Клер сидела в одном из малых залов особняка д’Оэнов, раздумывая ни о чем, наблюдая за тем, как в цветном окне тает яростно-пурпурный закат.
В сумерки к ней пришел Робер.
- Завтра начинается маскарад, clarissima. Как вы будете одеты? Вы скрывали от меня ваш наряд как только могли, и я до сих пор ещё не видел его.
- Зачем вам знать? – уклончиво ответила Клер. – Вы должны узнать меня и под маской.
- Прежде всего, я должен защищать вас.
- От кого? – через силу рассмеялась Клер.
Робер подошел к окну.
- Может случиться всякое, clarissima. Может подняться буря в небесах. Может вспыхнуть мятеж в столице. Может начаться светопреставление во всём мире.
- Ничего этого не случится, - пытливо всматриваясь в лицо повернувшегося к ней в профиль Робера, сказала Клер. – Всё тихо и исполнено умиротворения.
- Во время карнавала все скрывают лица под личинами… Но некоторые позволяют себе наконец спрятать личину под своё настоящее лицо. Это бывает даже забавно – поиграть в правду с самим собой.
Клер слегка стиснула сложенные на коленях руки и стала слушать очень внимательно. Голос Робера звучал по-особенному и, по мере того, как он говорил, становился мягче и задумчивее. Клер с нетерпением ждала, когда же он повернется к ней, чтобы увидеть его глаза – ей казалось, что и в их обычном выражении должно было что-то измениться.
Между тем время неспешно текло в своём русле, а Робер всё смотрел в темное бархатистое и ясное небо, на островерхие крыши домов Доннэ и шпили башен не то искренне задумавшись, не то собираясь с силами, не то выжидая, пока Клер первая не обратится к нему с какой-нибудь фразой. Ладонь Робера легла на прохладное гладкое стекло, из ячеек которого была набрана оконная рама – пальцы неслышно постукивали по стеклу, и Клер подумала, что точно так же стучали молотки и топоры рабочих, возводивших на улицах и площадях города помосты, подмостки и деревянные крепостцы из досок для завтрашних больших увеселений. Перестук не смолк бы в продолжение всей ночи – приготовления шли своим чередом, по давно уже заведенному, наилучшему для этого порядку.
Внезапно Клер спохватилась, что полночь уже близка, а провести накануне карнавала бессонную ночь она никак не могла себе позволить. Столько всего должно было произойти на следующий день…
Клер поднялась с кресла:
- Доброй ночи, барон. Позвольте покинуть вас до завтрашнего утра.
Робер обернулся, сделал несколько шагов к ней и остановился.
- Доброй ночи и вам, clarissima. А вот мне предстоит ночь скучнейшая – откроюсь вам, что я надеялся, что вы немного побудет со мной, и мы поговорим о чем-нибудь здесь, где так тихо и спокойно, но если вы…
Клер знала, что видит барона едва ли не в последний раз в их жизни, и уж наверняка в последний раз говорит с ним – завтра, в красочной праздничной суматохе, они не успеют обменяться и двумя словами. И Клер, удивляясь испытываемой ею внезапной жалости к Роберу, весело произнесла:
- Я нисколько не нуждаюсь в отдыхе, Робер, – благодаря вашей заботе и попечительству мне ни о чем не приходиться беспокоиться, нечего желать: вы опережаете мои желания прежде, чем я успеваю высказать их. Я думала, что вы станете притеснять меня и обделять, но теперь я вижу, что не потерпела никакого ущерба даже в своей свободе; напротив, мне никогда не жилось удобнее и беззаботнее, чем под вашим надзором. Мой покойный отец… - Клер снова с удивлением отметила про себя, что эти слова не вызвали в ней никакой скорби – и даже равнодушие её было естественным. – Мой отец всегда только приказывал мне – та беспредельная гордость, которой притворялось его мелочное себялюбие, не потерпела бы унижения до того, чтобы просто попросить свою дочь о чём-либо. Если бы он не отдавал меня вам силой, условившись с вами о нашем браке за моей спиной, я, быть может, со временем привыкла бы к мысли о том, что обещана вам, и приняла бы свою участь, и мне не пришлось бы теперь…
Тут Клер вздрогнула, осознав, как далеко она зашла и какую тайну могла выдать в странном несвоевременном порыве откровенности. Смутившись, она взглянула на Робера – тот слушал не просто внимательно, но так, словно хотел расслышать не только слова, но и то, что стояло за ними. Клер вдруг заметила, что лицо у Робера молодое и отнюдь не холодно-безразличное, а темные глаза его светились и были почти прекрасны.
- И вам не пришлось бы, clarissima, теперь через силу выносить моё присутствие и сдерживать своё отвращение? – мягко, без насмешки, продолжил за неё Робер.
Клер покачала головой, хотя внезапно вспомнила, как живого, Франсуа.
- Вы нынче что-то милостивы к моим прегрешениям, clarissima. Раньше вы с готовностью обличали меня, подтверждали, что я чудовище и не достоин дышать воздухом земли и согреваться в лучах солнца. Или вы уже не боитесь меня?
Клер снова отрицательно качнула головой. Она ждала, что тон Робера вот-вот сменится издевательским, но он продолжал говорить непривычно кротко:
- Но это же вы мечтали или умереть, или, что гораздо лучше для всех, убить меня, когда мы вместе оказались под гостеприимным кровом графини Прованской? Это вы убежали от меня, словно от Сатаны, предпочтя тяготы опасного пути, нищету и неизвестность будущего богатству и почету, полученным из моих рук? Это были вы, не так ли, clarissima?
«Это я, умирающая от раскаяния в том, что столкнула моих друзей и тебя, чтобы только выиграть бесполезную отсрочку для себя, только для себя. Это я, предающая тебя, потому что раньше предала их. Это я, Робер!»
- Что же вы не уходите, clarissima? Именно сегодня, когда я совсем не держу вас?
- Я не хочу, - немного хрипло сказала Клер.
Робер свёл брови, но не повысил голоса, словно дал обет быть кротким и терпеливым до конца:
- Тогда слушайте. Больше я не буду говорить с вами ни об этом… ни о чём другом. Я стану приказывать – если уж вы ждете от меня, изверга и урода, только грубых приказаний.
- Вы, Робер, правы, - откликнулась задетая за живое его словами Клер, - вы больше никогда не сможете говорить со мной – да и я не собираюсь просить вас об этом исключительном одолжении.
Робер посмотрел на неё долгим отстраненным взглядом.
- Я могу продолжать, clarissima?
- Разумеется, - с нарочито фальшивой любезностью разрешила Клер.
Робер выпрямился и сложил руки на груди. Клер безотчетно, но страстно хотелось вывести его из себя – непривычно покладистый и миролюбивый Робер внушал ей и беспокойный страх, и глухое раздражение, и – чего уж она никак не могла принять – сочувствие.
- Вы были не нужны мне – стоит ли притворяться! – когда я заключал договор с вашим батюшкой, о том, что я беру вас в жены. Мы сделали так, чтобы получить обоюдную выгоду – вы могли оказаться безобразной, как смертный грех, и, вдобавок к уродству, первейшей в королевстве дурой, но я всё равно дал бы вам брачную клятву перед алтарем с радостью и удовольствием не меньшим, чем если бы мне посчастливилось обрести чудо красоты и мудрости. Вы приносили мне в приданое графство и титул пэра – вот что влекло меня, и я великолепно понимал, что такое милое приобретение оплачивало моё участие в свадьбе. Не стоит и упоминать о том, что я намеревался как можно скорее стать безутешным вдовцом. Чтобы успокоить вашу совесть и ваш дочерний долг, я уверяю вас, что граф Филипп отлично знал, кому и для чего передает в собственность своё дитя – я говорю это, поскольку мне известно, что вы в глубине души обвиняете меня в смерти вашего достопочтенного отца. Отчасти это так – но вина лежит на нас обоих поровну, и если вас тяготит ваша половина проступка, я охотно приму на свою душу весь грех целиком – для моего вечного спасения это уже не имеет никакого значения.
Меня, однако, поначалу позабавил ваш нрав, показавшийся мне необузданным – и я ошибся. Вы отнюдь не были необузданны, но были до смерти напуганы моей дурной славой – напуганы заранее так, что поддались беспредельному отчаянию. К тому же я сознательно раздразнил ваш ужас, для того, чтобы он накинулся на вас с удесятеренной яростью. Видеть вас, обмирающую всякий раз, когда я просто смотрел в вашу сторону, было мне приятно. Вы были обречены на съедение беспощадному дракону, и вы это понимали. Никто не мог защитить вас – впрочем, никто, я думаю, и не хотел. Но я желал, чтобы мою невесту уважали, если не за её заслуги, то хотя бы потому, что она была выбрана мною. Меня оскорбило бы, если бы на мою нареченную люди смотрели, как на прокаженную, и сторонились её. Вот почему в Провансе…
…Вот почему в Провансе, на турнире поэтов, я положил на чашу весов своё тяжелое слово. Я угодил вам тогда - так, clarissima? Этот турнир, этот проклятый турнир! Я видел всё: видел Жаворонка, который пришел на состязание только ради вас, только из стремления увенчать свою Даму… Всем было известно, что его талант угас, что Франсуа Мебон, трубадур, умер, и больше не способен слагать дескорты и эскондидж. Но он удивил всех и тронул сердца людей в последний раз. А вы подло ударили его, выбрав себе нового поэта – блестящую безделушку, что бренчит о любви, любви не служа. Тогда я понимал, как унижен Жаворонок, унижен вдвойне – как признанный худшим поэт и как отвергнутый влюбленный. Тогда я смеялся про себя, тогда наслаждался представлением, где все актеры играли не шутя, искренне и самозабвенно. И я присудил победу тому, кто сумел покорить не меня – своей одаренностью, а вас – своим красивым лицом. Настолько потешно было видеть, что юный сладкопевец приглянулся вам до такой степени, что вы на час позабыли, какое горе готово было обрушиться на вашу голову и пожрать вас, что я доставил вам эту ничего не стоившую мне радость.
Когда вы пришли ко мне просить за Жаворонка, я предположил, что вы наконец одумались и познали истинную цену людям. Я испытывал вас – я запросил самую высокую награду, которую вы могли дать мне за эту услугу – награду ещё большим страхом, почти жертву. Нет, что я! Настоящую жертву, если вспомнить всё, что я заставил вас испытать в Эку. Я одобрительно отнесся к тому, что вы готовы на многое ради человека, который для вас готов на всё. Это был хороший поступок, и он немного привлек меня к вам. Скажите, вы действительно оценили это сокровище?
- Если под словом «сокровище» вы разумеете Мебона, то… - начала было Клер тоном, острое недовольство в котором даже не утруждала себя смягчить, чувствуя, что краснеет от гнева.
- Понятно, - остановил её Робер. – Вас больно ранил мой отзыв о несравненном разноглазом менестреле. Догадываюсь, кто умолял вас спасти Жаворонка – я слышал, они были старыми друзьями.
Напоминанием о гибели трубадуров Робер словно дал пощечину Клер, но пока она лишь молча стояла, не мешая ему говорить.
- При всём при том я был чрезвычайно изумлен, когда вы не воспользовались редчайшим случаем покончить со мной, когда я лежал, придавленный лошадью. Вы даже убили мою собаку и без труда могли бы убить и меня. У вас не было надежды избавиться от меня по-другому, а мои слуги могли бы выказать не слишком ревностную верность и спустить вам мою смерть с рук. Им было бы не до вас – едва бы я испустил свой грешный дух, вручив его дьяволу, вассалы, враги и союзники бросились бы делить оставшиеся после меня богатства, земли и влияние. И вот вы отчего-то пощадили меня – такое случилось со мной впервые, и я имел нахальство решить, будто чуточку нравлюсь вам. Мысль об этом меня поразила… и обрадовала. Иногда даже чудовищу надоедает его жизнь, и ранит его вечное одиночество. До этого мне и в голову не могло прийти, что кто-то может полюбить меня – никто бы не рискнул, не отважился, не посмел… и не пожелал. Меня словно коснулось доброе волшебство, как в ваших… и моих любимых лэ.
Вы не знаете, каких усилий мне стоило найти вас, когда вы сбежали. Если бы не кольцо… Франсия оказалась огромной страной, а я всегда думал, что держу её на своей ладони. Вырвать вас у Братьев Христовых тоже было непросто – эти церковники не испугались моего имени, на них не подействовали мои угрозы. Я был вынужден просить…
Клер склонила голову. В ней попеременно поднимались злость на Робера и жалость к нему.
- От меня потребовали услуги – взять к себе того, кого они соизволят послать ко мне, и всячески содействовать ему. Однажды явился де Верней – этот вкрадчивый проныра шпионит и хлопочет в пользу Инквизиции, но я недолго буду терпеть его.
- Что вы сделаете с де Вернеем? – быстро поднимая на Робера глаза, спросила Клер – она вдруг испугалась, что де Вернея убивают где-нибудь в доме прямо сейчас, а Робер нарочно отвлекает её длинными неясными рассуждениями ни о чем. Она серьезно верила в способность барона внезапно оборвать любую свою фразу и сообщить ей о том, что отрубленная голова де Вернея, поданная на драгоценном блюде, ждет графиню в её покоях.
- Избавлюсь от него, clarissima, - пожал плечами Робер, говоря об этом как о чем-то само собой разумеющемся, и Клер не сдержала улыбки: такой Робер был ей, по крайней мере, хорошо знаком.
- Как скоро? – небрежно бросила она вопрос.
- Как только он станет мне мешать больше, чем до сих пор. Этот юноша заслужил ваше доверие и дружбу, clarissima? – полушутя спросил её Робер.
- Я успела привыкнуть к нему – он превосходный знаток лэ и рыцарских романов, - в подражание Роберу полушутя ответила Клер.
На сердце у неё стало отчего-то очень легко, и захотелось сказать Роберу какое-нибудь ласковое слово. Клер постоянно забывала, что завтра Робер должен был умереть, а она обрести свободу, и ловила себя на крамольной мысли, что, будь у неё такая возможность, она хотела бы оставить Робера в живых.
Робер же в нерешительности хмурил брови – ему, очевидно, нужно было что-то сказать Клер, но он не знал, как начать.
- Вы, clarissima, очень скорбите о своих трубадурах… - осторожно заговорил он. – Но я хочу вам сказать, что, по крайней мере, один их них, насколько мне стало известно, выжил…
- Робер! – Клер побледнела от ярости. – Как вы можете?!
- Это правда, - обеспокоено воскликнул Робер. – Я сам видел…
Клер выхватила из-за корсажа кинжал и, не дав барону договорить, приставила к его горлу, глядя на Робера в упор и с ненавистью.
Лицо барона мгновенно преобразилось: одна бровь насмешливо вздернулась кверху, а губы желчно усмехнулись.
- Какой знакомый кинжал, графиня, - протянул он, не делая ни одного движения, чтобы забрать у Клер оружие. – Это не та ли вещица, которой вы хотели пырнуть меня в Осэоне? Если это она, не утруждайте себя – нож, который промахнулся однажды, не найдет цель и во второй раз. А я распустил вас, - ядовито улыбнулся барон. – Право же, графиня, я запомню на будущее: жене нельзя давать воли, женщину это только испортит.
- Я ненавижу тебя, Робер.
Клер не ожидала, что на барона это произведет такое действие – по его лицу вдруг прошла судорога.
- Ты не понимаешь, что говоришь, - прошептал он.
Клер пожала плечами.
- Ты знаешь, что ты делаешь со мной?! – уже в полный голос кричал он. – Не говори больше таких слов!
- Я ненавижу тебя, - повторила она спокойно.
Робер схватился за голову.
- Почему?! За что?!
Клер надавила на нож, но Робер, мгновенно очнувшись от боли в шее, перехватил её руку и стал выворачивать, чтобы она бросила кинжал. Клер сопротивлялась. Послышался её звенящий крик.
В комнату опрометью влетел де Верней. Он увидел, что Робер обхватил Клер и пытается вырвать у неё кинжал.
- Морторан! – раздались одновременно два голоса: радостный Клер и рассерженный Робера.
Де Верней, услышав своё имя, на миг остановился перед ними и, не обращая внимания на восклицание Робера, приказывавшего ему удалиться, подбежал к ним и, с силой сдавив руки Робера, заставил его освободить Клер. Та воспользовалась помощью и отступила к стене, держа перед собой нож – глаза её блуждали по бледному, ставшему вдруг несчастным, лицу Робера.
Де Верней постарался встать между ними, хорошенько не зная, заслоняет ли он Клер от Робера, или Робера от Клер.
- Отдайте нож, - тихо попросил он.
Клер недоверчиво покачала головой.
- Отдайте же нож! – шепотом настаивал де Верней. – Потерпите всего только несколько дней – вы всё равно не сможете убить его сами.
- Морторан! – спокойно и требовательно произнес за его спиной Робер.
- Сейчас, мессир барон, - бросил де Верней через плечо, не оборачиваясь. – Ну же!
Клер отступила на шаг, крепко сжимая нож.
Де Верней начинал терять терпение. Барон не двинулся с места, только произнес очень холодно:
- Отдайте нож, clarissima, – ради меня.
- Да, ради меня, - эхом повторил де Верней за Роббером с усмешкой, которой не постеснялся бы на своём лице и сам Сатана.
Клер увидела, что стоящий за спиной де Вернея Робер вздрогнул и попятился. Она улыбнулась и швырнула нож на пол.
- Хвала Господу! – перевел дыхание де Верней. Клер глазами указала ему на барона – тот понял и повернулся к Роберу с невозмутимым лицом.
- Госпожа графиня слишком устала, и потому позволила себе подобную выходку, - тоном уверенного в своем приговоре врача произнес де Верней. – Назавтра, даю вам слово, она вновь станет кротка и послушна, словно дитя.
- Неужели? – нарочно очень враждебно сказала Клер. – Ты ничего не понимаешь в болезнях, лекарь, если считаешь, что завтра я…
- Довольно препирательств! – хлопнул в ладоши Робер, прекращая разгоравшуюся ссору. – Она, мэтр, никогда не была кротка и послушна, и, боюсь, никогда не будет. Мне придется смириться.
Про себя де Верней был удивлен почти добродушным тоном барона и даже немало им встревожен. Однако де Верней степенно поклонился Клер, барону и попросил позволения их покинуть. Вместо прощания Клер послала ему надменный взгляд и уничижающую улыбку.
Робер подобрал с пола нож и протянул его Клер:
- Пожалуй, я напрасно просил вас расстаться с оружием – я не могу вам мешать вредить себе, если вам так хочется пораниться. Доброй ночи и прощайте.
Улыбка сбежала с всё ещё бледного лица Клер.
- Напрасно просил меня мэтр де Верней, и именно вашу просьбу я уважила… - прошептала она вслед Роберу.
В галерее, что вела на её половину дома, Клер повстречала невозмутимого де Вернея, чья бледность просвечивала даже сквозь полумрак. Проходя мимо него не останавливаясь, Клер шепнула:
- Отныне говори мне «ты», Морторан.



-----
*Rыся: краткая новость изменена, т.к. размещенный в ней текст превышал допустимый для нее размер.