А ведь это клеймо… «сын предателя», и от него не уйти, не деться никуда. И что бы ты ни делал, ты знаешь, что ты есть отпрыск отца своего, ты это он. Как же сложно не сбиться с пути, стать другим, оставаясь тем же, я не могу ничего изменить в себе, но я должен. Человек изменяется, ломается легко, он гнется на протяжении всей жизни, извивается по ходу ее течений, плавных поворотов и стремительных порогов, но тогда это не человек, а некая змея. Или же он не гнется, и путь его прям и мысли его чисты, и не свернуть его с тропы, и не купить его, не запугать, не остановить, видимо тогда он человек, тот самый, созданный Богом, по его образу, подобный Ему. Таким хочет видеть меня председатель, таким я должен быть, и долг мой свят, и Родина требует исполнения его. Выбрав сей путь, я отрезал себе дорогу назад, я дал клятву дойти до конца. Долг будет исполнен.
Председатель никогда надолго не уходил, и сейчас я знал, что он скоро вернется, без стука зайдя в мой кабинет, с порога начав высказывать свои соображения о дальнейших действиях. Признаться честно, его соображения мне нужны. Сделана лишь только малая часть дела, арестовать без малого десяток человек много ума не надо. Сейчас предстоял следующий шаг, установление новой власти и утверждение ее на местах, чем быстрее и чем радикальней, тем лучше. В дверях штаба меня нагнал оклик командира группы. Который раз уже не успеваю пройти эти несчастные семь десятков метров, прикажу снести здание Совета к чертовой бабушке.
- Товарищ командующий, что же это теперь у нас штыки у власти?
Я обернулся, мне понравился вопрос, хоть я его и не ожидал. Этот человек очень быстро все сообразил. Полезный опасный человек.
- Да, товарищ капитан, отныне только штыки. Так надо.
- Как же жить теперь?
- А и не придется нам жить больше, теперь только воевать.
Я выдержал взгляд капитана, поистине страшный взгляд человека, только-только начинающего жить, в нищете и холоде, на задворках Родины, но жить, в покое, не стреляя. Горечь потери Родины нельзя забыть, но можно заглушить, можно выбросить из головы, и начать все заново, так он хотел, так хотели уставшие люди. Он знал, что я начал делать, пока единственный знал, что через пару дней я погоню их жен и детей на заводы клепать самолеты и делать патроны, что я погоню его раздетого и замерзшего со ржавым автоматом через Оренбургские степи, через центральные равнины под пули и снаряды захватчиков оккупантов, что я уничтожу и его, и миллионы не солдат – измученных людей, изорванных жизнью и временем. Что я ему скажу?
- Так надо. Просто так надо. – я сказал это тихо, я не мог сейчас убеждать его, я мог только сказать чистую правду.
- Есть «так надо», товарищ командующий.
- Не тянись, как струна. Лучше слушай. Арестованных расстрелять, о выполнении доложишь мне лично незамедлительно. Исполняй.
Он исполнит, он готов, он понял. Теперь капитан пример, не за мной – за ним пойдет народ, за ним и первый шаг, по мною выбранном пути.
Семеро под конвоем вышли из Здания Совета, последнего восьмого нет – найдем позже, он уже не опасен. Одеться в теплое им не дали, грузили в чем были в Зале. Смотрели они на меня, даже не с ненавистью – с неверием, никак не мог недавний заключенный, двадцатилетний паренек, мелкий командир охранных отрядов, да просто сын предателя, в конце концов, отдать приказ о расстреле Высшего Совета, верховной власти свободных территорий. Сейчас они не верили в смерть, и когда, замерзая, тряслись по разбитой заснеженной дороге к котловану, и когда их ставили в ряд у обрыва, и женщин и мужчин наравне, все равно не верили. Поверили, только увидев стволы автоматов, направленных им в грудь, и режущий слух приказ капитана «огонь». Возможно, было так, хотя откуда мне знать, я никогда так близко не приближался к смерти, я никогда не видел стреляющих в меня людей, и никогда еще меня не отправляли на верную гибель, зато сам я этому научился быстро, слишком быстро и легко. Мир их праху, ибо память о них не останется светлой.
Грузовик с обреченными скрылся за поворотом, а я наконец ворвался в штаб. Первым делом срочно к телеграфу – в середине двадцать первого века. Кто бы мог поверить, что разрушение главного промышленного центра Родины может достигнуть такого предела, при котором, не говоря уже о десятки лет гниющих заводах, не будет элементарной телефонной связи. Но с этим разберемся, разберемся со всем, сейчас же главное действовать быстро. Не зря в крупные города и поселки были отправлены отборные боевые группы, и даже целые соединения. Взяв под охрану и контроль местные органы власти, они ждали одной лишь команды, и команда уже набирается на телеграфном станке.
« Передана 17.12 17ч. 35м.
Командирам соединений боевых групп! Предательство. Верховный Совет арестован за попытку мирной сдачи свободных территорий оккупационным войскам. В связи с этим приказываю арестовать всех представителей местной власти. Управление городами временно передается в руки командиров групп. Рекомендуется усилить охранные отряды, дабы предотвратить или пресечь возможные народные волнения. Распоряжения выполнить в течение двадцати четырех часов, об исполнении доложить Штабу незамедлительно. 17 декабря 2049г. Командующий»
В коридоре, наткнувшись на адъютанта, приказал патрулям развесить по городу заранее отпечатанные листовки, о предательстве и аресте Совета, с указанием жителям в связи с чрезвычайным положением домов своих не покидать, на улицы не выходить. Лишь только оказавшись в своем кабинете, смог присесть, опершись о стол сжать лицо ладонями ждать.
Вместо бездейственного ожидания, мы с председателем ехали к пресловутому Каменск-Уральскому заводу. По дороге, на выезде из города высадили рабочих и инженеров, которые начнут восстановление телефонных линий. Водитель, лысый мужичок лет сорока пяти, именем просто Саня, сосредоточил внимание на дороге, или, скорее всего, на своих мыслях, не слушая нас. А я, уже насмотревшись на нищие обезлюдившие деревни, и засыпанные шахты, и готовясь к еще худшим зрелищам, расспрашивал председателя, как же можно было все это допустить, и что вообще происходило в то смутное, неясное время.
- Константин Викторович, ведь здесь не было войны, откуда все разрушения?
- Оттуда, в мое время все дело было. Мы были проданы тем, против кого ты сейчас собрался воевать. Продали нас те, кто нами правил. Когда-то давно, лет шестьдесят назад было большое государство, которое умело только строить, крепко, надежно. Тогда все работали, не работать было нельзя, и некоторым это не нравилось. Они продались тем, с кем ты сейчас собрался воевать. На выторгованные деньги они довольно сложной комбинацией встали у власти, и начали крушить все, что было создано. Этих людей ты не встретишь здесь, на Урале, здесь слишком суровые условия. Это необычные люди, в мое время они были расселены по всему миру, сами не имея родины. Они не умели созидать, они не умели работать. Деньги были их Богом, они умели только торговать. Они были злы, они завидовали всему миру, ибо у всех народов была родина, а ведь это очень важно – иметь отечество, родную землю. Они были чрезвычайно хитры, расчетливы, лживы. Мир их ненавидел в ответ. Не скажу, ибо сам не знаю, как они встали у власти у нас, но это свершилось. Первым делом было разрушено то государство. Случилось это ровно 58 лет назад, тот год стал началом конца, в том году начерталась наша нынешняя судьба. – председатель говорил задумчиво, вспоминая забытое, теребя заглушенное.
- Точно, они, проклятые жи… - попробовал вставить Саня, но председатель его резко оборвал.
- Молчать! Хватит этого слова в России. Без названия, просто были некие люди.
Саня, обидевшись, замолчал, и снова сосредоточился на дороге
- Так что, Денис, так оно было.
- А дальше? Что дальше происходило? И почему вы не сопротивлялись? – Я действительно не мог понять, как так некая кучка людей могла уничтожить государство, да и вообще такую историю я слышал впервые.
- А дальше все пошло по их любимой схеме – продажной. Они гордо назвали ее системой рынка…или базара, я сейчас точно не вспомню, давно было. Первым делом продали промышленность, которую мы скоро увидим, те развалины, о которых тебе докладывали, и сельское хозяйство. Страна лишилась своего хлеба и металла. Потом они продали все, что зарыто у нас под землей. Страна лишилась нефти, газа и угля. Таким образом, они лишили людей работы, и предложили взамен алкоголь. Половина нации спилось, а вторая, отвлеченная хитрой системой показной беззаботности и беспроблемности, превращенная в полупьяных людей-растений, развлекаясь и отупевая, осмеивала любого, кто говорил обо всем этом открыто и прямо. Понимающий стал смешон. Книги твоего отца оборжали, самого его назвали дураком, брюзгливым дедом, слова его назвали бредом, тем самым вынудив уйти, я ушел вместе с ним. Поверь, тогда я насмотрелся такого, что нормальный человек и представить себе не мог. Появились мужчины, ставшие женщинами. Появились женщины, за одну ночь облюбившие десяток человек. Появились дети наркоманы, дети преступники. Появились преступники-милиционеры. И с каждым днем множилось число убийц и насильников. Родился культ пошлости и похабщины. Коренная нация стремительно заменялась нелегальными переселенцами из азии и кавказа. Ты слушаешь меня и не веришь мне, считая, что я подсмотрел записки некоего сумасшедшего и пересказываю тебе их сейчас. Как рад был бы я, окажись это правдой. Но ты сам видишь к чему все пришло. Ты сам только, что проехал пустые деревни, где десятки лет назад спились и померли оставшиеся без работы люди. Так было.
Я молчал. Константина Викторовича я слушал внимательно, он не врал, но я не мог верить ему. Нельзя верить в невозможное, такого просто-напросто не могло быть. Я молчал.
- Ты лучше ничего не говори, да и тем более смотри-ка, приехали почти. Сань, останови вон у того дома – председатель указал на покосившийся ветхий домик- пешком немного пройдем.