Томас-рифмач

Над быстрой речкой верный Том
Прилёг с дороги отдохнуть.
Глядит: красавица верхом
К воде по склону держит путь.

Зелёный шёлк – её наряд,
А сверху – плащ красней огня.
И колокольчики звенят
На прядках гривы у коня.

Её чудесной красотой,
Как солнцем Том был ослеплён.
– Хвала Марии Пресвятой! –
Склоняясь ниц, воскликнул он.

– Твои хвалы мне не нужны,
Меня Марией не зовут.
Я – королева той страны,
Где эльфы вольные живут.

Побудь часок со мной вдвоём,
Да не робей, вставай с колен,
Но не целуй меня, мой Том,
Иль попадёшь надолго в плен.

– Ну, будь что будет! – он сказал. –
Я не боюсь твоих угроз! –
И верный Том поцеловал
Её в уста краснее роз.

– Тебя, мой рыцарь, на семь лет
К себе на службу я беру!
Тебя, мой рыцарь, на семь лет
К себе на службу я беру!

На снежно-белого коня
Она взошла. За нею – Том.
И вот, уздечкою звеня,
Пустились в путь они вдвоём.

Они неслись во весь опор.
Казалось, конь летит стрелой.
Перд ними был пустой простор,
А за плечами – край жилой.

– На миг, мой Том, с коня сойди
И головой ко мне склонись.
Есть три дороги впереди.
Ты их запомнить поклянись.

Вот этот путь, что вверх идёт,
Тернист и тесен, прям и крут.
К добру и правде он ведёт,
По нём немногие идут.

Другая – торная – тропа
Полна соблазнов и услад.
По ней всегда идёт толпа,
Но этот путь – дорога в ад.

Бежит, петляя меж болот,
Дорожка третья, как змея,
Она в Эльфландию ведёт,
Где скоро будем ты и я.

Что б ни увидел ты вокруг,
Молчать ты должен, как немой,
А проболтаешься, мой друг,
Так не воротишься домой!

Через потоки в темноте
Несётся конь то вплавь, то вброд.
Ни звёзд, ни солнца в высоте,
И только слышен рокот вод.

Несётся конь в кромешной мгле,
Густая кровь коню по грудь.
Вся кровь, что льётся на земле,
В тот мрачный край находит путь.

Но вот пред ними сад встаёт.
И фея, ветку наклонив,
Сказала: – Съешь румяный плод –
И будешь ты всегда правдив!

– Благодарю, – ответил Том, –
Мне ни к чему подарок ваш.
С таким правдивым языком
У нас не купишь – не продашь.

Не скажешь правды напрямик
Ни женщине, ни королю…
– Попридержи, мой Том, язык
И делай то, что я велю!

В зелёный шёлк обут был Том,
В зелёный бархат был одет.
И про него в краю родном
Никто не знал семь долгих лет.

Перевод С. Маршака

Thomas Rhymer

True Thomas lay on Huntlie bank,
A ferlie he spied wi' his ee,
And there he saw a lady bright,
Come riding down by the Eildon Tree.

Her shirt was o' the grass-green silk,
Her mantle o' the velvet fine,
At ilka tett her horse's mane
Hang fifty siller bells and nine.

True Thomas, he pulld aff his cap,
And louted low down to his knee:
'All hail, thou mighty Queen of Heaven!
For thy peer on earth I never did see.'

'Oh no, O no, Thomas,' she said,
'That name does not belong to me;
I am but the queen of fair elfland,
That am hither come to visit thee.'

'Harp and carp, Thomas,' she said,
'Harp and carp along wi me,
And if ye dare to kiss my lips,
Sure of your bodie I will be.'

'Betide me weal, betide me woe,
That weird shall never daunton me';
Syne he has kissed her rosy lips,
All underneath the Eildon Tree.

'Now, ye maun go wi me,' she said,
'True Thomas, ye maun go wi me,
And ye maun serve me seven years,
Thro weal or woe, as chance to be.'

She mounted on her milk-white steed,
She's taen True Thomas up behind,
And aye wheneer her bride rung,
The steed flew swifter than the wind.

O they rade on, and farther on--
The steed gaed swifter than the wind--
Untill they reached a desart wide,
And living land was left behind.

'Light down, light down, now, True Thomas,
And lean your head upon my knee;
Abide and rest a little space,
And I will shew you ferlies three.

'O see ye not yon narrow road,
So think beset with thorns and briers?
That is that path of righteousness,
Tho after it but few enquires.

'And see not ye that briad braid road
That lies across the lily leven?
That is the path of wickedness,
Tho some call it the road to heaven.

'And see not ye that bonny road,
That winds about the fernie brae?
That is the road to fair Elfland,
Where thou and I this night maun gae.

'But, Thomas, ye maun hold your tongue,
Whatever ye may hear or see,
For, if you speak word in Elflyn land,
Ye'll neer get back to your ain countrie.'

O they rade on, and farther on,
And they waded thro rivers aboon the knee,
And they saw neither sun nor moon,
But they heard the roaring of the sea.

It was mirk mirk night, and there was nae stern light,
amd they waded thro red blude to the knee;
Fow a' the blude that's shed on earth
Rins thro the springs o that countrie.

Syne they came on to a garden green,
And she pu'd an apple frae a tree:
'Take this for thy wages, True Thomas,
It will give the tongue that can never lie.'

'My tongue is mine ain,' True Thomas said;
' A gudely gift ye wad gie to me!
I neither dought to buy nor sell,
At fair or tryst where I may be.

'I dought neither speak to prince or peer,
Nor ask of grace from fair ladye:'
'Now hold thy peace,' the lady said,
'For as I say, so must it be.'

He has gotten a coat of the even cloth,
And a pair of shoes of velvet green,
And till seven years were gane and past
True Thomas on earth was never seen.

У меня создалось впечатление, что до нас не дошла середина поэмы, где описывались приключения в эльфландии. Вам тоже так кажется?

А теперь ложка дёгтя. Существенным мне представляется не упустить Священное Древо, упомянув столько раз, сколько оно в оригинале – ведь здесь оно – Eildon Tree – названо по имени целых два раза: в самом начале мы видим вместе с Томом, как к дереву Эйлдон скачет неизвестная красивая леди – вот это и есть то главное, что надо донести в переводе – красивая леди скачет к дереву ЭЙЛДОН. И второй раз названо дерево – когда Томас поцеловал её в розовые губы, и всё это случилось под сенью Эйлдона. И это важно.

Вместо этого, Маршак, прекрасно перевёдший "Вересковый Мёд", на этот раз явно подкачал. Ведь не будь у меня знакомства с оригиналом, так бы и не узнать мне о существовании этой сказки, священного дерева, открывающего свои двери в потусторонний мир. Ну как это упустить? Ведь в этом вся сказка – дерево Эйлдон, невидимые корни которого ведут в неведомое, дерево – двери в другой мир – вот это и есть самое главное. А вместо этого в переводе – полное умолчание об этом главном и вообще весь перевод выдержан в каком-то приниженно-бытовом духе, лишённом волшебности. Несмотря на эти недостатки перевод Маршака лучший из тех, что есть.

Что же до описания трёх путей, показанных Томасу королевой, то мне так и останется милей всего перевод этого места баллады, выполненный в переводе труда Толкина «О волшебных сказках» С. Кошелевым, в том месте, где профессор Толкин размышляет о пути в Волшебную страну.

Вглядись: тропинка чуть видна,
Пророс терновник меж камней…
О, это Праведных тропа,
Немногие идут по ней.

А вот широкий, торный путь,
Где на лугах блестит роса…
Но этот путь – стезя Греха,
А не дорога в Небеса.

И вот чудесная тропа
В холмах зелёной стороны.
То путь в Волшебную страну.
 Мы по нему идти должны.

Вдохновившись этой старинной шотландской балладой Теодор Фонтане (1819-1898) написал по её следам свою балладу Tom der Reimer, а Карл Лёве (1796-1869) дал ей музыку.

Tom der Reimer 

Der Reimer Thomas lag am Bach,
Am Kieselbach bei Huntly-Schloß.
Da sah er eine blonde Frau,
Die saß auf einem weißen Roß.

Sie saß auf einem weißen Roß,
Die Mähne war geflochten fein,
Und hell an jeder Flechte hing
Ein silberblankes Glöckelein.

Und Tom der Reimer zog den Hut
Und fiel auf's Knie, er grüßt und spricht:
«Du bist die Himmelskönigin!
Du bist von dieser Erde nicht!»

Die blonde Frau hält an ihr Roß:
«Ich will dir sagen, wer ich bin:
Ich bin die Himmelsjungfrau nicht,
Ich bin die Elfenkönigin!

Nimm deine Harf’ und spiel und sing
Und laß dein bestes Lied erschall’n!
Doch wenn du meine Lippe küßt,
Bist du mir sieben Jahr verfall’n!»

«Wohl! sieben Jahr, o Königin,
Zu dienen dir, es schreckt mich kaum!»
Er küßte sie, sie küßte ihn,
Ein Vogel sang im Eschenbaum.

«Nun bist du mein, nun zieh mit mir,
Nun bist du mein auf sieben Jahr.»
Sie ritten durch den grünen Wald,
Wie glücklich da der Reimer war!

Sie ritten durch den grünen Wald
Bei Vogelsang und Sonnenschein,
Und wenn sie leicht am Zügel zog,
So klangen hell die Glöckelein.



Если имя автора первой баллады история не сохранила, то автор второй - Редьярд Киплинг.


Последняя песня Честного Томаса 

Король вассалам доставить велел
Священника с чашей, шпоры и меч,
Чтоб Честного Томаса наградить,
За песни рыцарским званьем облечь.

Наверху и внизу, на холмах и в лугах
Искали его и лишь там нашли,
Где млечно-белый шиповник растет
Как страж у Врат Волшебной Земли.

Вверху синева, и внизу откос,
Глаза разбежались – им не видны
Стада, что пасутся на круглом бугре…
О, это царицы волшебной страны!

Кончай свою песню! – молвил Король. –
Готовься к присяге, я так хочу;
Всю ночь у доспехов стой на часах,
И я тебя в рыцари посвящу.

Будут конь у тебя, и шпоры, и герб,
Грамоты, оруженосец и паж,
Замок и лен земельный любой,
Как только вассальную клятву дашь!

К небу от арфы поднял лицо
Томас и улыбнулся слегка:
Там семечко чертополоха неслось
По воле бездельного ветерка.

«Уже я поклялся в месте ином
И горькую клятву сдержать готов.
Всю ночь доспехи стерег я там,
Откуда бежали бы сотни бойцов.

Мой дрот в гремящем огне закален,
Откован мой щит луной ледяной,
А шпоры в сотне лиг под землей,
В Срединном Мире добыты мной.

На что мне твой конь и меч твой зачем?
Чтоб истребить Благородный Народ
И разругаться с кланом моим,
Родней, что в Волшебном Граде живет?

На что мне герб, и замок, и лен,
И грамоты мне для чего нужны,
Оруженосец и паж мне зачем?
Я сам Король своей страны.

Я шлю на запад, шлю на восток,
Куда пожелаю, вассалов шлю,
Чтоб утром и в сумерках, в ливень и зной
Возвращались они к своему Королю.

От стонущей суши мне весть принесут,
От ревущих во мгле океанов шальных,
Реченье Плоти, Духа, Души,
Реченье людей, что запутались в них».

Король по колену ударил рукой
И нижнюю губу прикусил:
«Честный Томас! Я верой души клянусь,
На любезности ты не расходуешь сил!

Я многих графами сделать могу,
Я в праве и в силе им приказать
Позади скакать, позади бежать
И покорно моим сынам услужать».

«Что мне в пеших и конных графах твоих,
На что мне сдались твои сыны?
Они, чтоб славу завоевать,
Просить моего изволенья должны.

Я Славу разинутым ртом создаю,
Шлю проворный Позор до скончанья времен,
Чтобы клир на рынках ее возглашал,
Чтобы с псами рыскал по улицам он.

Мне красным золотом платят одни,
Не жалеют иные белых монет,
Ну а третьи дают немного еды,
Ибо званья у них высокого нет.

За красное золото, за серебро
Я для знати одно и то же пою,
Но за еду для незнатных людей
Пою наилучшую песню мою».

Кинул Король серебряный грош,
Одну из мелких шотландских монет:
«За бедняцкую плату, за нищенский дар
Сыграешь ты для меня или нет?»

«Когда я играю для малых детей,
Они подходят вплотную ко мне,
Но там, где даже дети стоят,
Кто ты такой, что сидишь на коне?

Слезай с коня своей спеси, Король!
Уж больно чванен твой зычный галдеж.
Три слова тебе я скажу, а тогда,
Коль дерзнешь, в дворянство меня возведешь!»

Король послушно сошел с коня
И сел, опершись о камень спиной.
«Держись! – молвил Томас. – Теперь у тебя
Я вырву сердце из клетки грудной!»

Томас рукой по струнам провел
Ветровой арфы своей колдовской;
От первого слова у Короля
Хлынули жгучие слезы рекой:

«Я вижу утраченную любовь,
Касаюсь незримой надежды моей.
Срамные дела, что я тайно творил,
Шипят вкруг меня, как скопище змей.

Охвачен я страхом смертной судьбы,
Нет солнца в полдень, настала ночь.
Спрячь меня, Томас, укрой плащом,
Бог знает, - мне дольше терпеть невмочь!»

Вверху синева, и внизу откос,
Бегущий поток и открытый луг.
В зарослях вереска, в мокром рву
Солнце пригрело племя гадюк.

Томас молвил: «Приляг, приляг!
То, что минуло, - рассудит Бог.
Получше я слово тебе возглашу,
Тучу сгоню, что прежде навлек».

Честный Томас по струнам провел рукой,
И арфа грянула сгоряча.
При слове втором схватился Король
За повод, за рукоять меча:

«Я слышу ратников тяжкий шаг,
Блестит на солнце копий стена.
Из чащи так низко летит стрела,
Как звучно поет в полете она!

Пусть в этой войне мои стяги шумят,
Пусть рыцари скачут мои напролом,
Пусть стервятник за битвой следит, -
Жесточе битвы у нас не случалось в былом!»

Вверху синева, и внизу откос,
Гнется трава, и пуст небосклон.
Там, сумасбродным ветром звеня,
Сокол летит за сорокой в угон.

Честный Томас над арфой вздохнул
И тронул средние струны у ней;
И последнее слово Король услыхал
О невозвратности юных дней:

«Я снова Принц и без страха люблю
Подружку мою, не в пример Королю,
С друзьями подлинной дружбой дружу,
На добром коне оленя травлю.

Псы мои насмерть загонят дичь,
Могучий рогач залег у ручья;
Ждет у окна, чтоб мне руки умыть,
Возлюбленная подружка моя.

Я истинно жив, ибо снова правдив,
Всмотревшись в любимый, искренний взгляд,
Чтоб в Эдеме вместе с Адамом стоять
И скакать на коне через Райский Сад».

Ветер безумствует, гнется трава,
Плещет поток, и пуст небосвод,
Где, обернувшись, могучий олень
Лань свою ждет, ей пройти не дает.

Честный Томас арфу свою отложил,
Склонился низко, молчанье храня.
Он повод поправил и стремя взял
И Короля усадил на коня.

Он молвил: «Ты бодрствуешь или спишь,
Сидя застыло и молча? Ну что ж!
Мыслю – ты будешь песню мою
Помнить, пока навек не уснешь!

Я Песней Тень от солнца призвал,
Чтоб вопила она, восстав пред тобой,
Под стопами твоими прах раскалил,
Затмил над тобой небосвод голубой.

Тебя я к Престолу Господню вознес,
Низверг тебя в Пекло, в Адский предел,
Я натрое душу твою растерзал,
А – ты – меня – рыцарем – сделать – хотел.»

Перевод Арк. Штейнберга

The last rhyme of True Thomas

The King has called for priest and cup,
The King has taken spur and blade
To dub True Thomas a belted knight,
And all for the sake o' the songs he made.

They have sought him high, they have sought him low,
They have sought him over down and lea;
They have found him by the milk-white thorn
That guards the gates o' Faerie.

'Twas bent beneath and blue above,
Their eyes were held that they might not see
The kine that grazed beneath the knowes,
Oh, they were the Queens o' Faerie!

"Now cease your song," the King he said,
"Oh, cease your song and get you dight
To vow your vow and watch your arms,
For I will dub you a belted knight.

"For I will give you a horse o' pride,
Wi' blazon and spur and page and squire;
Wi' keep and tail and seizin and law,
And land to hold at your desire."

True Thomas smiled above his harp,
And turned his face to the naked sky,
Where, blown before the wastrel wind,
The thistle-down she floated by.

"I ha' vowed my vow in another place,
And bitter oath it was on me,
I ha' watched my arms the lee-long night,
Where five-score fighting men would flee.

"My lance is tipped o' the hammered flame,
My shield is beat o' the moonlight cold;
And I won my spurs in the Middle World,
A thousand fathom beneath the mould.

"And what should I make wi' a horse o' pride,
And what should I make wi' a sword so brown,
But spill the rings o' the Gentle Folk
And flyte my kin in the Fairy Town?

"And what should I make wi' blazon and belt,
Wi' keep and tail and seizin and fee,
And what should I do wi' page and squire
That am a king in my own countrie?

"For I send east and I send west,
And I send far as my will may flee,
By dawn and dusk and the drinking rain,
And syne my Sendings return to me.

"They come wi' news of the groanin' earth,
They come wi' news o' the roarin' sea,
Wi' word of Spirit and Ghost and Flesh,
And man, that's mazed among the three."

The King he bit his nether lip,
And smote his hand upon his knee:
"By the faith o' my soul, True Thomas," he said,
"Ye waste no wit in courtesie!

"As I desire, unto my pride,
Can I make Earls by three and three,
To run before and ride behind
And serve the sons o' my body."

"And what care I for your row-foot earls,
Or all the sons o' your body?
Before they win to the Pride o' Name,
I trow they all ask leave o' me.

"For I make Honour wi' muckle mouth,
As I make Shame wi' mincin' feet,
To sing wi' the priests at the market-cross,
Or run wi' the dogs in the naked street.

"And some they give me the good red gold,
And some they give me the white money,
And some they give me a clout o' meal,
For they be people o' low degree.

"And the song I sing for the counted gold
The same I sing for the white money,
But best I sing for the clout o' meal
That simple people given me."

The King cast down a silver groat,
A silver groat o' Scots money,
"If I come wi' a poor man's dole," he said,
"True Thomas, will ye harp to me?"

"Whenas I harp to the children small,
They press me close on either hand.
And who are you," True Thomas said,
"That you should ride while they must stand?

"Light down, light down from your horse o' pride,
I trow ye talk too loud and hie,
And I will make you a triple word,
And syne, if ye dare, ye shall 'noble me."

He has lighted down from his horse o' pride,
And set his back against the stone.
"Now guard you well," True Thomas said,
"Ere I rax your heart from your breast-bone!"

True Thomas played upon his harp,
The fairy harp that couldna lee,
And the first least word the proud King heard,
It harpit the salt tear out o' his ee.

"Oh, I see the love that I lost long syne,
I touch the hope that I may not see,
And all that I did o' hidden shame,
Like little snakes they hiss at me.

"The sun is lost at noon -- at noon!
The dread o' doom has grippit me.
True Thomas, hide me under your cloak,
God wot, I'm little fit to dee!"

'Twas bent beneath and blue above --
'Twas open field and running flood --
Where, hot on heath and dike and wall,
The high sun warmed the adder's brood.

"Lie down, lie down," True Thomas said.
"The God shall judge when all is done.
But I will bring you a better word
And lift the cloud that I laid on."

True Thomas played upon his harp,
That birled and brattled to his hand,
And the next least word True Thomas made,
It garred the King take horse and brand.

"Oh, I hear the tread o' the fighting men,
I see the sun on splent and spear.
I mark the arrow outen the fern
That flies so low and sings so clear!

"Advance my standards to that war,
And bid my good knights prick and ride;
The gled shall watch as fierce a fight
As e'er was fought on the Border side!"

'Twas bent beneath and blue above,
'Twas nodding grass and naked sky,
Where, ringing up the wastrel wind,
The eyas stooped upon the pie.

True Thomas sighed above his harp,
And turned the song on the midmost string;
And the last least word True Thomas made,
He harpit his dead youth back to the King.

"Now I am prince, and I do well
To love my love withouten fear;
To walk wi' man in fellowship,
And breathe my horse behind the deer.

"My hounds they bay unto the death,
The buck has couched beyond the burn,
My love she waits at her window
To wash my hands when I return.

"For that I live am I content
(Oh! I have seen my true love's eyes)
To stand wi' Adam in Eden-glade,
And run in the woods o' Paradise!"

'Twas naked sky and nodding grass,
'Twas running flood and wastrel wind,
Where, checked against the open pass,
The red deer belled to call the hind.

True Thomas laid his harp away,
And louted low at the saddle-side;
He has taken stirrup and hauden rein,
And set the King on his horse o' pride.

"Sleep ye or wake," True Thomas said,
"That sit so still, that muse so long;
Sleep ye or wake? -- till the latter sleep
I trow ye'll not forget my song.

"I ha' harpit a shadow out o' the sun
To stand before your face and cry;
I ha' armed the earth beneath your heel,
And over your head I ha' dusked the sky.

"I ha' harpit ye up to the throne o' God,
I ha' harpit your midmost soul in three;
I ha' harpit ye down to the Hinges o' Hell,
And -- ye -- would -- make -- a Knight o' me!"

Спасибо за внимание!
Источники:
Джозеф Редьярд Киплинг - избранное.
http://eldr.livejournal.com/107670.html
Инет - куда же без него.)))