Пелевин Виктор Олегович, Родился 22 ноября 1962 в Москве. Окончил Московский энергетический институт, служил в ВДВ. После окончания Литературного института несколько лет проработал в журнале «Наука и религия», где готовил публикации по восточному мистицизму.

Первые рассказы появились в конце 1980-х в сборниках фантастики и журнале «Химия и жизнь». Дебютный сборник «Синий фонарь» поначалу не был замечен критикой. Через год после фурора, вызванного появлением в журнале «Знамя» повести «Омон Ра» (1992), «Синий фонарь» получает малую букеровскую премию, как лучший сборник рассказов 1992 года.

В «Омон Ра» история советской космонавтики представлена как грандиозная и садистская фальсификация. По Пелевину подлинное ее назначение – совершение кровавых жертвоприношений, питающих магическую структуру государства. Курсантам летного училища им. А. Мересьева, например, ампутируют ступни. Но не всем. Омону и его другу Митьке повезло: их зачисляют в элитный отряд космонавтов-камикадзе, которым уготована великая миссия – крутить педали в «Луноходе-1» и «Луноходе-2». Естественно, что при таком уровне «высоких технологий», никакие ракеты никуда лететь не собираются. Однако в финале Омон, обреченный на ритуальное заклание, вдруг сознает, что действительность – лишь кошмар, который навязан его воображению. Двойная сущность героя видна в его прозвище: вступив в ряды космонавтов, Омон получает позывной Ра (Бог солнца в древнеегипетской мифологии).



Повесть «Жизнь насекомых» (1993) была не столь эпатажна, но имела более сложный замысел и конструкцию, а по мнению некоторых критиков и беспрецедентно сложную – своеобразный перифраз дантовского Ада, где в качестве адских мук фигурирует безысходное переживание специфических состояний ума. Критик А. Генис так комментирует насекомых и людей: «Собственно между ними вообще нет разницы, насекомые и люди суть одно и тоже. Кем их считать в каждом отдельном эпизоде, решает не автор, а читатель».



В произведениях Пелевина можно обнаружить влияние суфизма, стоицизма и антропософии, а его «Чапаева и Пустоту» (1996) называют даже «первым дзен-буддистким романом». По ходу романа выясняется, что Чапаев является на самом деле воплощением будды Анагмы. Петр Пустота – поэт-декадент, монархист, по странному стечению обстоятельств занимает место комиссара чапаевской дивизии. Роман построен как чередование фрагментов, описывающих жизнь Пустоты в двух реальностях -сновидениях: послереволюционной России, где развертывается в весьма странных формах борьба неких метафизических сил, и России современной, где он находится на излечении в психиатрической клинике.



Основная тема произведений Пелевина – иллюзорный характер реальности, другие миры и альтернативные версии российской истории. Это и центр управления советской Россией, который находился в подземельях под Кремлем (Повесть огненных лет), и версия перестройки, якобы возникшей в результате мистических упражнений уборщицы Веры Павловны, сосланной после смерти в роман Чернышевского в наказание за «солипсизм на третьей стадии».

Грань между жизнью и смертью, как правило, размыта: герои Вестей из Непала и Синего фонаря вдруг начинают понимать, что они – мертвецы, а старая шаманка легко вызывает из «нижнего мира» погибших на войне немецких летчиков, чтобы русские девушки, выйдя за них замуж, могли бы уехать заграницу (Бубен Верхнего Мира, 1993). Пелевин охотно пользуется мотивом инвариантности мира и для оживления своих описаний. Вот, например, «импрессионистский» портрет одного из красноармейцев в романе «Чапаев и Пустота»: «Жербунов недоверчиво хмыкнул, а у Барболина на лице на миг отобразилось одно из тех чувств, которые так любили запечатлевать русские художники девятнадцатого века, создавая народные типы – что вот есть где-то большой и загадочный мир, и столько в нем непонятного и влекущего, и не то, что всерьез надеешься когда-нибудь туда попасть, а просто тянет помечтать иногда о несбыточном». Здесь заметна так же типичная для Пелевина ирония над штампами русской классики, поскольку эти бывшие крестьяне – активные участники красного террора, которым даже известно, что человечина похожа на говядину: «Я пробовал».

Но, по мнению Пелевина, в наших силах осознать иллюзорность своей жизни и выйти навстречу подлинному Бытию. Так это и происходит с героями большинства его книг: цыплятами, которые вырвались за окна инкубатора, развив свое самосознание и врожденные способности. (Хотя автор и намекает, что «настоящий» мир имеет и свои минусы. С какого-то момента цыплятам на крылья приходится нацеплять гайки: в процессе упражнения ноги почему-то отрываются от земли (Затворник и Шестипалый)). Освобождается от иллюзорного мира и мотылек Митя, превратившись в светлячка (Жизнь насекомых), и сарай с душой велосипеда, обретающий истинную жизнь после устроенного им самим пожара (Жизнь и приключения сарая № ХХII). Рассказчик «Желтой стрелы» (1993) сходит в конце концов с бесконечного поезда, двигающегося к «разрушенному мосту», а Чапаев, Анна и Петр погружаются в финале романа в «Условную реку абсолютной любви» – сокращенно «Урал».

Но не верно будет относить произведения Пелевина только к мистической литературе. С таким же успехом их можно прочитать и как философскую притчу, и как юмористическую повесть, и даже как самоучитель Public Relations – роман «Generation «P» (1998), самим Пелевиным названный в одной из бесед (поскольку интервью он не дает из принципа) – «производственным романом о рекламе».



Действие романа начинается в ельцинскую эпоху. Бедствующий выпускник Литинститута Вивлен Татарский устраивается по знакомству в рекламную фирму. Природный талант и «проясняющие ум» наркотические видения, в которых, в частности, галлюциногенный Че Гевара озвучивает смысл рекламных и пиаровских технологий, продвигают Татарского вверх по карьерной лестнице, пока он не достигает ее апогея – телевизионной рекламы. Но оказавшись в Останкино, Вивлен неожиданно для себя и читателя узнает, что телевидение – средство вовсе не массовой информации, а дезинформации. Так, например, политические деятели, включая президента, давно уже заменены анимацией. Реальность, тексты рекламы, комичные ситуации с компьютерными политиками все более переплетаются у него с мухоморными галлюцинациями и древнеегипетскими мифами. В конце романа Татарский получает титул мужа великой богини Иштар и венчается с ней на вершине Вавилонской башни, после чего его личность копируется и распространяются через средства массовой дезинформации, превратившись в татарского с маленькой буквы. Многие критики относят Пелевина к постмодернистской школе, для которой характерны эсхатологические умонастроения, тотальная ирония, игровое начало, обращение к интерактивной виртуальности, эстетика чужого замысла и другие приличные синонимы плагиата, оправданного виртуальным информационным пространством, где «все добро колхозное, все добро мое». В той или иной степени все эти элементы действительно можно увидеть в творчестве Пелевина. Например, в «Жизни насекомых» есть откровенные заимствования (а точнее, переосмысления) замыслов Превращения Кафки и Из жизни насекомых Карела и Йозефа Чапеков.

Однако, вряд ли огромная популярность Пелевина объясняется только его принадлежностью к постмодернизму и даже его особым даром «пеленговать нашу ирреальность», как сказал о нем Андрей Вознесенский. На уровне языка Пелевин никогда не играет с читателем: он чувствует и видит то, что рассказывает, и делает это со свойственной ему доверительной интонацией. Что же до обращения к слэнгу, просторечию, «языку братков» (который, по убеждению Пелевина, вернул русскому языку понятия жизни и смерти), поп-артовским элементам, к постмодернизму это имеет не больше отношение, чем «башмаки и пиджаки» Окуджавы и «блатные» песни Высоцкого.

Так, например, критик Тарас Бургомистров заметил не столько имитацию и пародирование Окаянных дней Бунина в романе «Чапаеве и пустота», сколько собственное видение бунинских образов.

«Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда, открылась в гнуснейшем кабаке какая-то „Музыкальная табакерка" – сидят спекулянты, шулера, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых штука, пьют ханжу из чайников, поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные». (И.Бунин, Окаянные дни).

«За круглым столиком сидело по трое-четверо человек; публика была самая разношерстная, но больше всего было, как это всегда случается в истории человечества, свинорылых спекулянтов и дорого одетых б... За одним столиком с Брюсовым сидел заметно потолстевший с тех пор, как я его последний раз видел, Алексей Толстой с большим бантом вместо галстука. Казалось наросший на нем жир был выкачан из скелетоподобного Брюсова. Вместе они выглядели жутко». (Чапаев и Пустота).

Посмодернизм пелевинского юмора еще более спорен. Он слишком многообразен: от мрачного, черного соц-арта, до мягкой, искрящейся душевным здоровьем, но всегда глубокой шутки: «Истина так проста, что за нее даже обидно» (Затворник и Шестипалый). Одна из лучших и самых известных острот Пелевина – слоган: «Солидный Господь для солидных господ» (Поколение «П») навеяна не столько столкновением полярных клише, сколько заурядным уличным впечатлением. И у этой улицы даже есть «настоящее» название – Волхонка, где по Пелевину расположен самый «престижный» российский храм.

Ирония Пелевина не столько тотальна, сколько утонченна и беспощадна. «Часто бывает проезжаешь в белом „Мерседесе" мимо автобусной остановки, видишь людей… И на секунду веришь, что этот украденный у бюргера аппарат, еще не до конца растаможенный в братской Белоруссии, но уже подозрительно стучащий мотором с перебитыми номерами, и правда, трофей, свидетельствующий о полной и окончательной победе над жизнью. И волна горячей дрожи проходит по телу; гордо отворачиваешь свое лицо от стоящих на остановке и решаешь в своем сердце, что не зря прошел через известно что и жизнь удалась» (Generation «P»).

И даже благоговейное отношение к классической литературе Пелевин высмеивает как буддист, нежели как постмодернист, подвизавшийся на ниве Рус-арта (перепрочтение хрестоматийных текстов русской литературы с целью разрушения их стереотипного восприятия). Для Пелевина превращение культурного пространства в Братскую могилу – лишь один из многочисленных вариантов подмены «настоящей» реальности иллюзией. «Кастанеда, Грофф, Фрейд и Борхес служат для Пелевина объектом пародирования даже в большей степени.

Один из самых актуальных вопросов, который можно сегодня задать не только модному писателю, но и модному политику, – как он относится к революционному террору, войне, фашистской идеологии. Ответы многих известны.

Характерно, что говорит Пелевин по поводу образа Че Гевары, портретом которого оформлен его трехтомник: «Насколько я себе представляю, Че Гевара что-то вроде Шамиля Басаева, различаются лишь идеологии, их вдохновившие. Мне могут нравиться романтические порывы, но когда их реализацией становится стрельба по людям, это не вызывает ничего, кроме тоски и ужаса.

На сегодняшний день – Виктор Пелевин один из самых популярных современных отечественных прозаиков за рубежом, где переведены все его книги, а самого его сравнивают с Хемингуэем и Кафкой.



В России же огромная (и по определению некоторых критиков «бульварная») популярность Пелевина прекрасно уживается с тем, что практически каждая его вещь стала лауреатом престижных литературных премий. А некоторые его произведения награждались дважды. Так, например, Омон Ра был удостоен и «Бронзовой улитки» и «Интерпресскона».

«Место, занимаемое Пелевиным в современной русской литературе, сопоставимо с тем, которое принадлежит Мураками в литературе сегодняшней Японии. Оба они являются посредниками, перекидывающими мостик через пропасть, разделяющую серьезную и массовую литературу» (Тюкан Сесэцу).

Романы:

1992 — Омон Ра
1993 — Жизнь насекомых
1996 — Чапаев и Пустота
1999 — Generation «П»
2003 — Числа
2004 — Священная книга оборотня
2005 — Шлем ужаса. Креатифф о Тесее и Минотавре
2006 — Empire "V"

Сборники:

1991 — Синий фонарь
1996 — Сочинения
2005 — Все повести и эссе
2005 — Все рассказы
2005 — Relics. Раннее и неизданное
2008 — П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана

КОЛДУН ИГНАТ И ЛЮДИ. СКАЗОЧКА.

4 мая 1912 года к колдуну Игнату пришел в гости протоиерей Арсеникум. Пока Игнат хлопотал с самоваром, доставал пряники, гость сморкался у вешалки, долго снимал калоши, крестился и вздыхал. Потом сел на краешек табурета, достал из-под рясы папку красного картона, раскрыл и развязно сказал Игнату:
– Глянь-ка, чего я понаписал!
– Интересно, – сказал Игнат, беря первый лист, – вслух читать?
– Что ты! – испугано зашипел протоиерей. – Про себя!
Игнат стал читать:

«ОТКРОВЕНИЕ СВ. ФЕОКТИСТА»

– «Люди! – сказал св. Феоктист, потрясая узловатым посохом. – Христос явился мне, истинно так. Он велел пойти к вам и извиниться. Ничего не вышло».

– Ха-ха-ха! – засмеялся Игнат, а сам подумал: «Неспроста это». Но виду не подал.
– А есть еще? – спросил он вместо этого.
– Ага! – протоиерей дал Игнату новый листок и тот прочел:

«КАК МИХАИЛ ИВАНЫЧ С УМА СОШЕЛ И УМЕР»

«Куда бы я ни пошел, – подумал Михаил Иваныч, с удивлением садясь на диван, – везде обязательно оказывается хоть один сумасшедший. Но вот, наконец, я в одиночестве…»
«Да и потом, – продолжал Михаил Иваныч, с удивлением поворачиваясь к окну, – где бы я ни оказался, везде обязательно присутствовал хоть один мертвец. Но вот я один, слава богу…»
«Настало время, – сказал себе Михаил Иваныч, с удивлением открывая ставень, – подумать о главном…»

«Нет, точно, неспроста это», – решил Игнат, но виду опять не подал и вместо этого сказал:
– Интересно. Только не очень понятна главная мысль.
– Очень просто, – ответил протоиерей, нахально подмигивая, – дело в том, что смерти предшествует короткое помешательство. Ведь идея смерти непереносима.
«Нет, – подумал Игнат, – что-то он определенно крутит».
– А вот еще, – весело сказал протоиерей, и Игнат прочел:

«РАССКАЗ О ТАРАКАНЕ ЖУ»

Таракан Жу несгибаемо движется навстречу смерти. Вот лежит яд. Нужно остановиться и повернуть в сторону.
«Успел. Смерть впереди», – отмечает таракан Жу.
Вот льется кипяток. Нужно увернуться и убежать под стол.
«Успел. Смерть впереди», – отмечает таракан Жу.
Вот в небе появляется каблук и, вырастая, несется к земле. Увернуться уже нельзя.
«Смерть», – отмечает таракан Жу.

Игнат поднял голову. Вошли какие-то мужики в овчинах, пряча за спины ржавые большие топоры.
– Дверь отпер… Понятно. То-то я думал – долго ты раздеваешься, – сказал Игнат.
Протоиерей с достоинством расправил бороду.
– Чего вам надо, а? – строго спросил Игнат мужиков.
– Вот, – стесняясь и переминаясь с ноги на ногу, отвечали мужики, – убить тебя думаем. Всем миром решили. Мир завсегда колдунов убивает.
«Мир, мир… – с грустью подумал Игнат, растворяясь в воздухе, – мир сам давно убит своими собственными колдунами».
– Тьфу ты, – сплюнул протоиерей и перекрестился. – Опять не вышло…
– Так-то разве убьешь, – сказал кто-то из мужиков, сморкаясь в рукав. – Икону надоть.