Но не все и вылазки кончались так благополучно. Что делать – зима! И она не заставила себя ждать. Хоть Дракон и оказался прав, сильных морозов в том году они не испытали, но еды все равно становилось все меньше, ветры завывали все сильнее, и казалось, что весна совсем не наступит. Даже Дракон, старый сильный волк, немало согнал лишнего тела со своих боков, а уж Сумрак и вовсе ходил тенью, чуть ли не качаясь под ударами снежных бурь. Одно только упрямство не показывать свою слабость, да еще жгучее желание жить и перенести эту первую в его жизни зиму заставляло его просыпаться долгими холодными ночами и уходить на охоту из теплой пещеры, навстречу холоду и мраку. Дракон сперва пытался его как-то оберегать, и даже предло-жил самому охотиться на двоих, но Сумрак в ответ так на него глянул, что отец сразу понял: хоть ползком, а пойдет, обузой на шее висеть не будет. Правда, в лесу Дракон все же посматривал время от времени на сына – вдруг свалится, а Сумрак, замечая эти обеспокоенные взгляды, только крепче сжимал зубы и шагал дальше, вспахивая сугробы. Они охотились на зайцев, птиц, белок, изредка нападали на кабарог – небольших, с овцу ростом, клыкастых оленей, не гнушались и падалью. К тому же, в это время года надо было особенно тщательно следить за своей территорией, или, того гляди, заявятся голодные соседи и вмиг растаскают всю полагающуюся тебе добычу. Как оказалось, земли у Черного Дракона было не так уж много, средненько – довольно широкая, но короткая полоса леса вдоль этого берега реки. Но соседей у него было предостаточно, и все они были голодные. На патрулирование границ они тратили, бывало, по полдня, а ночью еще надо было идти на охоту, так что уставали, и порой валились спать просто без сил. К тому же, теперь время от времени замороженный всеми ветрами лес начали оглашать короткие, резкие выстрелы и лай собак – началась охота. Не на волков, нет, пока они не трогали скотину в деревне, их даже не замечали, а на пушного зверя – соболя, куницу, белку, изредка и на рысь. Но по-своему страдали и волки, и медведи, и прочие хищники, ведь ловушке-плашке, состоящей из двух бревен, одно из которых тут же падает вниз, стоит потянуть за приманку, и как комара прихлопывает неосторожную белку, все равно, кто оказался под ней, а отравленная приманка в эту голодную пору съедалась почти тут же, словно и не было... оставляя после себя мертвое тело какого-нибудь неопытного зверя, польстившегося на дармовый корм. Однажды даже Сумрак неосторожно попался в одну такую западню. Он шел по лесу, вынюхивая добычу, когда наступил на какой-то непримечательный участок снега и – щелк! – на его лапе сомкнулись стальные челюсти лисьего капкана. Вначале он даже не почувствовал боли, инстинктивно рванулся прочь... но крепкая цепь, прикованная к дереву, опрокинула его обратно в снег, и в тот же миг лапу, прокушенную ледяными зубами, а за ней и все тело объяло жестокое пламя. Сумрак не завопил только потому, что давно выучился терпеть боль, но от этого не менее яростно рванулся прочь, а потом принялся грызть ненавист-ное железо, пытаясь высвободиться. Об отце он почему-то не подумал, и когда тот окликнул его – даже не ответил, вцепившись клыками в створки капкана и пытаясь их открыть.
- Сумрак? – Дракон вышел из-за деревьев, - Ты что де... о, клянусь всеми сучьями в лесу! – он подбежал к сыну и осмотрел капкан, сделав неуте-шительный вывод, - Не ломай зубы, так его не снять. Но тебе опять повезло – ты попал не в ту ловушку, что тебе предназначалась. Видишь, какая она маленькая? Она на лису поставлена, а ты в нее угодил.
- Я очень рад, но мне от этого не легче, - огрызнулся Сумрак, тряся лапой, - Как мне эту дрянь стащить со своей ноги?
- Запомни, этот трюк срабатывает не всегда, и если ты попадешь в такую же ловушку, но уже на волка или на медведя – пеняй на себя, - и Дракон, схватив капкан зубами, нашел какую-то пружину, надавил, и страшные челюсти с неохотным скрипом раскрылись, выпуская свою добычу. Сумрак осторожно вытащил свою израненную лапу, и Дракон разжал клыки – капкан тут же щелкнул вновь, но уже вхолостую.
- Будь осторожен, и не только зимой, - сказал он, пока Сумрак вылизывал раны, - Запомни: в лесу запах железа и человека, да и вообще все необычное и странное всегда не к добру. Опасайся его, даже если не знаешь, что это такое, и тогда не пропадешь. Больно?
- Немного.
- Мне тоже было, в свое время. Я, когда молодым был, раза два или три попадал в такие вот ловушки, и в последний раз едва не лишился лапы, вы-дирая ее из этих челюстей. Однажды я услышал историю об одном старом волке, что почти целый день бился в таком вот капкане, а когда услышал шаги приближающегося охотника и понял, что обречен, то яростно вцепился – но не в эту штуку, а в лапу, что она удерживала, и ускакал в лес колченогим, но свободным. Так что, Сумрак, тебе еще очень повезло. Будь осторожен, и постарайся больше не попадаться, иначе в конце концов расплатой за оплош-ность может стать твоя шкура.
- Я понял, - кивнул тот, пробуя опереться на раненую лапу, но тут же по-морщившись от боли. К счастью, у молодых зверей раны заживают куда быстрее, чем у стариков, и, когда кровавые отметины исчезли, Сумрак уже даже не хромал. Но он крепко запомнил этот урок, и за эту зиму больше не попадался. Правда, один раз ему-таки пришлось еще раз столкнуться с ло-вушками двуногих, только на этот раз оплошал Дракон, и петельный силок на зайца точно бы его придушил, если бы сын не подоспел вовремя и не перегрыз прочную веревку. Понемногу он изучил почти все охотничьи ухищрения людей, начиная от отравленных кусков мяса, начиненных ядом, и кончая всевозможными силками-живоловками, капканами, самострелами – однажды только природная ловкость и развитая в городе до предела интуиция уберегли его от смертельного ранения – услышав щелчок, он прыгнул в сторону, точно олень, и предназначавшаяся ему стрела просвистела в волосе от его тела, зарывшись в сугроб. Эти знания добавляли ему не только мудрости, они еще больше убеждали его, что любой человек, мал он или велик, один или в компании – враг, которого лучше избегать, а если выхода нет – отчаянно сражаться за свою жизнь. Рядом с ним не было матери, которая могла бы рассказать ему о своем добром хозяине, не было Серого, что, наверное, мог бы припомнить великодушных женщин, изредка бросавших ему, голодному и бездомному, говяжью кость, а Дракон и сам относился к двуногому племени точно так же, поэтому со временем, все больше дичая, в свом списке самых опасных и жестоких зверей Сумрак по-прежнему четко ставил имя людей, и ненавидел их всей душой, как только может ненавидеть щенок, потерявший мать, бродяга, не раз получавший камнем или палкой, дикий зверь, попадавший в капкан и слышавший выстрел ружья. Если бы, попав в город, он угодил к какому-нибудь ласковому или, на худой конец, справедливому хозяину, то собачья кровь, без сомнения, сумела бы пересилить волчью, и наш герой, подобно своей матери, стал бы собакой, а не волком, но Сумрак не знал, что такое человеческая рука, поглаживающая спину или чешущая за ухом, что такое голос, в котором нет угрозы или гнева – только мягкая нежность, не знал ничего того, что давным-давно, еще на заре времен, превратило прирученного волка в собаку, вернейшего из друзей человека. И он относился к человеку так, как и должен был относиться. Он не объявил войны всему народу людей и не искал встречи с ними, жаждая вцепиться кому-нибудь из них в глотку, но каждый раз, когда он слышал их голоса или выстрел из ружья, то его жесткая черная шерсть, постепенно все больше сменяющая щенячий пух, вставала дыбом, и голубые глаза, доставшиеся от матери-собаки, загорались истинно диким волчьим пламенем...
И вот зима, перевалив через свою вершину, постепенно пошла на убыль. Нет, теплее в лесу вряд ли стало, но перелом все же наступил, и измученные звери и птицы это сразу почувствовали. Дни становились все длиннее, а ночи – короче, да и морозы стали потихоньку ослабевать. Иногда они еще заявляли о себе, и не раз заявляли, но, побушевав еще маленько, седая старуха-зима все-таки отступала, давая притихшим на мгновение жителям заснеженной тайги радостно встречать приближающуюся весну. Не отставали от них и волки. Даже долгими и по-прежнему холодными ночами, когда все остальные звери зябко замирали, серые охотники возносили к небу свои песни, в которых так и слышалось: « Мы выжили! Мы будем жить! Еще одна зима позади! Наступает весна!». Непривычному уху эти песни казались лишь бессмысленным и жутким, по-зимнему холодным воем, но это лишь потому, что только звериное ухо может расслышать слова волчьих песен, и из всех зверей только сами волки могут рассказать, о чем же в ней поется. Но именно в те ночи все, даже самая маленькая белочка, могла понять, чему радуются суровые сердца лесных псов – те пели песни любви, песни страсти и силы, тем самым славя возвращающуюся Жизнь и насмехаясь над не сумевшей их одолеть Гибелью. Но в эту зиму не звучала над лесом песня старого Черного Дракона, не попытал свою удачу юный Сумрак, и когда он, запрокинув голову, сидел и слушал доносившееся пение, сердце его щемило от грусти и печали, а скорбный вой, то ли крик, то ли стон, дрожал в его груди, но не мог вырваться наружу – спазмы сжимали горло, и он лишь негромко вздыхал, вдыхая полной грудью свежий морозный воздух.
- Удивительное это время, правда? – Дракон, сидя рядом, тоже задумчиво смотрел на луну.
- Да, удивительное, - глуховато отвечал Сумрак, и они сидели вместе, слу-шая, как поют их сородичи – но даже не пытаясь присоединиться.
- А почему ты не поешь, отец? – спросил однажды Сумрак.
- Я уже давно отпел свои песни, сынок, - улыбнулся он, - Моя молодость далеко за плечами, и старикам вроде меня не слишком-то пристало гоняться за молоденькими волчицами! – он засмеялся, но, заметив взгляд сына, осекся, - Но, уж если по правде... недаром же меня прозвали Одиноким Драконом. Да, у меня была семья. Я тогда был еще молод, мне едва ли минуло две зимы, и надежды у меня были самые радужные – как это обычно и бывает у юнцов. Тогда я жил намного южнее, за изгибом реки. Вместе с моей любимой подругой, Синичкой, мы соорудили себе прекрасное логово под кучей ва-лежника, и она со дня на день ожидала появления малышей – моих первых малышей, и я волновался не меньше ее. И как же я был горд, когда однажды утром обнаружил у бока моей Синички троих прекрасных волчат! О, с какой нежностью она ласкала их, с какой заботой! Я же взял на себя ответственность за пропитание семьи, и тут же отправился на охоту. Я пробыл на ней целый день, желая отличиться, и только под вечер узнал, что случилось на нашей полянке... когда, радостный, возвращался домой с добычей, а, придя, увидел, что наша уютная нора раскопана, моей Синички нигде нет, а земля истоптана ногами двуногих, и всюду стоит их ненавистный запах. Я тут же бросился в погоню, и вскоре, к своей радости, нашел следы своей подруги – она бежала следом за двуногими... должно быть, она еще надеялась спасти наших детей... но эти негодяи ее перехитрили... один из них остался в засаде, поджидая Синичку... Он не мог промахнуться. Я нашел место, где она упала, я стоял на земле, пропитанной ее кровью, а потом бросился дальше, надеясь, что мои волчата все еще держатся... хотя знал, что все бесполезно, и, даже если я их найду, без матери они все равно обречены. Впрочем, тогда я об этом не думал – просто бежал по следу... пока не нашел их стоянку, где двое охотников расположились на ночлег. Они повесили мешок с моими детьми на дерево... и из него капала кровь... моя кровь, я ощущал ее запах... они так и не сумели хоть раз увидеть солнце... а Синичка, моя милая Синичка, лежала рядом, мертвая, и ее глаза смотрели в бесконечность, не узнавая меня. О небеса, никогда еще мой разум не полыхал такой дикой яростью! Я не помню, что случилось дальше – жажда крови затуманила мне голову, и я просто молча прыгнул вперед, на плечи одного из людей... Я рвал их, как оленей... прогре-мели выстрелы... что-то острое впилось мне в бок... но тьма не сомкнулась надо мной, пока мои клыки не поймали горло последнего врага. Когда я очнулся, то только что разведенный огонь уже потух, над землей сгустились сумерки, а тела убийц моей семьи уже окоченели. Я с трудом разжал клыки на шее одного из них и, шатаясь, точно разбитый старик, направился к Синичке. Она лежала там же, где я ее видел, и была холоднее льда. Некоторое время я просто стоял рядом... прощаясь... а потом заплакал. Я лежал над ней всю ночь, и весь следующий день, оплакивая ее и детей, как никого еще в жизни не оплакивал. Я думал, что умру – и был бы рад, если бы смерть позволила мне отправиться вслед за теми, кого я потерял, но судьба распорядилась иначе. И все же я не смог уйти обратно в лес, пока сам, ломая когти, не вырыл в земле глубокую яму и не похоронил мою Синичку и окровавленные тела моих волчат вместе, чтобы их не сожрали падальщики. На трупы поганых двуногих я даже не посмотрел, и медленно ушел, и не подумав запутать следы. За что впоследствии поплатился. На меня устроили охоту, и с десяток охотничьих псов вскоре уже погнались за мной по пятам, но я не только сумел спастись, но и, забегая назад, разорвал глотки троим из моих преследователей, отставшим от своры, платя им и их хозяевам за те страдания, что пережил сам. Но я не мог оставаться там, где жил раньше, где еще сохранился запах Синички, где сотни маленьких примет напоминали мне о ней. И я подался на север, спасаясь и от врагов своих, и от собственного прошлого, что не давало мне покоя, - Дракон вздохнул, изо рта его вырвалось облачко пара, - И больше уж я не пел. Никогда и никому, помня о своей погибшей семье. Я думал, что это правильно – не забывать о своем прошлом и хранить верность только одной любви... но я ошибался. Я пусто и зря прозябал семь зим в этих лесах, и всем своим существованием я попросту отказывался жить, закрыв сердце для всего, что наполняет нашу жизнь смыслом. Пока я не встретил твою маму, - он посмотрел на сына, и грустно улыбнулся, - Я до сих пор помню эти глаза, этот взгляд – испуганный, робкий... живой. Он напомнил мне Синичку, но на этот раз я вспомнил не ее гибель, а то, как мы бегали по лесу весной, как играли среди цветов и гонялись за белками под соснами... И когда я однажды ночью услышал, как запела твоя мама – так чисто, радостно, звонко! – я не мог ей не ответить... – он посмотрел на звезды, - Вместе с Умницей я вновь обрел самого себя, Сумрак. И поверь, это дорогого стоит. В моей душе два таких совершенно разных существа, как Синичка, принадлежавшая лесу с рождения, и Умница, что обрела его лишь в конце жизни, стоят рядом, и когда я вспоминаю их, то сердце мое полнится радостью, и я верю, что, когда мы встретимся в лучшем мире, то уже никогда не расстанемся! – он улыбнулся, лизнул сына в ухо и медленно отправился в пещеру. А Сумрак промолчал.
Зима еще долго не хотела отпускать замороженные, заледенелые леса, упорно цепляясь за каждую ветку, за каждое дерево, но ее могуществу уже пришел конец, и эти слабые попытки терялись на фоне всеобщего оживления и торжества приближающейся весны. Так что, когда на реке, наконец, треснул, казалось, непоколебимый зимний лед, мягкие грязные сугробы осели на теплой земле, а над лесом грянули веселые птичьи песни, то даже у старухи-Зимы опустились руки, и она как-то незаметно отошла в сторонку, уступая дорогу юной красавице-Весне. Все звери и птицы праздновали ее приход, и Сумрак, переживший первые в своей жизни зимние морозы, радовался, точно лопоухий щенок, скача по лужам и пугая пестрых, линяющих зайцев, что, точно стрелы, удирали от него прочь, не помня себя от страха. И хотя по ночам все-таки еще подмораживало, то днем солнце светило во всю мочь, растапливая оставшийся снег и пуская по земле звонкие ручейки. Вскоре на деревьях уже появилась нежная дымка молодой листвы, первые любопытные росточки высунули головки из уютной темноты земли, а там уже и вся тайга буйно зазеленела, словно и не помня, что две луны назад она стояла холодной и недвижной, закованной в ледяные доспехи. А Сумрак с Драконом, должным образом повеселившись по весне, вернулись к своей обычной жизни. Надо сказать, что наш герой за прошедшее время немало подрос, вытянулся, и ростом почти сравнялся со взрослым волком, но был куда легче и стройнее телом – настоящая сила была еще впереди. Густая зимняя шерсть его линяла, мягкий подшерсток лез клочьями, оставляя лишь жесткую летнюю ость, так что вид у него был довольно неряшливый, но он не расстраивался – чай, не облысеем, а осенью и новая шуба вырастет. Вместе с отцом они, как хотели, бродили по своим землям, охотились и защищали границы.
- Мы с тобой два дурака, старый и молодой, - усмехнулся как-то Дракон, когда они, задрав молодую кабаргу и до отвала наевшись мясом, валялись в тени, - Но я-то ладно, мне уже сколько лет, а вот в твоем возрасте пора уже и семьей обзавестись, и детей растить, а, Сумрак? Или ты, на меня глядючи, решил до конца дней своих пробыть холостяком?
- Не знаю, отец, - молодой волк посмотрел куда-то вдаль, - Может быть, когда-нибудь... но не сейчас. Не сейчас...
- Не сейчас, - повторил Дракон, но не передразнивая – скорее думая о чем-то своем, - Смотри, сегодня «не сейчас», и завтра, и так и вся жизнь пролетит мимо. А жизнь, сын мой – это величайшая ценность, какой только может обладать представитель нашего народа, ибо она – это все, что у нас есть. Скажи, чем были бы дружба, верность или даже любовь, если бы мы все не умели ни чувствовать, ни думать, ни помнить, а? Их бы просто не было. Как может знать что-либо о чувствах тот, кто их лишен, кто не живет – попросту существует? И чем бы, в конце концов, был бы наш мир, если бы мы не оживляли его своими мечтами, надеждами, своей верой? Пустыней, безжиз-ненной и суровой. А потому мы бережем свою жизнь и ответственны за то, чтобы прожить ее с честью, оставив своим потомкам о себе только хорошие, светлые воспоминания. Мы не страшимся смерти, Сумрак, ибо даже камни не вечны, и смерть – это лишь еще один этап нашего долгого пути, но все же мы спешим наслаждаться каждым днем, проведенным в этом мире. Мы живем настоящим, помним о прошлом и не боимся будущего, ибо нет никакого будущего – мы сами создаем его, и лишь от нас да от малой толики удачи зависит то, каким будет наш завтрашний день. Так что спеши жить, сынок. Ты еще молод, и проживешь еще много лун, даже после того, как не станет меня, но все равно не забывай, что прошлого не воротишь, и живи так, чтобы не пришлось за него стыдиться, - он ласково взъерошил шерсть на спине сына, а потом лег на спину и блаженно прикрыл глаза. Сумрак же только молча посмотрел на него, а потом скрестил передние лапы и положил на них свою лобастую голову. Глаза его смотрели куда-то вдаль, но куда?.. об этом знал только он сам. Но той ночью ему опять приснился его давний кошмар – смесь из тех двух жутких ночей, когда он потерял маму и когда они с Серым были изгнаны из стаи. Он опять был щенком и бежал по улицам села... видел мамину шкуру в сарае охотника... удирал от своры неистово лающих псов... и Серый смотрел на него своим единственным темным глазом, прежде чем его поглотила тьма... Сумрак кричал ему, чтобы он бежал прочь, спасался, но земля под его лапами словно растаяла, и он, не помня себя от ужаса, кувыр-каясь, полетел вниз, в бездну...
- Сумрак, Сумрак!