Он стоял около поваленного дерева, взирая на свои владения, раскинувшиеся на десятки миль леса. Темные хвойные деревья и тонкие, дрожащие березки, как хрупкие девы, пели своими листьями ему прощальные песни. Ему не верилось, что все это видит он в последний раз. Он стал медленно спускаться вниз и совсем против своей воли пришел к Серебряному Древу, на ветвях которого трепетали ленточки с рунами имен тех, кто погиб. На его родине не был принят этот обычай.
Он склонил голову на бок и прикоснулся кончиками пальцев к едва заметно пульсирующей коре дерева. Он закрыл глаза, чувствуя, как под шероховатой серебристой корой, от корней к темно – зеленым листьям бегут соки. Казалось, что древо дышит, немного пульсируя. Он улыбнулся, вспомнив, как когда-то давно Иворнен шутливо сказала: «Если сорвешь с самой высокой ветки лиловый цветок, то я стану твоей женой!». Он не захотел срывать цветок, говоря, что нельзя осквернять древо даже ради ее просьбы. Тогда цветок, словно оторванный ветром, соскользнув с ветки, упал прямо к нему в руки. Он с улыбкой протянул его ей.
Иворнен заулыбалась в ответ и в смущении взяла его за руку. С той поры много воды утекло. Внезапно он вспомнил строчки старой песни, которую пели старики людей, когда жены провожали на войну своих мужей, матери сыновей, а сестры братьев.
«Не смотри на меня так,
вытри слезы, красавица.
Он вернется к тебе,
ну, не надо печалиться.
Пусть сменится день днем,
и путь годы сменяется:
Ведь другие прощались,
а теперь ведь встречаются».
Внезапно в тишину его раздумий ворвались едва слышные шаги. Он поднял глаза. Пришелец пристыжено опустил голову, испугавшись, что невольно прервал думу правителя.
--Подойти, Эсталорн, - велел правитель.
Владыка невольно залюбовался хрупким юношей, эльфом, который еще не вступил в зрелую пору, необычайно похожего на свою мать. Его ясные серебряные глаза смотрели на владыку.
--Прости, отец, что прервал твои раздумья.
--Можешь не просить прощения, сын мой, - мягко улыбнулся правитель. – Мои думы слишком тяжелы, чтобы чересчур долго уделять им время. Я не видел тебя с прошлой недели.
--Я был на охоте, отец, - Эсталорн, как бы доказывая, показал полупустой колчан стрел, который он держал в руках.
--Что ж, я давно хотел отдать тебе это. Сын, отдай его тому, кто тебе особенно дорог и всегда сможешь его найти, - владыка протянул ему мифриловое колечко с синим камешком.
Эсталорн побледнел и отдернул руку.
--Ты уходишь? – глухим голосом спросил юноша.
--Да, - печально отозвался правитель.
--Тогда желаю удачи на поле сражений моему владыке Эктеону, - ровным металлическим голосом сказал Эсталорн, до боли сжимая в руках свой колчан.
Порыв ветра всколыхнул листья деревьев, которые отозвались шепчущими голосами: «Наваэр», разметали волосы цвета солнца у Эктеона и волосы тьмы у Эсталорна. Они молча смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова. На щеке юноши сверкнула алмазной каплей дорожка слезы. Он не стал спрашивать больше ничего, только мраморной, дрожащей рукой принял дар отца. Эктеон улыбнулся, кладя руку сыну на плечо и, кивая в сторону дома, сказал:
--Оберегай ее, сын мой. Хоть она кажется тверже любого дуба и стали, она нежна и хрупка, как Слезы Лебэнны. Пусть она завяжет ленту по обычаю ее рода.
Эктеон скользнул взглядом по вонзенным в землю рядом с Серебряным Древом мечами, Аннуну и Амруну.
--Не скоро еще придет время этих мечей, но ты, мой сын, всегда должен следовать тому, что написано на этих мечах.
Утро было раннее и еще ни души не было на сверкающих драгоценными камнями дорожках. Эктеон тише тени проскользнул в свои покои на Главном Талане. Иворнен спала с раскрытой книгой на коленях, такая хрупкая и прозрачная от горя. Около рта залегли жесткие складки, тонкие брови нахмурены даже во сне. Вчера они поспорили как никогда раньше, но правитель не мог поступить иначе. Он поцеловал ее в мраморный лоб, подхватил на руки и осторожно положил на кровать и укрыл одеялом. Иворнен даже не пошевелилась, только глубоко и горько вздохнула. Эктеон легко поцеловал ее в губы и ушел, затворив за собой дверь.
Лучи солнца озарили серого всадника, словно призрака, невесть откуда взявшегося среди света златоперстного дня. Около выезда из долины Итуриэна Эктеон обернулся. Там, внизу, оставались его жена и сыновья, его народ. Эктеону так хотелось повернуть нетерпеливого коня назад: куда, где его ждали. Но он не мог. Он знал, что погибнет, ибо Багровый Огонь, этот дракон, не знал пощады. Но он не мог поступить по-другому.
Серый всадник тронул коня и скрылся среди роняющих росные слезы ясеней. Чтобы умереть.
Восточные ворота открыты.
А на западных флаг чужой.
Дыма затемняют виды
И землю, омытую мглой.
Быть может, что это ненастье
Разрушило тот бастион?
Чума ли постигла, несчастье
Обрушило гнев на престол?
В живых не остался ни воин,
Лишь пир для стервятников, вонь.
Здесь каждый был жизни достоин.
Армог был. Багровый Огонь.

Но воин, все страхи отринув,
Берется за щит и за меч
И, гордую голову вскинув,
Не слушая вражеских речь,
Так грозно и радостно бьется
С лучами рассветных очей,
Что змей извивается, вьется...
Нет больше коварных речей.

Все кончено, стихнул шум боя
И змей уползает во мрак.
А он, не изведав покоя,
Глядит, как уходит враг.
В зазубринах меч, шлем измятый
На золоте алый рассвет
И, слабостью раны объятый,
Он смотрит на солнечный свет.
И Башни Прошедших Мечтаний
Навеки чертоги ему
Как Книга Забытых Сказаний
Известная лишь одному.