| Случайные визиты. Часть 1 | |
Его визиты в мой дом всегда носили случайный характер, словно досадная остановка на пути к мечте. За десять лет я могу насчитать едва ли столько же встреч. И каждый раз почти не было слов. А были прохладные простыни и горячее дыхание возле уха, алые пятна на белой коже, там, где слишком сильно сжались пальцы, любовь пополам с яростью, точно он вздумал воевать даже здесь, в моей постели, и холодное синее утро, просачивающееся в комнату сквозь постукивающие на ветру занавеси из речного жемчуга. Но что бы не приносили эти встречи – сердечное смятение или мертворожденную радость, незаслуженную боль или неожиданную нежность – я храню каждую встречу в отдельной шкатулке собственной памяти, там, откуда их не смогут извлечь ни вино, ни горячечный бред, ни истязания дознавателей. С ними меня и похоронят. Больше мне ничего не нужно.
Срок нашей первой встречи – день Весеннего Равноденствия в восемнадцатый год Цикла Тельца. Кажется, жрецы придают особое значение таким вещам. Но по мне - наша встреча была самой обычной. Нет смысла расписывать, как находят себе любовников такие, как я.
Праздник во Дворце Басилевса… Воспламеняющие танцы под надрывное рыдание свирелей и бряцание систров… Лепестки миндаля, бесконечно падающие сверху, как снег, которого никто никогда не видел, кроме самых отчаянных путешественников в далекую Гиперборею. Душно от ароматного дыма, воскуряемого к расписному потолку, и от вида полуобнаженных фигур, сплетенных в откровенном танце. Чтобы приковать его взгляд, мне потребовалось лишь раз изогнуться до ломоты в позвоночнике, сделав кончики пальцев рук и ног единственной опорой для тела, а затем, по-змеиному, извернуться и опуститься на пол, полоснув черными волосами по гладким плитам. После этого голубые глаза с выражением абсолютной безмятежности в них неотрывно следили за мной. Даже поволока желания, любой взгляд делающая бессмысленным и мутным, не запятнала их прозрачности. Совсем молодой, лишь на пару лет старше меня, еще не погасивший в себе мальчишескую горячность, но уже знающий, каково это – идти в бой на острие атаки, он походил на одного из здешних бесшабашных богов, имен которых я не знаю и в которых не верю.
Сын басилевса. Если будет удачлив, хитер и изворотлив – наследник престола. Впрочем, такие редко блистают в дворцовых интригах, они идут напролом, пытаясь лбом пробить каменные стены. А потому, долгой жизнью похвастаться тоже не могут.
Но это все меня не касается. И единственное, что он получает в ответ – легкую улыбку, в которой вежливости больше, чем обещания.
Мой танец окончен. Бегу от предложений остаться, от всех этих мин золотом и горстей самоцветов, которые они готовы платить, за то, чтобы просто лицезреть мое лицо и слушать речи… Не без надежды на благосклонность сегодняшней ночью. Но я покидаю жаркий элизиум Дворца, где пахнет сандалом и опием, и выхожу в мокрую прохладу ночных улиц. От реки, по улице Горшечников, ползет туман, и звезды мерцают сквозь его белую вуаль загадочно и лукаво. Пот высыхает на коже, назойливое благоухание выветривается из легких, а лепестки миндаля падают с волос прямо в уличную весеннюю грязь. Сворачиваю в узкий переулок. Прекрасно знаю, что рискую, но почему-то не боюсь. Наверное, потому что он идет за мной. Я чувствую это каким-то внутренним чутьем, словно брошенные друг другу взгляды связали нас чем-то большим, чем просто взаимная приязнь.
Вхожу в дом. Рабыни, не дождавшись, уснули где-то на кухне, но мне ни к чему их услуги. Зажигаю лампионы – почему-то это действо приносит удовольствие – и, достав из ларя свиток с аморейскими стихами, сажусь на постель. Не знаю, сколько прошло времени, но, подняв глаза, вижу его в дверном проеме. Жемчужные занавеси, отброшенные с дороги, жалобно постукивают за спиной. Кажется, что молодой басилей пьян, но я-то помню, что чаша осталась нетронутой. Не говоря ни слова, он приближается, сокращает расстояние до неприлично близкого, ясно говоря о своих намерениях… Свиток подбитой птицей летит на пол.
Он всего привык добиваться силой, и меня берет почти насильно…Почти, потому что рука, готовая метнуться к запоясному кинжалу, нерешительно обвивает его шею. Меня сжимают в объятиях, крепко, до хруста в костях. Поднимают на руки, легко, как перышко, только чтобы сделать пару шагов, опустить на постель и подмять под себя. Мягкая шерсть покрывала касается голой спины, а тела начинают такой знакомый и одновременно новый для них танец. Дышу, рвано и часто, никак не могу захватить достаточно воздуха. Пахнет потом и еще чем-то, горьким и диким. Дурею от этого запаха…Смотрю в глаза своего любовника, голубые, как волны Босфора. Они по-прежнему спокойны, лишь зрачок расширился до невозможности, и кажется, что я падаю в его черноту…
Басилей достаточно опытен, но удивительно скуп на ласки, отчужден и холоден, словно наблюдает за происходящим со стороны. Он пришел за мной, а не моим искусством, к моей красоте, а не гармонии. Можно было бы научить его, как получить нечто большее, чем утоление плотского желания, но стоит ли того, возможно, единственная наша ночь?
Лишь один ласковый жест мужчина позволяет себе после – прижать меня к себе, объяв кольцом рук, и так уснуть… Чтобы утром уйти, бросив лишь свое имя – Танас - и обещание прислать оплату.
Прислал. Странную, но замечательную. Нисейскую кобылу редкой красно-каштановой отмастки.
И правда, что еще может подарить воин?
Меня не трогает, что он скрылся вот так. В моей жизни было и есть достаточно всего, чтобы не грустить о человеке, невзначай прошедшем по самой ее кромке. Но ведь, не впадая в печаль, можно просто помнить…
Помнить…почему-то очень долго и до мельчайших деталей. Даже сейчас…
Идет дождь. В саду ветер трясет деревья, и листья падают в пруд, гладкую поверхность которого дробят падающие с неба капли. Горят лампионы, чуть подрагивая на сквозняке. Где-то на кухне возится Като.
А Стена Свиданий у реки вся исписана моим именем. Но мне все равно, потому что холодно. И мыслям тоже, они ползают в голове, как сонные мухи. Большинство из них – о весне. Не той, что была, а будущей, которая уже близко, но никак не может преодолеть стену зимних дождей, окольцевавших Асфу.
- Хайрэ! – голос громкий и твердый.
Оборачиваюсь и, не удержавшись, смеюсь. Он говорит так, будто пришел в первый раз, будто не было двух лет, в течение которых лишь раз мне довелось его увидеть, и то издалека, на каком-то праздничном шествии. Он говорит так, будто вернулся домой…
Уж если кто и может отогреть мое замерзшее тело, то это Танас. Как ему удалось с первого раза столь прочно въесться в мою душу, врасти туда, как омеле – в ствол дерева? Если боги действительно всеведущи – они знают. Я же – лишь человек. Но чужие руки и губы не сумели переучить меня, не затерли его прикосновений. А мои – ничего не забыли, поэтому и пару лишних шрамов, и тонкую морщинку на лбу не удалось бы скрыть и в кромешной тьме. А здесь и сейчас – грозовой полумрак, странно бледные тела, устрашающая глубина зрачков…
У него явно прибавилось опыта. Лед тает под лавиной прикосновений, и мне становится горячо. Покрывало соскальзывает с влажной кожи, сбивается в ногах… Краем глаза вижу заглянувшую, было, в комнату и испуганно порхнувшую обратно Като. И улыбаюсь, снова улыбаюсь, бесконечно улыбаюсь, ловя его взгляд, удивительно ясный и, наверное, даже нежный. Не хочу верить, что чувство, ворочающееся в груди, - это радость от нашей встречи. Мудрые говорят, что все находится в равновесии, и за счастьем всегда приходит горе. Поэтому не верю, но продолжаю улыбаться, даже когда его жесткие пересохшие губы касаются моих.
В животе раскручивается огненная спираль, выжигая дотла. Кровь, превратившаяся в кипяток, вымывает из сердца остатки льда…Шорох дождя проникает в комнату, мешаясь с дыханием. Вновь накрываю нас одеялом, чтобы не упустить ни крохи случайного тепла. Слишком редко мне удается погреться у его огня. И я знаю, что завтра меня ждет остывшая постель, и годы…а может быть вечность… разлуки? Нет, не то слово. Ожидания…
Но ожидание откладывается. Просыпаясь, я вижу Танаса рядом.
Серый рассвет… В очаге дотлевают угли. Игра полутеней на лице басилея. Он уже не спит и тоже смотрит на меня. А затем, не изменившись в лице, зачитывает мой приговор:
- Мне нужно уходить.
Я киваю.
- Отец посылает меня в Парсу. Я…не знаю, сколько пробуду там.
«Я не знаю, вернусь ли».
Отвожу глаза. Но он берет меня за подбородок и целует. Я отвечаю, хоть и не так охотно, как накануне.
- Я зайду, как только вернусь…
- Я могу уехать в Кемет…
- Зачем?
Усмехаюсь.
- Говорят, скоро будет война. Ведь ты не просто так едешь на Восток?
- Вот уж не думал, что ты интересуешься политикой, - Танас хмурится и улыбается одновременно.
- А ты меня хорошо знаешь? – смотрю ему прямо в глаза.
- Нет, но…Если бы у меня было время узнать тебя лучше!
- Время остается лишь на это? – кладу ему ладонь на грудь и спускаюсь ниже, к животу. Чувствую, как он вздрагивает и подбирается, точно я хочу не приласкать, а причинить ему боль. – Ну что ж, это тоже своего рода разговор…
Но, как всегда, боги решают за нас.
В восемнадцатый день Месяца Дождей басилевса закалывают в его спальне, куда, кажется, даже мышь не проскользнет. А еще через месяц и старший брат Танаса пьет кубок с отравой, не зная, что руки, подающие вино, не так уж невинны и чисты. Спустя всего сутки Танас восходит на престол.
Это известие приносит Като. Раскрасневшаяся, задыхающаяся, она вбегает в комнату и скороговоркой рассказывает новость. Я слушаю вполуха. Моя поднятая рука останавливает ее. Она стоит, переминаясь с ноги на ногу, и теребит эксомиду.
- Я сказала что-то не то?
- Нет, Като. Все хорошо.
На вечер назначено торжественное шествие.
Я стою в толпе, щуря глаза и стараясь рассмотреть Танаса в рваном свете факелов. В белых одеждах, на праздничной золотой колеснице, запряженной двумя вороными лошадьми, он походит на молодого бога Солнца. И также ослепляет меня. Мое лицо закрыто яшмаком, не хочу сегодня слышать никаких предложений. Хочу стать тенью. Его тенью, чтоб всюду следовать за ним.
Толпа кричит от восторга, горстями кидая вверх лепестки роз. Белые, красные, желтые… Все люди, от мала до велика, очарованы новым басилевсом. А он упоен своим положением, своим богоподобием, он смеется и сам правит колесницей, медленно продвигающейся к Дворцу.
Я смотрю на него во все глаза. И наши взгляды встречаются. Узнал ли он меня? Вряд ли, но мне все равно становится тепло, и щемит в груди, точно кто-то рванул цепочку, на которую теперь посажено мое сердце.
Чьи-то пьяные руки пытаются сдернуть с меня платок, ложатся на талию, притискивают к себе…Выхватываю кинжал и наношу удар, скользящий, просто чтобы порезать наглеца. Крик боли режет уши. Меня отпускают.
- Шлюха! – гневное шипение не обижает. Сколько раз мне приходилось слышать это?
Отступаю в толпу и в следующую минуту забываю о происшествии.
Ночь…
Он стоит на балконе, глядя вниз на разгулявшийся народ. По-прежнему в белом, словно диковинная птица возносится над черным морем города. Вконец ослепнув душой, я ухожу.
А утром Като находит меня на ступеньках собственного дома.
Ожидание…
Кемет пахнет илом и пряностями. Он невыносимо грязен, но при этом удивительно строг и правилен. Поднимая глаза, воочию вижу солнечный диск, венчающий голову бога Ра. Такой же желтый и ровный. Одним глазом следит он за миропорядком, не меняющимся уже тысячи лет.
Прошло три года с тех пор, как я здесь. Като забеременела и вышла замуж – теперь у меня новая служанка. Ее зовут Хатсор. Молчаливая, черноглазая, с волосами, заплетенными в тысячу мелких косичек, она тенью ходит за мной, и, кажется, прячет в широких рукавах одеяния тонкий острый стилет. Уж не знаю, для кого – моих обидчиков или меня. Но она всегда знает, какая вещь нужна мне в данный момент, умеет красиво причесывать волосы и сурьмить ресницы. Моя душа спокойна, глаза в медном зеркале безмятежны, как воды Нила, а черты лица по-прежнему идеальны. Каждый вечер в моем доме собираются знатные люди, ценители красоты, как тела, так и духа. И порой я пою им, немного грустно, но, в общем-то, довольно бесчувственно, о завоевателе с глазами цвета далекого Эвксинского Понта и любви, похожей на парсийскую осень – огненно-алой и короткой.
А потом армия Эллины вытаптывает Кемет, его плодородные поля и пышные сады. Рушит древние храмы, разбивает лица зверобогов, выжигает оазисы и казнит жрецов. Они пьянеют от красивых искусных женщин и мальчиков, стоящих теперь сущий пустяк на рабских рынках. Я чуть не плачу, слушая об этом. Но не боюсь. И Мемфис с его черным сердцем и тайнами, наполовину утопшими в песке, сдается Танасу. Армия входит в город и утверждает свое господство огнем и мечом. А он все также хочет забыться в объятиях безжалостной и мертвой красоты.
Через два дня после захвата Мемфиса завоеватель из моих снов и песен стоит на пороге. От него пахнет кровью. Этот запах бьет в ноздри даже смешанный с розовым маслом, добавленным в ванну. А в его глазах – зарождающееся безумие, подкрепленное грубой терпкостью неразбавленного вина. С ним трое воинов, из тех, что сторожат покой господина, как верные псы. Они выкручивают руки Хатсор, попытавшейся защитить меня. Пока – она нетронута, лишь слегка оглушена, чтобы не вырывалась. Но стоит Танасу перейти грань со мной, как служанка достанется солдатам. Поэтому, когда басилевс сжимает мои плечи и целует жестоко и сильно, я выхватываю кинжал. Золотистая молния вспарывает воздух и ударяет ему в предплечье. Он вскрикивает. Воины вырывают из ножен мечи…
Я быстро подставляю лезвие к собственной шее...
Никому не позволю насиловать мою душу и тело.
Дышу мелко и часто, как загнанная ласка. Смотрю ему прямо в лицо, не зажмуривая глаз. Я не боюсь, даже зная, что сейчас умру.
Но Танас останавливает расправу одним взмахом руки. Его глаза меняют цвет с грозово-синих на голубые, совсем как в моих воспоминаниях. Он глубоко вздыхает и приказывает:
- Убирайтесь.
И все выходят, потому что его спокойствие кажется еще более страшным, чем хмельная развязность. Мы остаемся одни. Мгновения бьют в висок. Мне хочется обнять его и попросить прощения. Но я ни в чем не виновата, поэтому просто разглядываю изменившегося Танаса, стараясь привыкнуть к нему. И привыкаю. Я уже не вздрагиваю, когда он решительно шагает ко мне и обнимает.
В эту ночь он просто лежит рядом, гладит меня по волосам и говорит взахлеб. О непокорных городах, растертых в пыль его величием, об отблесках пожарищ в ночном небе, о криках, разрывающих душу, о солнце, прыгающим в глаза с острия сариссы. И много-много о боли, об одиночестве, о страхе закончить так же, как отец и братья. А еще о мечтах, ведущих за горизонт, но бесплодных и холодных, как льды Гипербореи.
Теперь от меня тоже пахнет кровью.
И это не вытравить, как не разорвать узелок, связавший воедино наши жизни. Где нам тягаться с богами, мой милый басилевс? Я знаю, что ты попробуешь, но, в конце концов, когда устанешь искать стены и пробивать их лбом, поймешь, что не мы выбираем свой путь.
Три встречи. Три дня счастья, удушающего и головокружительного, как дым горящего Мемфиса. Город сожжен и разграблен до основания. Пламя лисицей прыгает по развалинам и подметает хвостом небеса. Багряное зарево рвется в окна по ночам. Но мне хорошо. Нет ни жалости, ни мыслей о будущем. Только мой дом – островок тишины в беснующемся городе – и мы в нем.
Через три дня – скомканное прощание, храпящие испуганные лошади, ветер, несущий черный пепел и, в белых одеждах с кривыми ятаганами, шесть наемников, которых Танас обязал в целости и сохранности доставить меня в Эллину, где сейчас самое безопасное место.
- Что тебе подарить? - вдруг спросил он, придерживая мою лошадь под уздцы. Ту самую нисейскую кобылу, отданную им в уплату за нашу первую ночь. – Проси все, что захочешь.
Я смотрю на него сверху вниз.
- Ничего. Как будешь в Асфе, приходи в мой дом.
Знаю, что Танас не сможет исполнить просьбу. Но мне, и, правда, ничего не нужно. Лошадь переходит на рысь, а я еще долго, до боли в мышцах, поворачиваю голову назад, чтобы наглядеться впрок на своего басилевса.
В небе, раскинув крылья, кружит ястреб.
Переходы, пустыня, опустевшие города, запутанные дороги… Хатсор почти не спит, сидит рядом со мной по ночам и охраняет, не доверяя наемникам Танаса. Я их тоже опасаюсь. Они молчаливы и вежливы, но именно это не нравится. Не могу понять, что за мысли у них в голове. Реши они изнасиловать и убить нас – я не удивлюсь.
Но Иштар благосклонна к таким, как я.
Спустя месяц кавалькада чинно проходит по улицам Асфы и останавливается возле моего дома. Не сказав ни слова, воины разворачиваются и галопом, распугивая прохожих, мчатся обратно.
Я вхожу в дом. Пыль поднимается от моих шагов и пляшет в свете солнца из окон. Мне становится грустно и одиноко при виде этого запустения.
Что ж, значит, сегодня вечером будет праздник. Я снова приму гостей, охочих до моего искусства. Пусть будет музыка, пусть будут стихи и шутки, но только не послушная память, рисующая Танаса, усталого и нахмуренного на фоне угловатых черных руин и просыпающегося солнца.
|
Оцените пост
5
|
|
|
|
|
|
|
444
13
ОММЕНТАРИИ