Кардинал неторопливо прогуливался по аллеям сада, расположенного во внутреннем дворике женского монастыря, который нынче был почти пуст. Монахине, ещё оставшиеся здесь, прятались в тёмных коридорах, не желая видеть утренние солнце. Так они наказывали себя неизвестно за что. Для Софьи это было дико: не чувствовать тепло рассвета, жар полудня, прохладу заката, не видеть нежно розовый восход и прощальные краски светила, не ощущать прикосновения ветерка и сердитости бури. Хотя, что ещё оставалось этим монахиням, потерявшим все кроме веры, как не молитва. Но разве можно днями и ночами взывать к Богу, ожидая когда он обратит на тебя внимание и пошлёт благословение. Бог скорее отвернётся от пустых речей, не подкрепленных делом. Однако кому они могли помочь? Поблизости не было ни одного поселения, и немощные предпочитали идти в города, нежели в церковь.
Монахине дали Софье кров, обеспечили её едой, одеждой. Она была благодарна им за заботу, внимание, но эти пожилые, имеющие богатый жизненный опыт женщины не поняли того, что человеку нельзя навязать своего раболепия. Они старательно пытались привить девушке любовь к Богу, но что толку наполнять пустую бочку. Она не питала к ним злости, её чувство нельзя было назвать даже недовольством. Ей было жаль их, жаль потому, что они не видели света в самих себе. Монахини твердили об ангелах, ожидая, что им явится один из них. Но никто не спустился к ним с небес.
Софья мало верила в то, что их посетит посланник света, скорее их посетит демон. Чему монахини в сущности молились? Они думали, что их раболепия возносятся к небесам, а на самом деле они застревали в стенах готического монастыря. Горгульи и другие каменные истуканы, служившие лишь средством маскировки стоковых труб, насмехались над ними, заслоняя собой небо. Софья по возможности покидала стены монастыря, предпочитая ночевать под открытым небом в саду. Ей так было спокойней. И пусть горгульи отчётливо видели её, но они уже не имели на неё влияние. Монахинь возмущало такое поведение девушки. Женщины пытались переубедить её и лаской и силой, но Софья отказалась подчиниться. Монахини подумали, что девушка могла быть колдуньей и поэтому чувствовала себя неуютно в стенах монастыря.
Теперь, благодаря этим трусихам, Софья шла позади кардинала, который задавал ей дурацкие вопросы, надеясь получить, видимо, столь же дурацкие ответы, и, увы, был волен отправить её на костёр. Кардиналу Фуше, который являл собой торговца, нежели служителя церкви, внимательно слушал девушку, скорее всего обдумывая то, где луче будет своровать лишнюю монету, или не заказать ли портрет известному живописцу, или не велеть слугам сшить новый роскошный наряд, а возможно и о том, что он будет есть на обед, ужин, и не заказать ли ему на завтрак что-нибудь экзотическое. Другими словами, кардинал думал обо всём, только не о «чистоте» или кощунственности речей Софьи.
Собственно, девушке было решительно безразлично мнение этого безнравственного человека, который возомнил себя кем-то. Она даже поимела смелость, нет, на смелость, а честность сообщить ему об этом: «Моя душа совершенно равнодушна к вашим речам, господин Фуше. В них нет ни капли искренности. Ваш голос звенит, как у одухотворённого человека, но сердце спокойно как у покойника».
Кардинал резко остановился и обернулся, посмотрев в глаза Софьи. Его взгляд был полон презрения, но оно не напугало, не насторожило девушку. Она лишь улыбнулась и отвернулась от него, предпочтя созерцание белоснежных цветков вишни. Софья подумала, что нынче урожай здесь будет хороший. Жаль, что она не увидит сочных ягод, от которых тоненькие веточки слегка приклоняются к земле, от чего становятся менее гибкими, и поздней осенью при любом достаточно сильном порыве, перезревшие, слегка забродившие ягодки падают на землю. И если повезёт, то они не сгниют, омываемых холодными дождями, а будут высушены солнцем, которое выпустит наружу их дурманящий аромат. Тогда можно будет собрать бурые горошины и положить у себя в комнате, чтобы потом любоваться ими и вспоминать, как цвела в этом году вишня. А можно прямо сейчас собрать опавшие цветка и лепестки и сделать из них гербарий…
Кардинал Фуше закашлял, привлекая к себе внимание. Девушка посмотрела на него с улыбкой человека, которому задают какой-то глупый вопрос, на который нет ответа, или не хочется его говорить.
- Вы читали Евангелие? – спросил серьезно кардинал.
- Нет. – ответила девушка, продолжая улыбаться. – А разве это так важно? Что может бать человеку книга, если он давно прочувствовал всё сам. Ведь слова можно забыть, исковеркать, а чувства никогда. Вы когда-нибудь ловили себя на том, что разучились любить, радоваться, ненавидеть, раздражаться?
- Значит, вы часто раздражаетесь, ненавидите кого-то?
- Почему вы переворачиваете мои слова с ног на голову? Все мы склоны быть эгоистами. Нам свойственно сердиться. – Софья помолчала. – Странно, что вы задали мне этот вопрос. Ведь восприятие человека ограничено его собственным эго. Не так ли?
- Не судите людей по себе.
- Вам стоит последовать своему же совету. Вы намерены отправить меня на костёр?
Кардинал почесал подбородок, внимательно изучая девушку и стараясь припомнить, что она ему отвечала до этого.
- Я отправлю вас на дознание.
- Ваша воля. – тихо сказала Софья. – Но существует только один суд, способный покарать меня, и он точно не ваш.
Ветер легонько, нежно потрепал её каштановые с фиолетовым отливом волосы. Каснулся белоснежных ланит. Лепестки цветков вишни поблизости стали опадать. Они падали медленно и печально, но может быть, так лишь казалось присутствующим. Но внезапно сильный порыв ветра подхватил их и понёс к девушке белыми струями, которые постепенно темнели, словно впитывая в себя чернильные пятна, растворённые в воздухе как в воде. Каждый лепесточек занимал отведенное для него место. Все вмести они образовывали большие мощные крылья. Перепуганные монашки высыпали во дворик. Женщины запричитали, возводя молитвы к небу и всё время крестясь. Они хотели остановить Софью, но она взмахнула крыльями и взлетела, сшибив их с ног струёй воздуха. Безмолвные, озлобленные горгульи проводили её злобными взглядами, но их мнение не интересовало девушку.
Она была свободна. И теперь уже было не важно, какой ценой далась эта свобода. Софье было, конечно, совестно бросать людей, потерявших себя, но что она могла сделать. Они жили по заповедям и строго следили за тем, чтобы другие неукоснительно придерживались их. Однако возможно совершать при этом такие злодеяния: клеветать, угрожать инквизицией. Эти монахини были безумны, фанатичны, поэтому сердце Софьи разрывалось на части. Она знала, что поступает подло, покидая их, но ведь они поступят ужасно, если она останется. Наверное, лучше поступить подло, чем позволить кому-то совершить ужасное.
Софья заложила крутой вираж, думая о том, как двулик этот мир. И учитывая то, что она была частью этого мира, в ней тоже присутствовало расслоение. Кем, по сути, она была? Ангелом. Что ж такое возможно, по крайней мере, она была им когда-то. Но почему она не на небе? Конечно, можно было бы сказать, что там невыносимо скучно, однако это будет слишком жестокой ложью. Девушка тосковала по тому миру гармонии и спокойствия. Там её душу не грызли сомнения, тревоги. Но что же случилось? Ах, да! Александр. Тогдашний маленький, наивный, добродушный мальчишка с глазами самоотверженной, преданной собаки. Он сказал, что дьявол не вполне зло, что он лишь порождение смерти, которую считают ужасной, хотя это не всегда так. Именно это заставило слететь с небес белоснежного ангела и больно удариться о землю так, что пролилось много его крови, которая со временем загустела, почернела и покрасила крылья темными оттенками. Софье было жизненно необходимо разобраться во всём, к тому же она чувствовала, что душа юноши гниёт, и он не может с эти справится. Причина была всё в тех же словах.
Да, именно так она превратилась в падшего ангела, вестник несчастья. Но разве можно было не поверить в слова того мальчишки, разве можно было не помочь ему? Недаром к Александру тянулись люди. Они видели в нём то, от чего он с завидным усердием пытается отречься – веру, веру в себя, веру в окружающих. Возможно, даже Софья летела к нему, чтобы вновь обрести эту самую трагически потерянную веру.
Девушка закрыла глаза. Запахи весны каснулись её носа. Они добирались даже сюда, на такую высоту. Она заметила, что внизу всё другое: не видно чудесных панорам, не хватает воздуха. Но там было и что-то незаменимое. Этот шёпот травы, тревожимой ветром, а шелест листьев, а журчанье воды. Как много она упустила! Её душа ликовала, однако одна маленькая заноза всё время напоминала о себе. Софья решила, что пришла пора её вытащить.