Мы вылезли из кабины, сразу оказавшись по колено в снегу. Я осмотрелся – оказалось, что до протоптанной широкой дороги мы не доехали всего несколько метров, Викторович, как обычно не утерпел и попросил остановить пораньше. Но к причудам старика я начал привыкать. На старых людей вообще сердиться нехорошо, а на него тем более, ведь он невероятно одинокий человек, с вечной болью в душе. Он никогда вечером, после работы не нес домой усталость и зарплату, его никогда не встречал на столе борщ с бородинским хлебом, будучи уже стариком, он никогда не знал, что такое купить внучке леденец, порадовать нехитрую детскую душу. Я сам, до конца не представлял, кто такой председатель. С отцом было все ясно – вспыльчивый боец, пламенный человек, правда быстро разочаровывающийся в идеалах, и очень слабый характером, доведенный, в конце концов, до края, переступивший черту и потерявший себя. Но, что же Константин Викторович? – ведь он не боролся так рьяно, он не воспринимал все так близко, его отличительными чертами были более спокойствие, нежели страсть, либеральность, нежели радикальные меры. Каким еще способом можно что-то узнать о человеке, кроме прямого вопроса у него самого? – да никаким.
- Константин Викторович!
Председатель в этот момент уже мужественно, подобно бронемашине пробивался сквозь снег к дороге. Конечно же, он не оглянулся, но откликнулся.
- Чего такое?
Я подождал, пока мы выйдем на дорогу, ибо в моих сапогах и так уже было достаточно снега, что бы загребать туда еще.
- Вы, Константин Викторович, никогда не говорили о себе. Что вас побудило уйти? Вы вроде не рассматривали все такими черными красками?
Председатель поднял взгляд на меня, посмотрел мне в глаза.
- Как-то криво ты по-русски изъясняешься. Да и в кого ты такой болтливый? Папины гены наружу рвутся? - голоса он не повышал, вернее голос не звучал громче, но...
- Без знания прошлого я не смогу бороться за будущее. Вы меня освободили два месяца назад ради войны, ради будущего. – ладонями я взял председателя за плечи, он должен был меня понять, он должен рассказать.
- Очень высокопарно, но фраза верна, почему незнаю. Пошли. Спрашивай – расскажу.
Мы шли по окраине поселка. Некогда это был город, район недалекий от центра, но пять десятков лет застоя и разложения могут превратить любой город, в одно напоминание о былом. Дома, большей частью покинутые, магазинчики, прочие здания, осыпающиеся стены, заваленные снегом руины – хороший фон для разговора.
- Так почему вы ушли?
- Я понял, что твой отец был прав. Он собственно и был прав – не было будущего у того гнилого гадюшника, можно было либо приспособится… уподобиться тем бездельникам, так рьяно желающих быть личностями, выделится из толпы, не быть как все… смотри-ка, как вспоминается… как вчера было. Ну так вот, варианта было два, или остаться или уйти. Один вел к добровольной деградации, другой к предательству. Я посчитал, что Дима оказался прав, выбрав предательство.
- Предательство не может быть правым – зачем я сказал ему то, что он знал куда лучше меня, незнаю.
- Денис, там тебя ждут?
- Нет, не ждет. Но я вернусь.
- Тридцать лет…

… Мать не знала, отец понял и принял. Осталась она. Она не примет, и ей не объяснит ничего, просто не станет. Шел с работы, с последней зарплатой, грязный и уставший, в последний раз. Она накрыла на стол, молча ужинали, тогда он и сказал, что уедет следующим утром. Она промолчала. Наутро он собрался, и в дверях уже сказал ей «можешь не ждать, но я вернусь». Она сказала, что постарается скорее забыть, предательство она не могла принять. У Димы было две женщины Она и Родина, он думал, что может отречься от родины, не предавая Её. Как вышел из подъезда позвонил старому и единственному другу, сказал, что уезжает, через два часа, сказал «решить успеешь, со мной или нет, чего уж тут тянуть», и друг тянуть не стал, к вечеру поезд увозил друзей из России. Потом други изменили имена, тем самым отрекшись от своего прошлого, от себя.
Девять лет, всего девять лет он поднимался до комкора. Через девять лет, на Родину вернулся генерал Курич. Город, где он родился, Клин, он уничтожал, можно сказать, собственными руками. Там не брали пленных – их вешали на столбах, не щадили женщин и детей – их сжигали заживо, загоняя в дома и подвалы, не сохраняли город – взорвали, разворотили до самого основания. На Москву шел Милорад Курич, Дима, тот Дима домой не вернется. Нового же человека, тем именем назвать нельзя. Корпус генерала Курича был сосредоточен на главном направлении, и рассчитан как основная ударная сила. В Москву он вошел первым, не так, как когда то русские войска брали чужие столицы, а как каратель, саму землю выжигая на своем пути. Он снова вешал, стрелял, жег русских людей. Он ненавидел этот народ так, как никто в мире больше не умел ненавидеть. Все оружие было направлено уже не на завоевание, а на уничтожение. Его солдаты, цепные псы, почуяли кровь, узнали на вкус, и остановить их было невозможно. Женщин с младенцами сжигали на главной площади города, мужчины толпой загоняли на огороженные колючей проволокой улицы, в конце улицы стояли пулеметы, без устали выплевывая пулю за пулей. Из-за копоти день казался ночью, из-за стонов и криков Земля казалась адом, два дня они грабили город, насиловали женщин и потрошили мужчин. А Он сразу поехал к Ней. Уже не любовь, а крохи памяти, не чувства, а данное слово, честь офицера Альянса, заставили его вернуться. Он поднимался по лестнице озаренного пламенными сполохами здания, к забытой коричневой двери некогда его квартиры. Три солдата уже сломали ее и ворвались в коридор. Комкор не церемонился ни с кем, на трех человек хватило трех пуль, хотя он просто мог приказать уйти. В комнате у разбитого окна стояла она, с мертвым ребенком на руках, смотрела вдаль на горящий город. А Дима по стойке смирно возвышался позади.
- Я вернулся – только сказал он.
Она будто не услышала, еще постояла, потом развернулась, аккуратно положила холодное уже тельце в колыбель. И только через пару минут удостоила его взглядом.
- Зачем?
Сложный вопрос… да нет же, нынче простой, сейчас он точно знал зачем.
- Я пришел очистить от гнили и скверны эти авгиевы конюшни, вымести всю мерзость.
- А, даже так. Ну, что же ты стоишь как столб, приступай, с меня и начни!
Да, что же она такое говорит!
-Да, что же ты такое мелишь! – он схватил ее за плечи, прижал к себе – Я вернулся, что бы жить с тобой. Что бы, как раньше. – он еще долго шептал ей на ухо, как они будут жить в новом справедливом чистом мире, а она тихо и безвольно рыдала у него на плече.
Отрекшись от Родины, ты отрекаешься от своей семьи, предаешь свой род, себя самого, и нет тебе пути назад. Для таких не бывает «как раньше» - могла бы сказать она, хотела бы сказать она, но не могла. Она была всего лишь слабой женщиной с разбитой жизнью и мертвым будущим, она просто уткнулась в колючую шинель на плече и закрыла глаза, никаких мыслей, лишь пустота.
Он оставил ее в штабе, под охраной, сам же вернулся к войскам продолжать бой. Столицу занимали уже другие соединения, подошли три ударных дивизии.
Последнее укрепление столицы оборонял полковник Лебяжьин с остатками гвардейского гарнизона. Крепость окружили танки. Слаженный огонь сотен орудий до основания разворотил древние стены. Пехота добивала выживших, оставшихся, погибающих за каждый клочок родной земли, защитников. Там же погиб её второй муж, сыны которого она только что держала мертвым на руках.
Эта была последняя битва за Столицу.
Милорад Курич остался в Москве, его утвердили начальником Восточноазиатского округа, остался со своей женщиной. В следующем 2029 году у него родился сын, Деян, которого воспитывала мать - с ним она пыталась забыть своего первого ребенка. Она воспитала из него не нового славяно-европейца, а настоящего русского человека – крещение, в доме только русская речь, русские сказки на ночь, русские песни. Отец видел, но не мешал.
… - Я даже и не знаю, что еще рассказать тебе, если только что-то осветить подробнее.
- А про мое рождение и воспитание, откуда вы узнали?
- Оттуда, что ты передо мной стоишь. Ты же мне сам все рассказывал. А я сам ушел после битвы у Кремля. Я вообще тогда был при штабе, особо в грабежах не участвовал. Особо не участвовал, но сам понимаешь.… Но потом смог уйти.
- И как добрались сюда, тогда это было совсем невозможно.
- А вот, как раз к невозможному мы то и привыкли, так, что кое-как, с Божьей помощью и тут оказался. Дальше ты все знаешь.
Мы подходили к заводу, где уже ждали нас рабочие и инженеры. С прошлым все ясно, дело за будущим.