Охотник легко вскочил на ноги, подобрал поводья и взобрался в седло. Терн бросил грустный взгляд на недощипанную траву и, повинуясь воле хозяина, размашистой рысью направился к северным воротам Шелтми.
Угрюмых серых стен Лонгодримского замка Ворон достиг спустя примерно час, когда солнце уже начинало клониться к закату. Массивная решетка входных ворот была поднята, мост, ведущий через ров, опущен. Никаких признаков жизни или нежити в округе охотник не замечал: лишь на подъезде к замку его тезка, тощий и взъерошенный, снялся с дорожного столба и полетел прочь, напуганный приближением путника. Над крытыми бурой черепицей высокими крышами полог тьмы был особенно густ. Ворон удовлетворенно улыбнулся.
- Да, он здесь. Ступай, Терн. Ты мне пока не нужен.
Охотник спешился и отвязал от седла небольшую, но увесистую сумку. Затем, перекинув поводья через переднюю луку, хлопнул коня по крупу, а тот, не заставляя просить себя повторно, затрусил в сторону ближайшего оврага.
Терн никогда бы не смог стать рыцарским дестрие – телом не вышел, но по уму он порой превосходил своих именитых сородичей, да в придачу получил хорошее воспитание. Так, он твердо знал, что если хозяин бросает поводья наземь, к копытам коня, стало быть, желает обнаружить его именно на том месте, где оставил. В таком случае Терн терпеливо дожидался возвращения Ворона, что бы ни происходило вокруг, и только непосредственная угроза в лице какого-нибудь голодного хищника могла заставить его бежать прочь. Если же поводья оказывались подобраны и привязаны к луке, как сейчас, значит, хозяин даровал ему полную свободу. Тогда Терн был волен сам избирать себе пути и держаться подальше от опасных мест, пока охотник не позовет его назад.
Оставшись в одиночестве, Ворон еще раз осмотрел пустынные окрестности, перекрестился и, прошептав: «Господи, благослови!», вступил в стены Лонгодрима.
Оставленный обитателями замок производил тягостное впечатление. Лучи солнца, падающего за лесистые холмы, еще освещали часть унылой привратной площади, но от крепостных стен и тех строений, что находились внутри оборонительного кольца, уже ползли длинные черные тени. Ворон прошелся по широкому двору, заглянул в замковую часовню, где вознес краткую молитву небесам, быстро осмотрел пару близлежащих амбаров и отправился в господский дом, возвышающийся над всеми остальными постройками. Охотник не ставил себе целью отыскать зверя прямо сейчас. Для этого понадобился бы целый день и отряд из нескольких человек – слишком много укромных закоулков имел замок Лонгодрим. Кроме того, немалый опыт подсказывал Ворону, что противник сам найдет его, когда настанет час охоты. Неплохо было бы, случись это до заката, однако Ворон не очень надеялся на подобную удачу. Когда герцог Вильгельм Лонгодримский рассказывал о павшем на его поместье проклятии, он говорил с уверенностью – зверь ни единого раза не обнаружил своего присутствия до наступления темноты. Что ж, ночью, стало быть, ночью…
Планировка господского дома Лонгодрима была обычна для западных областей. Богато украшенный просторный холл делил дом на два крыла. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж, а оттуда – на третий. Насколько понял Ворон из слов герцога Вильгельма, жилым было лишь одно крыло, во втором же комнаты отпирались лишь во время появления в Лонгодриме большого количества гостей. В конце каждого крыла имелось еще по одной лестнице – винтовой, ведущей на верхние этажи. По ним так же можно было спуститься в подвалы замка. Наверняка, как и везде, в Лонгодриме существовали потайные ходы, но о них герцог скромно умолчал. Осматривать подвалы, с которых началось победоносное шествие зверя по поместью Лонгодрим, охотнику не хотелось. Узкие каменные ходы – не лучшее место для боев. Вместо этого он проверил на прочность перила лестницы. Широкие и крепкие. Это хорошо.
До окончательного захода солнца оставалось около получаса, потом еще часа два понадобится, чтобы наступила настоящая тьма, однако внутри дома уже сгущался сумрак. Слабый свет проникал в холл лишь сквозь узкие щели, прорезанные в стенах на высоте, превышавшей немалый рост охотника, и окружающие предметы быстро выцветали, наливаясь различными оттенками серого, будто при пасмурной, дождливой погоде. Но сейчас дождь был ни при чем, это ночное зрение Ворона понемногу вступало в свои права. Пора уже и облачаться, ведь неизвестно, что понимает под темнотой сам зверь.
Решив так, охотник развязал сумку и вынул оттуда обмотанный тряпьем сверток. Когда несколько слоев ткани были сняты, в полумраке холла тускло сверкнул белый металл. Это был самый странный доспех, который только можно предположить – полная защита руки, начиная от наборных пластин на плече и заканчивая перчаткой с шипами на костяшках пальцев, откованная из серебра. Серебро мягко, и, конечно же, не для боев с людьми предназначалась эта защита. Ворон вообще старался не вступать в ненужные схватки, а против существ, приходящих из тьмы, она оказывалась в самый раз и несла противнику очень неприятный сюрприз. Ворон отложил серебряный доспех в сторону, достал из сумки короткую – в пояс – жилетку из грубой кожи, надел ее и застегнул на все ремни. Потом сделал пару пробных взмахов, проверяя: не мешает ли где, и только тогда стал подвязывать серебряное оплечье на кожаные шнуры, пропущенные сквозь отверстия на левом плече жилетки. Потом застегнул ремешок на плече и еще два на предплечье, надел металлическую перчатку, сжал и снова разжал кулак, досадливо поморщившись. В руке уже зарождалось слабое жжение. Обман чувств, не более того. Через плотную ткань и кожу его старой перчатки серебро не может причинить вреда, однако все равно неприятно. В такие минуты Ворон завидовал людям, ведь те могли безбоязненно брать белый металл голыми руками, не опасаясь обжечься.
Напоследок из сумки были извлечены плотно закрытая небольшая фляга и мягкая тряпица. Ворон смочил содержимым фляги лоскут ткани и обтер влажной тряпкой лицо. Его бледная кожа разом потемнела и начала лосниться. По коридорам господского дома поплыл тяжелый запах крови. Да это и была кровь. Овечья, насколько мог судить Ворон. Фляга со свежей животной кровью была единственной вещью, которую он попросил, уезжая из временной резиденции герцога Лонгодримского, и тот, хоть и изрядно озадаченный, просьбу выполнил.
Ворон мрачно улыбнулся, припомнив, как трясся слуга герцога, отдавая ему флягу, как посерел лицом, когда охотник откупорил сосуд и понюхал содержимое, чтобы удостовериться, не воды ли ему туда налили. Не иначе, представил, что, как только закроются за охотником ворота, припадет он к горлышку и будет хлебать большими глотками еще теплую соленую влагу, точно вурдалак.
Разумеется, ничего такого не случилось. Живая кровь нужна была Ворону всего лишь для маленькой хитрости, которой охотник пользовался, когда не имел в запасе времени на долгие засады и терпеливые выслеживания противника. Его-то собственная кровь редко оказывалась соблазнительной приманкой для порождений ночи.
То, что текло в жилах Ворона, ровно наполовину принадлежало тьме, и лишь вторая половина была дарована матерью – обычной земной женщиной. Если верить словам святого отца Климента, до тех пор, пока не пало на нее проклятье одержимости, она была доброй и добродетельной христианкой. Вот только проклятиям все равно – праведник ли ты или же грешник, которого давно ждут в аду с распростертыми объятиями… Никто не сумел распознать беду вовремя, даже священник, а то, что получилось в итоге, напугало бывалых повивальных бабок, а вслед за ними и его земного отца. Над матерью Господь смиловался, так и не дав ей увидеть сына...
Повторно намочив тряпицу, охотник прошелся ей по серебряным пластинам, чтобы перебить тонкий, тревожащий запах белого металла. Вот, пожалуй, и все. Теперь ему остается только ждать. Убрав флягу подальше в сумку, чтобы не попадала под ноги в самый неподходящий момент, Ворон преклонил колено и закрыл глаза, отрешаясь от сонной тишины пустого дома.
Время шло. Минуты бежали резвой стайкой, и очень скоро полог мрака окончательно скрыл из вида неподвижную темную фигуру. Снаружи на небе погасли последние отблески заката, а когда мягкое одеяло летней ночи опустилось на притихшую землю, Ворон вскинул голову, в мгновение ока выходя из оцепенения. Он услышал то, что и ожидал услышать. В коридоре левого, нежилого, крыла второго этажа возникли неторопливые шаги крупных лап. Зверь вышел на охоту. Ворон бесшумно вскочил на ноги и вынул из ножен меч. Он тоже был готов.
Вот шаги замедлились и стихли вовсе, взамен послышалось хриплое сопение. Охотник усмехнулся и кивнул. Он почти воочию видел, как крупное существо, облик которого ему пока представлялся смутно, задрав голову, жадно принюхивается к разлитому по дому манящему запаху добычи. Со второго этажа послышался кашель, а вслед за ним низкий, сиплый рев. Исполинская туша легко перемахнула через перила площадки второго этажа и приземлилась на пол аккурат в том самом месте, где только что стоял Ворон. Зазевайся охотник на долю секунды, и бой был бы уже завершен, причем не в его пользу. Однако Ворон успел отшатнуться и рубанул крест-накрест ощеренную, истекающую слюной морду твари. Остро отточенное лезвие меча со свистом вспороло воздух – зверя рядом уже не было. На его месте осталась лужица темной жидкости с копошащимися в ней червями.
- Так ты «прыгать» умеешь? – удивился Ворон и крутанулся на месте, парируя окованной металлом рукой летящую на него когтистую лапу.
Плоть твари зашипела от соприкосновения с серебром. Зверь отчаянно взвыл и снова растаял в воздухе. Охотник медленно отступил назад, не опуская меча. Возникшая на безопасном расстоянии тварь злобно заревела, припав грудью к полу. Телом она походила на огромную ящерицу, мордой на запаршивевшую помесь льва и дворовой собаки. На лбу и щеках зияли проплешины, жидкая грива сбилась в колтуны. На теле зверя шерсти не было, но с боков его свисали лохмотья отслоившейся кожи, обнажая гниющую плоть, а местами уже и желтоватые ребра.
- Не плохо, - ухмыльнулся охотник, не упуская зверя из вида. – Совсем не плохо. Однако, милый друг, ты же дух испустил еще в прошлом году. Неужто не заметил?
Зачастую звуки человеческого голоса приводили порождений ночи в ярость, однако сейчас, кажется, был не тот случай.
Тварь, не поведшая даже огрызком уха, бросилась на противника молниеносно и без предупреждения. Ворон вспрыгнул на лестничные перила, и зверь, не сумев вовремя остановиться, проехал мимо, отчаянно скребя по полу всеми четырьмя лапами. Однако и сам охотник не сумел удержать равновесия на наклонной полированной поверхности. Прежде, чем его скольжение превратилось в падение, Ворон оттолкнулся от обманчиво надежных каменных блоков и спрыгнул на пол, кубарем откатываясь с пути вновь бросившегося в атаку зверя. На сей раз, тому удалось развернуться и последовать за добычей. И когда Ворон вскочил на ноги, тварь летела прямо на него, словно набравшее скорость пушечное ядро, явно предвкушая скорую трапезу. Это было ее ошибкой. Без растерянности, без лишних, заполошных движений охотник мягко отступил в сторону и, вложившись в удар всем весом, опустил меч на хребет вновь промахнувшегося зверя. Наполненный болью визг сменился хрипом. Тварь рухнула, как подкошенная, и забилась на полу, подергивая передними лапами и щелкая зубами. Отточенный клинок с хрустом вошел под лопатку умирающему существу, обрывая его мучения. Зверь мелко задрожал и вытянулся, массивная нижняя челюсть отвисла, покрытый язвами язык свесился набок. Ворон вздохнул и перекрестился, подумав о том, что за странности порой рождает тьма. Кем бы ни был жуткий пришелец, он оказался сильнее, чем ожидал охотник. Мало кто среди темных созданий способен «прыгать» - в мгновение ока перемещаться с места на место, пусть даже на столь малые расстояния. И это настораживало вдвойне, ведь сильные звери редко приходят попусту, чаще их призывают. Но кому мог настолько помешать хозяин аллода, расположенного едва ли не на самой окраине королевства?
Что ж, сейчас Лонгодрим чист. Сумрачная пелена, зависшая над замком и ничего общего не имевшая с ночным мраком, распадалась и таяла на глазах, а других гнездовий тьмы Ворон пока не видел. Работа была выполнена, теперь ему оставалось лишь умыться проточной водой, отдохнуть пару часов и отвезти герцогу Лонгодримскому то доказательство, которое он желал увидеть.
И предупредить о возможной угрозе, если, конечно, его светлость пожелает прислушаться к словам охотника.