Я проснулся от твоего смеха. Он тонкоголосым серебряным звоном проникал в распахнутое окно вместе с запахами жасмина и болота. Готов поспорить, что в дом рвался и вечерний промозглый туман, в котором ходят алчущие страха призраки, но куриная лапка, привязанная к раме, защитила меня. Я поднялся с постели; на пол слетело одеяло, белым пятном распластавшись на стареньком ковре. Ноги ступили прямо в этот еще теплый от моего тела сугроб.
А твой смех все звенел и звенел, перерастая в хохот, заразительный настолько, что я тоже улыбнулся. И боль отступила. Под ногами что-то захрустело; звук приглушило одеяло, оттого показалось, что это хрустят тоненькие шейки эльфов, тех, что прячутся под кроватью и нагоняют кошмары. Я заглянул в окно, как в бездонный колодец. Глубоко на дрожащей глади неба мне показался твой призрачный силуэт, окруженный голубым ореолом. К нему тянулись тонкие черные руки деревьев, охочих до твоего волшебства, воскрешающего мертвых и исцеляющего больных.
Внезапно за спиной запела канарейка; она молчала с того дня, когда в комнату впервые зашел человек в белом и принес запахи лекарств. Но быть может, не тот визит заставил ее сокрыть в своем горле нежнейшие трели, а моя боль? Птичка пела, заходилась так тоскливо, что по улыбке поплыли непрошенные слезы, закачиваясь за ворот ночной рубашки. Я облизал губы, и их соленый вкус на миг приглушил твой смех. В окно влетел холодный ветер, и по лицу словно провели ледяной рукой. Печальная песнь умерла, и все углы комнаты снова заполнил твой колокольчиковый хохот. На столике расцветали маки в крошечных вазочках; их фиолетовые головки кивали мне, хотя возможно, их просто шевелил ветер. В перевернутом флаконе золотые рыбки объедали буквы с этикетки.
Я снова заглянул в окно – на ветвях деревьев сидели ловцы, забросив на свои хрупкие плечи сачки, держа в лапках маленькие ведерки. Они ждали, когда под плащом из звезд придут первые мечты. Я не раз видел, как те взмахами тончайших сачков пленяют сны и выжимают их в свои ведерки. Было что-то зловещее в этом нехитром ритуале. Иногда ловцы за работой поворачивали ко мне головки; я не могу сказать, что они смотрели на меня, ведь их глаза всегда были скрыты за черными повязками. Однажды удалось разглядеть на хрупких руках тоненькие цепи; от этого меня замутило, словно я отравился чем-то несвежим.
От горького макового запаха закружилась голова; под твой хохот стены тряслись, раскалываясь на мелкие куски. От окна отлетела рама, и стекла захрустели, треская, рассыпаясь на тысячу осколков. На их гранях плясали лунные лучи. По дереву, распугивая ловцов, взобрался Тот-Кто-Воет-Когда-На-Небе-Нет-Луны. Я удивился, ведь эта ночь – не его. Но Тот-Кто-Воет и сам знал это; бросив на меня хитрый взгляд, он клацнул зубами, поймав незадачливого ловца. После этого черная тень соскользнула вниз, и крик его сегодняшней добычи растаял в воздухе.
Стены продолжали трястись, крошась и ломаясь. Я разглядел сквозь трещины в стене сестричку в белом халатике в соседней комнате; над ней висела злая тень, выпивая сонное дыхание. Хотелось крикнуть, спугнуть ее, но в горле стоял ком с маковым запахом. Я только безвольно махнул рукой, уже наперед зная, что это тщетно.
По полу пробежал домовой; в его тонких ручках-паутинках я заметил совок и веник. Трудяга пытался удержать распад, но его усилия были бесплодны с самого начала – никто не смог бы противостоять разрушению, которого ты так желала. Я наклонился и ухватил его за шиворот, но меж пальцев остался лишь туман.
Твой хохот стал безумным; не знаю, когда в ней появились эти фальшивые ноты. Стены упали горами мусора кругом меня. Холодный ветер сдул голодную тень и швырнул ее куда-то в звездную черноту; крик злобного отчаяния поглотил вой внезапно поднявшегося урагана.
Ночная рубашка хлопала под его порывами; мороз неизвестных глубин тьмы пробрал до самых костей. Вдруг кто-то дунул мне в щеку теплотой и запахами жасмина и конвалий. Я оглянулся, ожидая увидеть тебя, но стоящая за моей спиной женщина была мне незнакома. Красивая, высокая, властная и хрупкая одновременно, она стояла, склонившись надо мной. Тонкая улыбка озаряла ее бледное лицо, а ураган трепал тяжелый черный плащ; его темнота впитывала остатки лунного света так, что он казался провалом в иные, пустые и молчаливые миры.
Я хотел спросить ее, что она делает здесь, но стоило открыть рот, как ледяной воздух забил легкие, не давая сказать и слова; но видимо, ей не надо было не это. Черная пола плаща на миг заслонила звезды и опустилась мне на плечи; щелкнула под подбородком застежка, и женщина пропала. Мне на миг показалось, что где-то вдалеке мелькнул ее силуэт с чем-то на плече; но в следующий миг видение пропало. Я плотней закутался в подарок.
Теперь от твоего хохота тряслось само небо. Звезды скакали белыми блохами по бесконечному полотну неба. На луне открылся глаз; в глубине зрачка я увидел спиральную лестницу, ведущую вглубь.
Внезапно все стихло – и ветер, и хохот. По лунной дорожке ко мне спускалась ты, в белом платье, с распущенными волосами, с нежнейшей улыбкой на лице. Не доходя до меня, остановилась и протянула руки; забыв обо всем, я ринулся по хлипкому мостику к тебе. «Свободный! Наконец-то свободный!» - крикнула ты звездам, когда я упал в прохладные объятия. – «Больше не будет боли, не будет сожалений и пустых обещаний. Наконец-то свободный!» От громогласного зова под ногами рассыпалась опора, и мы вместе рухнули вниз; захлопали полы плаща, превращаясь в черные крылья, и в следующий момент мы уже парили над Городом.
Где-то далеко, на тонкой кромке между небом и землей, я увидел силуэт нашего старого дома. Покосившаяся труба, старая груша, нелепая веранда с резным фанерным кружевом. Ветер подхватил меня и понес туда, где мы провели столько счастливых лет. Внизу плыл Город. Освещенные ленты улиц разделяли дома, на крышах которых сидели они – ловцы с сачками в скованных ручках, Те-Кто-Воет-Когда-На-Небе-Нет-Луны, злобные тени и светлые мечты. За нами поворачивались тысячи голов, миллионы взоров, голодных, сытых, злых и мирных провожали наш полет. За спиной небо окрашивала в бирюзовые тона утренняя зарница.