесточайших телесных и душевных муках. После его смерти род угас. Франсуа с некоторых пор просто бредит образом юного безумца и его полуночного собеседника, Сатаны. Дело у Мебона продвигается урывками, но весьма успешно – на днях он переслал мне несколько отрывков, стройность строф и чеканность рифм поистине изумительна даже для него. Жалею, что Франсуа отказывается прислать мне хотя бы первые, уже окончательно готовые главы – выдвигая несуразный предлог, будто не хочет портить будущего общего впечатления, на которое очень надеется. Роман прославит его, но работа будет трудной и займет немало времени. Маркиз Тьера, которому я настрого приказала не делать Франсуа своим спутником в путешествиях по винным рекам, исправно следит за Жаворонком и раз в неделю отписывает мне обо всех событиях у себя в доме, а заодно и в Кар-дез-Анже – да, и, признаю, иногда до меня доходят по-настоящему увлекательные сплетни.
Тебя же спешу заверить – твоё графство я стерегу как своё собственное, ничто больше не будет, как встарь (хотя я малодушно скучаю по тем дням), угрожать твоим границам. Предрекаю тебе со слов мэтра Гайара долгие годы мира, процветания и благоденствия. Старик стал совсем плох, он живет на покое в дарованном ему королем доме на берегу Вьена, среди вишневых садов. Время от времени он преодолевает свою старческую немощь и читает по звездам удивительные вещи. Тебе, кстати сказать, он обещал дочь Агнессу, которая лицом и нравом должна пойти в отца. Если так, то очень хорошо – достанет с Прованса и одной её неугомонной матушки.
С мужем твоим, Себастьяном Амьельским, я виделась при дворе – он просил передать тебе поклон и тысячу поцелуев. Исполняю, но, так как подозреваю, что в беседе со мной он поскромничал, к незначительному числу в тысячу поцелуев от себя прибавляю ещё в шесть-восемь раз более. Как удачно получилось, что у нашей королевы Клементины оказался брат, получивший по наследству корону Амьеля. Пусть это и крошечное королевство, к тому же в вассальном подданстве у Франсии, но всё же его владыка – важный, обходительный и красивый вельможа. Королева заказала придворному живописцу Рэглю Каркассону написать портрет её с братом. Я ходила взглянуть – и, знаешь ли, впервые разглядела привлекательность графа Прованского. Быть может, мне просто не нравятся южане, слишком в их крови много буйной солнечной силы. На холсте мессир Себастьян как живой – суховатый смуглый брюнет; особенно мастеру удались его большие карие глаза. В Прованс вернется он, однако, не ранее осени, что не так уж скоро – обсуждают условия принесения его присяги в качестве нового сеньора Прованского, и церемония не должна пройти впопыхах. Граф на удивление просто согласился на условие короля передать титул короля Амьельского старшему сыну королевы Клементины с тем, чтобы он «сохранялся за каждым старшим потомком мужеска полу» в следующих поколениях. Потомки же твои и мессира Себастьяна становятся наместниками Амьеля и получают право на половину ленных доходов с него. Тут мессир Себастьян не продешевил – его горный феод беден, поля не дают обильных урожаев, но крепости, выстроенные в горах Велэ, дорогого стоят - в обмен на них король Генрих отдаст вам кое-что в Мэгре и Арси.
Пишу тебе из особняка д’Оэнов – это великолепный дом. Свой дворец я подарила королеве к её свадьбе и вознаграждена сторицей – нельзя не позавидовать моей участи, видя, какими милостями и какой любовью окружила меня королевская чета. Не будет хвастовством сказать, что я заправляю во дворце, и со мною весьма считаются – должно быть, я всё же не зря ношу имя баронессы д’Оэн.
Теперь, когда Робер умер – не только телом, но и в недолговечной памяти людской, когда при звуке имени «д’Оэн» разуму представляется лишь мой образ, словно моего грозного, жестокого, озлобленного, равнодушного к ближним, насмехавшегося надо всем, любимого моего супруга и не было никогда; словно не он спас наше государство, наши судьбы и наши души, хотя ему больше подходило бы погубить их; словно не он смог стать добрым помощником королю Генриху; словно… словно он никогда не был для них воплощением ужаса зла, а для меня – темного обаяния. Ему нужна была именно такая нелепая смерть, чтобы безвозвратно исчезнуть: промокнуть под ливнем, охотясь вместе с нашим государем, заболеть от этого. Что может быть несуразнее? Мы с ним так и не попрощались, он не приходил в сознание и умер в забытьи, не сказав мне напоследок: «Наконец вы будете свободны от меня, clarissima!» Я знаю, что он сказал бы именно так, чтобы я, высокомерно разгневавшись на него за эту клевету, не вздумала бы плакать. Но я и не плакала. Наверное, всё, что мне осталось от него – это буквы «Кд’О», с которых всё и началось, и которыми я заканчиваю.
Кларисса-Аньеза-Рене, баронесса д’Оэн»
Катарэна дочитала письмо, сложила его и сунула в рукав платья. Ивер бесшумно скользил по своего старому руслу, седой от лучей солнца, падавших на его неширокую спину. Леофраст смотрел на воду и вспоминал холодные прикосновения осенней Брионы, её силу и мощь, её умение молчать.
Катарэна приветливо окликнула его:
- Баронесса пишет, что у вас есть сын.
Леофраст с улыбкой кивнул:
- И его зовут Эд Бриан, сын рыцаря.
Катарэна взяла Леофраста под руку и повела прочь от реки.
- Если у меня будет дочь, достопочтенный мессир…