Собор Успения богородицы, – обыкновенная белая церковь не самых больших размеров, – в лучах солнца слепил глаза, сливаясь со снегом. Квазимодо, прищурившись, минуту посмотрел вверх и вдоль ограды направился от ворот к маленькой калитке, заново протаптывая заметенную ночью тропинку.
В отличие от персонажа Гюго, Максиму церковь не была родным домом. Он не слишком жаловал основных ее помещений, ему было неуютно под печально-осуждающими взглядами святых с икон и косыми – прихожан. Он был не в ладах со старухами, прислуживающими в храме или сидящими с кружками у ворот. А когда однажды одна вредная бабулька из числа последних достаточно слышно шепнула другой «как это Господь его только в храм допускает», горбун вообще стал появляться только в районе колокольни, иногда не отказывая себе в мальчишеском удовольствии перелезть прямо через ограду. У него был свой ключ от «служебного входа», что избавляло его от необходимости каждый раз подходить к отцу Владимиру и наталкиваться на старух.
Он без труда поднимался к своим колоколам по узкой винтовой лестнице, перед которой внизу неизвестно зачем стену украшало единственное в этой башенке изображение, но не богоматери, а Иисуса. Спаситель был изображен на стене в полный рост и настолько натурально, что Макс невольно взял за правило каждый раз при входе здороваться с ним – слишком живо смотрели с молодого лица в обрамлении темных кудрей мягкие карие глаза. В семье Седовых воспитание было почти атеистическим, поэтому религиозности горбуна никак не хватало на то, чтобы перекреститься. Он здоровался с Христом, как с живым взрослым человеком.
На этот раз в глазах Спасителя, выражение которых почему-то всегда соответствовало настроению Квазимодо, словно читался легкий укор за вчерашний прогул. В ответ Макс только пожал плечами: «Ничего не поделаешь. Мне вчера забили стрелку».
– Максим, – отец Владимир собственной персоной, чуть наклонившись, прошел в низкую дверь. Батюшка очень походил на Ираклия, за исключением огромного роста и окладистой бороды на более округлом, чем у брата, лице.
– Что-то случилось? – кивком головы поздоровавшись с дядей, спросил горбун, мысли которого уже были наверху.
– Ничего не случилось, – успокоил его священник. – Я просто хотел тебе напомнить, что сегодня обычный день, да и не ко времени, так что не увлекайся.
– Да ладно, – усмехнулся звонарь, – я же не группу «Раммштайн» собираюсь врубить. Хотя прикольно было бы. Наверно.
– Думал бы хоть иногда, что говоришь, безбожник, – покачал головой отец Владимир вслед исчезающему на лестнице племяннику.
Легкий ветер не нарушал покоя тринадцати колоколов на дубовой балке, опоясывающей верхнюю площадку колокольни, под самым куполом. Деревянное кольцо пересекала прямая балка, к середине которой, чуть ниже остальных, был подвешен самый большой колокол. Справа и слева от него покачивались шесть маленьких, чуть меньше, чем по колено звонарю. Еще шесть, средних размеров, расположились по кругу. Вверх над ними уходили сводом стены.
Откинув крышку люка и ловко подтянувшись на руках, Максим с улыбкой окинул их взглядом. Здесь была его вотчина, пусть небольшая, но своя территория.
Перешагивая через хитрое сплетение веревок, Квазимодо прошел в центр площадки. Его пальцы привычно взялись за веревки. Он медленно начал раскачивать большой колокол. Его сил вполне хватало, чтобы справляться со всем в одиночку.
С верхушки колокольни прокатились первые низкие ноты. Вслед за ними полился тонкий перезвон маленьких колоколов. К ним присоединились и оставшиеся шесть, и, наконец, мелодия, чистая, светлая, сильная, покатилась над окрестностью, направляемая двумя мощными руками, заставляя каждого, до кого доносилась, невольно обращать взгляд к церкви и прислушиваться.
Квазимодо больше не замечал ничего вокруг себя. Этот перезвон, эта магия звука, создавал которую только он, вызывал у него чувство огромного наслаждения, какое вызывают у наркомана запрещенные препараты. Максим почти забывал в минуты творческого полета и о своем уродстве, и обо всем, что было с ним связано. В эти минуты он сам себе казался необыкновенно красивым, всесильным, всевластным, таким же, как та песня без слов, что пели колокола по его воле.
Макс очнулся, только когда гул, пронизавший всю площадку, стал сильно ощущаться в теле. Тогда он с неохотой отпустил веревки и присел у огромного «окна», занимавшего вместе с еще четырьмя, почти всю стену.
Горбун посмотрел вниз. Двадцатиметровая высота не вызывала у него даже легкой тошноты. Однако внизу ничего интересного не оказалось, и Максим обратил взгляд вдаль. Но и тут в поле зрения не попало ничего, заслуживающего внимания.
В кармане завибрировал мобильный. Макс неторопливо вытащил телефон: звонил его бывший одноклассник Кирилл.
– Белый дом на проводе.
– Привет, Квазимодо. Что трубку не брал?
– Не слышал. Знаешь, весьма проблематично услышать телефон, когда над тобой звук раз в не знаю сколько сильнее.
– Тогда понятно, в каком ты белом доме. Ты без своих колокольчиков хоть день можешь прожить?
– Колокольчик – у козы, – наставительно поправил горбун. – У меня – колокола.
– Все с тобой ясно. Ну, ладно, как жизнь?
– Да так, нормально. Вчера мне стрелу забивали.
– Что? И ты, зараза, нам не позвонил? – в голосе Кирилла слышался смех.
– Ага, еще чего! Таким удовольствием ни с кем не делятся. Да нет, если серьезно, у нас в свое время драки бывали и поярче.
– Как там, обошлось? – при этих словах горбун явно представил себе бледное лицо и обеспокоенные глаза друга за стеклами очков.
– Обошлось, конечно.
– Ну-ну. Слушай, вспомнил, зачем звоню: ты вообще помнишь, что у одного твоего друга днюха через неделю?
– Представь себе, помню.
– Отлично. Потому что ты уже в списке приглашенных, и вычеркивать тебя оттуда никто не собирается. В следующий вторник, в три, у нас на даче. Где она находится, ты помнишь?
– Ну, склерозом я вроде пока не страдаю. Кто еще будет?
– Да все наши.
– О’кей. Давай, до вторника.
– Давай.

Стоит сказать несколько слов о компании, которая собралась вокруг Квазимодо за неполных девять лет в школе, хотя в дальнейшем она не сыграет роли в этой истории. Их вместе с горбуном было немного, – четверо, – но они были школьной элитой, имея уважение среди сверстников и любовь учителей. Такая элита есть практически в каждом классе, их немного, но они есть – сплавы ума, силы и, если так можно говорить о школьниках, чести. Ни одного из них никто никогда не заставал за курением, от них не слышали грязной брани, на какую способны ученики почти всех классов. В их дневниках не стояли отметки ниже «четверки» (Макс и Кирилл вообще были бессменными отличниками). Но никто из тех «крутых парней», борьбу с которыми учителя давно бросили, не посмел бы отпускать в их адрес шуточки на тему ориентации. Подонки легко запоминают уроки силы, а Квазимодо не раз доказывал свое превосходство в ней.