Предательски заскрипела дверь, когда я протиснулся на лоджию и прислушался. Сразу же затянулся, рассматривая тлеющий уголек сигареты на ее конце.
- Почему ты меня обманула? А я ведь тебе верил, идиот…– Это мой сын пытался вывести ее на чистую воду, какой наивный, зря старался, уж я-то знаю их противную женскую натуру.
- Я не обманывала, ты меня не спрашивал, вот я и не стала говорить… - лепетала она в оправдание, не зная какой нелепицей еще отмазаться.
- А значит, я должен был спросить? Это как ты себе представляешь? «Девушка, извините, а с моим отцом вы не спали случаем? Нет? Ну, тогда, что вы делаете сегодня вечером?» – Изгалялся мой отпрыск, не хуже меня.
Бескрайнее ночное небо, открывало свои объятия, таясь над головой, сыпало звездами, звало. Там я действительно чувствовал себя дома, может уйти, оставить их, прогуляться по адским чертогам, заглянуть в райские сады, пошептаться со Стиксом. Но нет, дите для меня было всегда превыше всего остального, так что, скрепя сердце, я не сдвинулся с места.
- Прости меня, Кай. Это было так давно. Я уже и сама забыла обо всем. Я просто не хотела вспоминать прошлое. Понимаешь? – А как она ему на уши напевала, с надеждой, что он их развесит, а ведь развесит, лопух. Сейчас эта Мелиса слезу пустит и все, пиши пропало.
- Понимаю, класс, дураком меня выставила. – Высказался сын и я услышал его шаги, удаляющиеся к выходу с пустой парковки.
- Кай, я просто не думала, что…
- Ты хоть когда-нибудь думаешь? По крайней мере головой? – Тут уж меня взяла гордость за сынулю, так ее, «шли ее, короче, лесом».
Не успел я как следует нарадоваться, как эта бестия–вампирка, все умудрилась испортить и испохабить – пустила в ход свое последнее оружие – зарыдала. Я притиснулся к плите лоджии, наклонился и посмотрел вниз.
«Только не подходи к ней» - молил я свое глупое чадо, но оно как обычно сделало мне назло.
Черная тень моего сынульки развернулась, и проделала весь обратный путь до этой лицемерки. «Ох, и доберусь я до нее, актриса».
Видно было их из рук вон плохо, все заливала темнота. Последний фонарь разбили, еще лет десять назад, когда один клан вампиренышей приходил выяснять со мной отношения, так они и ушли, несолоно хлебавши – умею я успокаивать нежить.
В общем, вскоре всхлипы достигли своего апогея, мне даже стало казаться, что она хнычет прямо мне в ухо. Как же я не любил всех этих женских слез, меня они до крайности раздражали, а вот Кая похоже пробивали на жалость. Тень сына постояла в нерешительности, в паре шагов от нее, наверное, в сомнениях, а стоит ли успокаивать. Потом, наконец, он не выдержал, и его тень слилась с тенью поменьше, которая продолжала всхлипывать.
- Прости, я не хотела…мне так стыдно. – Я почему-то в это не верил ни капли.
- Ты только не плач, ладно? – Сказал он ей уже более терпеливо, и обнимая за плечи. – Не надо, давай забудем обо всем.
- Я ведь, правда, люблю тебя…Кай. – «Ага, а я в таком случае ангел с крылышками» или «монах».
- И я тебя люблю. – Сдался мой сын, продолжая плясать под ее дудку, а эта стерва давай дальше из него веревки вить и загонять под каблук. – Подумаешь, ну было и было, с кем не бывает. Это было до меня и этим все сказано. – «Мда, и кого я вырастил – нюню?»
- А что теперь скажет твой отец? Он, наверное, не захочет, чтоб ты был со мной? Чтобы мы были вместе? После всего… - Кай поспешил ее утешить, словно вбивая мне осиновый кол в грудь.
- Да плевать на него, мне все равно, что он думает. Я больше туда не вернусь. Он меня выгнал, да я и сам ушел бы… впрочем, не важно. Пойдем отсюда – меня тошнит от этого дома. – И они пошли: она, стуча каблучками по асфальту, и он с ней рядом, возвышаясь на целую голову.
С каждым его шагом, казалось, он забивал кол в мою грудь все глубже и глубже. Опять внутри все наполнялось пустотой, как в аквариуме, откуда слили воду. Примерно так же я ощущал себя, когда его мамаша в последний раз меня послала. Я посмотрел на далекие звезды, что икрами прожигали небосвод.

«А у любви моей, глаза небесного цвета,
И они светят как звезды мне в ночи».

Я услышал эту песенку прям перед одной занимательной битвочкой на ристалище, когда проворачивал дела в одном их мирков Великих Королей и благородный рыцарей. Тогда я сразу понял, слова эти о ней и обо мне. Выли горны, скрежетали трубы, приветствуя меня и еще одного товарища, когда мы выходили под эту какофонию, смешанную с дробью барабанов, на кусок поля, размытого дождем…
- Только обещай мне, что больше такого не повториться. – Остановилась сладкая парочка, не переставая обжиматься. – Потому как, если я узнаю…
- Кай, никогда такого не случиться, что ты такое говоришь, милый… - Сынуля поверил, повелся и они слились в один черный сгусток темноты и долго целовались. Вот и повзрослел мой сынуля, только еще ничего не понял, да я и сам когда-то был таким же наивным. Ему-то еще можно простить по малости лет, а что тогда говорить обо мне. К тому времени как я встретил его мамашу, уже перевалило за две тысячи лет, как я топтал пыль миров…
«Обещай мне, что ты меня не оставишь». – Шептала она - свет очей моих.
«Я не уйду никуда, куда ж я без тебя. Я не оставлю тебя в жиз…» - Только вот самой жизни у меня-то и не было. А потом все рассеялось, развеялось, и где же это, так часто повторяемое между ней и мной: «Я буду с тобой всегда» - тоже уплыло по воздуху, к какой-нибудь другой влюбленной парочке, например к моему сыну и этой нимфетке.

Вот и тогда я думал о своей милой, интересно ждала ли она меня тогда, ждет ли сейчас, когда я приду? А слова песенки все звучали, заполняя собой все пространство.
«А у любви моей глаза ночного неба». - Казалось, шептал мне ее сладкий голос.
Я помнил, как гудела толпа, прячась под тентами от дождя, что зарядил с самого утра. Все толклись на специально сколоченных трибунах. Тут же неподалеку голыдьба и прочие оборванцы, улюлюкали и мокли под открытым небом за ограждением. Гламурные дамы, охая и вздыхая под навесами, взмахивали платочками и кидали их к нашим ногам. Цветочки, брошенные ранее, уже успели втоптать в грязь и жижу. Если там и было поле, то теперь осталось лишь месиво из разбухшей земли, пропитанной дождем, потом и кровью. Два дня конные и пешие, складывали свои головы и знамена, пытаясь доказать мою виновность. Их правосудие мне нравилось - давало возможность умереть не на плахе, а с мечом в руке. В итоге остались только двое.
Легкие хлопки присутствующих разрывали воздух, когда мы шли к друг другу – он и я, Первый и Последний, господин Победоносный и Среднестатистическая Смерть. Люди затаили дыхание, наверняка ожидая чего-то необыкновенного, были заинтригованы.

«У моей любви глаза небесного цвета,
А еще они светят как звезды мне в ночи»

Напевал бард и ног принцессы, что восседала рядом с королем-отцом на центральном помосте, где также толкалась вся их свита. Слова песни до сих пор продолжали звенеть у меня в ушах.
«Первый» остановился, капюшон его вечного балахона, промокший от дождя, лип к лицу. Складывалось впечатление, что лица то у него и вовсе нет. Вода струилась по ткани одежды, так что он стал казаться одним пятном расплывшейся черной краски. Я тоже весь промок, сырые джинсы и рубашка липли к телу, как вторая кожа.
Окружающая обстановка поддерживала нас: было свежо, лило как из ведра, молнии грохотали и рвали небосвод на части, их разряды слепили как вспышка фотокамеры. Люди дышали паром, только вот мы не дышали уже давно - две куклы, бродящие под дождем. Мы должны были разыграть это представление, и мы исполнили его хорошо.
Я дотащил свою одноручную косу, что вспарывала рыхлую землю, как плуг крестьянина. Дойдя до середины этой арены, мы с Первым остановились, выражая почтение друг другу - так здесь было принято. Вот наконец-то мы и сошлись, и как же давно я мечтал об этой минуте.
- Ты когда-нибудь снимаешь свой балахон? – Попытался я подшутить над ним.
- Только перед женщинами. Надеюсь, ты все же себя к ним не относишь? – Нашелся он. Тут же кто-то подбадривающе загудел у перегородки, где толпились зеваки – малоимущие. Все нас слышали, да мы и работали на публику - дешевая показуха. Вот она сцена, зрители и актеры, пора было начинать.
- Думаю, будь я женщиной, я б тут не стоял. Ты так не считаешь? Или ты махаешся только с бабами? – Я закинул косу на плечо, невинно улыбаясь, грязь вместе с кровью стекала с ее стали и капала на землю позади меня. В общем, я паясничал и гримасничал как мог, весь из себя, такой отвратительный и гадкий.
Первый промолчал, мог ли он злиться? Не знаю, вряд ли, он был ко всему безразличен, ну а к моим насмешкам так и вовсе привык уж поди. Он плавно вытащил свой меч из-за спины – длинный, почти с меня постом, с закругленным концом – как багор, и зазубренной как у пилы поверхностью с внутренней стороны.
Мы стали ходить кругами, цепь на моих джинсах позвякивала при каждом шаге, это было единственное, что я позаимствовал с доспехов, в которые меня настойчиво пытались обрядить перед турниром. Ну, разве нормальному мужику нужно становиться похожим на кастрюлю, чтобы сложить другого? Вот и я думаю, что нет, и Первый был солидарен с моим мнением.
Я вытянул косу перед собой, крутанулся дабы шарахнуть его по черепу, и раскроить его одним махом. Брякнула и заскрежетала сталь, посыпались искры, когда два острия встретились. Он с легкостью отвел мой выпад, всего лишь одним разворотом, и в ответ чуть было не подсек мне ноги. Я уклонился, метнул свое оружие, что закружилось, чуть не снеся ему голову, а потом бумерангом вернулось обратно ко мне в руку. Сверкала посеребренной сталью коса, а его багор все время цеплял ее, мешая мне развернуться. Сперва зубья его «кривой пилы» лизнули меня по плечу, потом прошлись чуть ниже шеи, где распороли ключицу до кости. Показалась первая кровь, но отнюдь не последняя.
Он играл со мной. Он смеялся надо мной: «что же ты за тварь-то такая?» - хотелось спросить мне его.
«Будь рад, что это всего лишь комедия» - говорили его глаза, которые казалось, сверкали из-под капюшона, отражая разряды молний опоясывающих ночной небосвод. А небо плакало над нами, одаряя своими пресными слезами.

«А глаза моей любви небесного цвета,
Еще они светят как звезды мне в ночи».

Мы сходились и расходились вновь - вихрь искр и скрежета, как от зубодробильной машины стоматолога. Кто-то из нас вертелся волчком, кто-то уклонялся, уходя от ударов. Будто сцепились два зверя или волка, которые, то кидаются и грызутся, то отпрыгивают и ходят кругами, меряя друг друга взглядами.
И вот, он подсек меня мечом под колено, и я рухнул прям в грязь лицом. Капли дождя впитывались в кожу, шрам на лице будто жгли каленым железом. Народ ликовал и восхвалял победителя. А он и был победителем – Победоносный, всегда Первый, ну а я где-то на задворках, запасной состав, так сказать. Все зрители требовали моей смерти, еще бы они меня люто ненавидели, уж я-то перед этим постарался, чтобы так было.
Разномастные голоса кричали и буквально визжали, науськивая его, меня добить. Их Всемилостивый Король, думаю, указал большим пальцем к земле, что означало - «убей его и покончим с этим».
Первый перевернул меня на спину пинком сапога, встал надо мной, занеся меч. Лицо его ничего не выражало, но зато теперь-то я смог его рассмотреть в подробностях. Грохнула молния, по-видимому, угодив в какое-то дерево за ограждением арены. Я бы конечно мог подняться, и продолжить, но не стал: «так надо, так задумано, изобрази из себя умирающего человека, ведь ты же им был когда-то».
- Только откопай меня поскорее. – Сказал я ему. – Ты же знаешь, как я не люблю тесные гробы. – Он вроде подмигнул мне.
Тогда я почему-то подумал о ней, наверное, потому, что перед глазами нависло плачущее небо, но почему-то чистое, или мне только казалось, из-за того дождя, что настойчиво заливал глаза.

«А глаза моей любви небесного цвета,
Еще они светят как звезды мне в ночи».

Под громкий ор и бурные аплодисменты, он вогнал мне острие в солнечное сплетение. Вытащил и вогнал еще, и еще раз, с неким садистским упрямством, наверное, вознамерился оставить во мне не менее полусотни ножевых ранений.

«Я видел путь и шел по нему слепо,
В конце она оставила меня, ее нету,
И не вернется больше, хоть зови ты, хоть кричи».

Я опять закричал, но боли не было, я лишь ее изображал. Вообще довольно часто я скучал по боли, по страху, что гонял кровь наравне с адреналином. Я выкрикнул ее имя – какая дешевая романтика. Интересна услышала она меня? Поняла, что я умираю? Порадуется или зальется слезами? Расцарапает от горя лицо? От всех этих мыслей я засмеялся, и сплюнул кровью. Действительно было смешно - она никогда ничего не узнает - она забыла меня – не помнит, для нее я никогда и не существовал.
Первый заставил меня захлебнуться своим же смехом, пробив в груди дыру насквозь, и пригвоздив меня мечом к земле. И тогда я умер вновь, который это был раз, я уже со счету сбился. Это всегда было будто впервые: чернота, наплывающая как огромная туча на солнце твоего сознания. И тишина, что давит, будто прессом, давит, а хочется вздохнуть.