1.

То ли во сне, то ли в бреду я увидел в окне такую картину: впереди стоит дерево, корни его растут наверх, а ветки с листиками вниз, врастают в позеленевший вокруг снег. Я смотрел минут пять, от силы десять. Мое дыхание пыхало теплым влажным туманом, отзывавшимся звоном на ледяном стекле. Дыхание собиралось в капельки до тех пор, пока все окно не превратилось в одну сплошную мутную ледышку.
Я хотел было протереть стекло, чтобы увидеть интересное дерево с корнями на воздухе и листьями в зеленых сугробах, но рука как-то провалилась сквозь, вроде бы, твердое стекло. Мокро. Передо мной в оконной раме была натянута настоящая прорубь, покрытая только что схватившимся инеем. Рука пошарила где-то там, в ледяной воде. Вода отозвалась легким колыханием и невообразимым холодом. Сквозь тысячи острейших иголок жидкого мороза я нащупал дно, оно оказалось песчаным и теплым.
Пока я нащупывал дно, каждую крупицу его песка, пару камушков, что-то проплывшее совсем рядом от кончиков пальцев, вода нащупывала меня. Она текла вверх, по моему рукаву. В отличие от проруби, где была холодная вода, по мне текла совсем теплая, словно парное молоко. Она намочила рубашку, и обняла меня теплым объятьем, как мама. Потом стала ласкать кожу вверх и вниз от рубашки: шею и пах. Стала течь выше, мое лицо оказалось покрытым тончайшим маслянистым слоем теплой воды. Она застлала мне глаза, уши, рот и нос. Когда мне стало тяжело дышать я открыл глаза.
Вокруг меня ничего не оказалось. Не оказалось дома с окном и деревом среди зеленых сугробов. Не оказалось проруби в оконной рамке. Вокруг тонкая полоска желтого песчаного пляжа, одной стороны голубая океаническая вода, и лес с другой. Ветра не было, но пахло точно штормом.


2.

Лес стоит стеной. Деревья с зелеными гладкими стволами окруженные пучками широких листьев, а на кончиках этих деревьев растут огромные колосья. Я бы эти деревья назвал травой, не будь они выше меня раз, этак, в тридцать. Трава похожа на тимофеевку или лисохвост. Среди этого высокотравия можно и не заметить небольшой тропинки. Что ж делать, придется идти, не топится же в океане.
Трава почти закрывает небо. Мне кажется или небо лилового цвета, и светят два голубых Солнца, одно высоко, как по полудню, а второе почти не видно. Тропинка впереди вьется, открывая впереди, и закрывая сзади тупички из стен травы. Земля тут напоминает некрупные булыжники насыпанные горочкой. Тропинка все петляет и петляет. Вот впереди вроде стал пробиваться свет. Тропинка вывела меня на оживленную улицу. Тут среди высокой травы стоят травяные дома, а по улице не торопясь гуляют пары букашек и носятся дилижансы и кареты.
Мимо прошел богатый таракан в сюртуке под ручку с мухой в кружевном платье. Таракан что-то рассказывает мухе. Его жвала быстро расходятся и смыкаются, а две пары маленьких усиков выписывают кульбиты в разных плоскостях свободы. Речь таракана похожа на человеческую, и я что-то услышал:
- Слышал новую шутку: пришли два жука-бомбардира в таверну. Один другому говорит: «Смотри, тут среди муравьев есть мой друг, вон тот с красным брюшком». На что другой бомбардир отвечает: «Тут все с красным брюшком». «Ну тот, что закинул ножки на стол» - отвечает первый. «Тут все с ножками на столе» - отозвался второй. Первый разворачивается и пускает ядро в толпу муравьев, почти вся толпа умирает в страшной агонии, кто-то стонет от боли. «Ну, и кто твой друг?!» - спросил втрой. «Какая разница?!» - спросил первый, и они оба вышли из таверны.
Муха тихонько засмеялась, тряся хоботком.
Мне шутка показалась не очень смешной, возможно я не жук-бомбардир и не таракан. Я пошел по улице в другую сторону. Вокруг меня ходили жуки разных мастей: в сюртуках и фраках, в кепках и цилиндрах. Мимо проносились божьи коровки запряженные кареты и телеги. На другой стороне улицы убегает воришка-блоха в картузе от огромного богомола в фуражке и с дубинкой зажатой в передней «молящейся» лапе.
Меня как будто никто не замечает, и я свой в доску. У меня по-прежнему две руки и две ноги, у меня нет крылышек или жужжалец. Лицом я по прежнему человек, и мне двадцать пять лет от роду. Мимо проходит все больше и больше тараканов и жучков, но никто не обращает внимания на чужака. Это, наверное, к лучшему.
Гулял я довольно долго. Городок среди травы оказался не большим, но длинным. На центральной улице стоят газовые фонари, и есть театральные столбы. Надпись на одной из афиш: «Только сегодня и только у Сороконогого Тонни концерт незабвенного трио Роковые Креведки».
Я повернулся, стало быть собрался идти дальше, но увидел паб Сороконогого Тонни. Дощатый двухэтажный дом с крыльцом и вывеской. На крыльцо ведут окна с крестиками и дверь как в салун на Диком Западе. Я вошел. Внутри оказалось самое веселье. Густой табачный дым окутывает почти все, сквозь пробиваются какие-то отблески цветных фонарей, наверно светлячков, и очень тяжело дышать. Грохочет музыка, нет свободного места от разных обитателей городка и полуголых мух-куртизанок. С одного края стоит огромная барная стойка, за которой обитает огромная сколопендра – Тонни, посреди стоят круглые столики с сидящими вокруг и смолящими какую-то гадость посетителями, а дальше маленький танцпол и сцена с «Креведками».
Вы видели кузнечика с длинными белыми волосами на голове?! До этого я таких не встречал. На сцене стоят двое, третий сидит за барабанами. Длинноволосый кузнечик в шляпе со звездами как у мага играет какое-то инфернальное соло на синей шипастой электрогитаре, муха в кожаных штанах бабахает мерный басовый ритм, а сверчок барабанит что-то быстрое и тяжелое на барабанах из раковин улиток.
Вокруг творится настоящая вакханалия. Повсюду бегают кифсяки-официанты, ходят чопорные жуки с трубками и золотыми цепочками карманных часов, гусеницы с вульгарно накрашенными губами курят что-то на мундштуках, а мухи потаскушничают. Я подошел ближе к сцене, все равно меня никто не замечает.
На сцене творится нечто. Кузнечик трясет белой гривой, и истошно визжит про Мэри и Муравьиного Льва, сверчок бьет по барабанам всеми конечностями и головой, только муха с контробасом перестала играть и смотрит на меня точечками, точно зрачками, на желтых фасеточных глазах. Муха не играла с полминуты, потом дернула головой, говоря «не уходи» и продолжила перебирать толстые витые струны контрабаса. Я не ушел.


3.

Стало совсем темно. На небе ни звездочки, и только светят газовые уличные фонари. Наверно будет дождь. Паб Тонни почти закрылся, из распашных дверей выходят последние жучки-пьянчужки. У меня за спиной раздался сочный бас.
- Человечек, тебя просили не уходить.
Я повернулся, и увидел Тонни. Сколопендра возвышается в мои два роста. На нем белая рубаха, с закатанными на всех ножках рукавами. Тонни зыркнул на меня хищными глазами и повторил раскатистым басом: «Человечек…»
Да, спорить с такой громадиной я бы не стал, тем более что приглачила меня на встречу муха с золотистыми глазами и контробасом. Впереди идет Тонни, я следом. Я почувствовал, что на меня смотрят два десятка фасеточных глаз мух-куртизанок. «Какой же урод» - думают они. Сколопендра стал спускаться в подвал, и мне стало страшно. Вот говорила мне мама, не ходи в подвал с незнакомцами… Пожалуйста, идешь в подвал, с незнакомцем, да еще и со сколопендрой.
В подвале оказался коридорчик с двумя круглыми дверями: в погребок и в «гримерки» музыкантов. Около гримерки нас ждал муха-контрабасист.
- Чувак, чувак! Я так рад, что ты пришел к нам! – начал было муха совсем добрым, от выкуренной травы, голосом.
- Странно, что я тут вообще… - отозвался я.
- Еще более странно будет, если ты получишь пулю в затылок, убегая от Шляпы с очками, – еще более добро заметил муха.
- Даже так?! – выпятил я глаза.
- Теперь ты похож на меня, - засмеялся муха, - Даже так! – прошептал он оглядываясь по сторонам, и смотря в след уползающему Тонни. Проходи!
Я, конечно, засомневался, но мысль, что можно получить пулю в затылок просто так, да еще и от Шляпы с очками не радует, и я вошел.
Внутри стоят четыре кресла вокруг столика с кальяном. В углу покосившийся шкаф с приоткрытыми дверцами, повсюду валяется одежда. В креслах, друг против друга лежат двое музыкантов – волосатый кузнечик и сверчок, спят непробудным сном.
Муха предложил сесть в свободное кресло, сел сам и потер когтистой лапкой желтый глаз. Точечки на глазах смотрят прямо на меня, буравя во мне две большие дырки.
- Зудин – представился Муха.
- Павел – ответил я.
- Вот так вот и живем, Павел. Не часто, такие как ты, приходят в Зеленый город, и не так много уходят отсюда живыми. Я ведь понимаю, ты не всю жизнь пробыл тут. Остерегайся Шляпы.
- И что мне теперь делать?!
- Бежать, Павел. В Яму. Тебе надо провалиться и бежать куда ноги несут и глаза глядят. И не оглядываться, пули Шляпы летят быстрей, чем ты видишь.
- А где, эта Яма?!
Муха ничего не говоря встал, подошел к шкафу, порылся в его чреве и достал резную доску.
- Вот, пока от нее толку мало, но она понадобится.
- Зудин, где Яма?!
- Да погоди ты… Отведу я тебя в Яму сейчас. Сейчас. Главное, чтобы Шляпы не было.
Зудин приоткрыл дверь, выглянул и махнул лапкой. Мы пошли. Впереди муха, следом я с резной доской в руках.
- Смотри, не потеряй, - заметил Зудин.
Мы вышли их паба. Муха повела за дом, подальше от улицы. За домом оказалась тропинка, похожая на ту, откуда я пришел. Мы только собрались за первый поворот тропинки, как услышали шаги. Это были тяжелые шаги, высокого человека в огромных железных ботинках. Я оглянулся, и увидел его.
Передо мной стоит человек высокого роста, в потрепанном цилиндре, плаще и в очках. Очки то ли светятся то ли дают тусклые желтые блики, такие, что глаз за ними никогда не увидишь. Шляпа. Точно Шляпа, подумалось мне. Шляпа стоит и не двигается. Руки оканчивающиеся серо-коричневыми узловатыми и крючковатыми пальцами, по швам. Человек в очках стал медленно поднимать руку, запустил ее за пазуху плаща и достал огромный длинноствольный револьвер, светящийся зеленовытым демоническим свечением, вокруг которого летают оранжевые огоньки.
- Бежим! – раздался голос Зудня.
Я услышал выстрел и шорох земли, в которую вонзилась злая оса – пуля. Зудень вынес меня буквально из-под выстрела, и мы взмыли на его крыльях над травяным лесом. Внизу хорошо виден луг, и небольшой выбритый участок, похожий на след коровы. Внутри я увидел мутно-желтый квадрат.
- Вот она, Яма, - прожужжал Зудень, - Ой!
Раздался еще один выстрел. Я почувствовал, как мне в лицо брызнула желтая кровь Зудня, и мы стали падать. Зудень не машет крыльями и не отзывается, он умер. А мы падаем.
Падать не больно, приземляться неприятно. Мы приземлились, а точней приводнились почти сразу после второго выстрела. Вода теплая и темная. Ничего не видать. Над головой раздался глухой грохот – третий выстрел, и пуля-оса с булькающим свистом пронеслась в сантиметрах от меня. А я тону, и понимаю что вдыхаю воду, позволяя ее грязи и теплу проникать глубже в меня.