С первым ударом с колокольни церкви святого Жака-Странноприимца, где служили самую раннюю в городе обедню, Новые ворота отперли для путников. К этому времени у ворот сбилась довольно многочисленная толпа, и трубадуры совсем в ней затерялись.
Примиренные Франсуа и Бертран шли рядом, хотя горящий фанатичным обожанием взгляд юного сочинителя ни на миг не отпускал Тибо, ведшего Философа под уздцы. Менестрель из Шалона оказался кстати и тогда, когда стража принялась взимать пошлину за въезд в город, из-за ярмарки и предстоящего поэтического турнира повышенную предусмотрительным управителем графини Прованской в четыре раза. Тибо щедро уплатил за всех, вдобавок уговаривая молодого капитана, хорошо знавшего повсеместно пользующегося признанием трубадура в лицо, принять плату.
- Помилуйте, мессир, - благородно упирался в стремлении позволить Тибо со спутниками пройти в город даром капитан, – с вас денег требовать, что с государя нашего короля, невозможно! Счастье уже, что вообще приехать изволили. Её светлость графиня Прованская меня разжалует, если узнает, что я вас с честью не принял.
- Ничего-ничего, - улыбался Тибо, чуть покачивая снежно-белым пером на берете. – Выпейте с солдатами за мое здоровье и за благополучие моих друзей.
- И за вашу победу, разумеется, - подхватил польщенный любезным обращением капитан, наконец принимая позванивающий золотом мешочек из рук Тибо. Его солдаты радостно переглянулись, и можно было не опасаться, что ночной патруль, обходящий город, заберет поэтов в ночлежный дом, если они как-нибудь (по случаю) выпьют слишком много доброго местного вина и не найдут дороги в свои постели.
В самом городе было ещё по-утреннему тихо, только содержатели постоялых дворов и харчевен хлопотали, отодвигая ставни на окнах и заманчиво распахивая перед прохожими свои двери.
Франсуа уверенно по памяти провел приятелей по Абри, где не был уже год - с прошлого состязания трубадуров - к низкому дому с потемневшей от непогоды вывеской «Звездный покров» и наивным изображением насаженной на вертел жареной курицы, окруженной хороводом звезд с вкривь и вкось намалеванными лучами разной длины. Франсуа толкнул незапертую дверь и прошел в закопченный темноватый зал, сел за стол и громко, так что проснулись, наверное, все постояльцы не только этой гостиницы, но и прочих в округе, крикнул:
- Эй, Гро-Мишель, накорми-ка и напои измученных путешественников!
Откуда-то из глубины дома к ним вышел хозяин – огромный, как бык, жирный, с лоснившимися щеками, румяный (не зря соседи ему дали прозвище «Толстяк Мишель») - настоящий символ довольства и сытости, он служил своему заведению гораздо лучшей вывеской, чем маловразумительная доска над входом. Он пригласил посетителей рассаживаться и живо уставил стол мисками с едой, тарелками и горшочками, кувшинами и бутылками, так что даже сам великан-обжора Ледолуа из старинного фаблио не просил бы добавить ещё чего-либо.
- За приезд, - поднял первый стакан Франсуа. – Другой впечатлительный поэт на моём месте давно повернул бы прочь от города, свались на его голову столько же дурных предзнаменований, сколько на меня, - он подмигнул Бертрану, осторожно, маленькими глоточками пробовавшего бывшее для него, монастырского воспитанника, непривычным вино. – Но не будем поминать прошлое, если впереди у нас радостное будущее.
- Ты напрасно смеешься над знаменьями, - серьезно заметил другу Тибо, чокаясь с ним боками стаканов. – Я помню, например, что мэтр Гайар напророчил тебе однажды:
Жаворонка Ястреб схватит,
Но добыча ускользнет из лап;
Только предначертано судьбою:
Будет Ястребу та птица – раб.
И куда бы оба ни летели,
Их куда бы крылья ни несли –
Как бы разминуться ни хотели,
Но пересекутся их пути.
- А как ты считаешь, что заставило меня прилететь из Кар-дез-Анжа, не имея за душой ни денег, ни имущества, и – самое невероятное – ни одного стихотворения? Мне нечего представить на суд в состязании, Тибо. Последние полгода я только пил, спал и, с твоего разрешения, блевал. У маркиза Тьерá я был приживалом, нищим побродяжкой, которого он пригрел из милости и мог выгнать за порог в любую минуту. Посмотри на меня, Тибо, – посмотри внимательно.
- Я смотрю, - Тибо даже отложил вилку, поняв, что разговор становится очень важным.
- Я опустился за эти месяцы, Тибо, правда? Ты видишь? Мы ровесники – нам с тобой по двадцать шесть лет – но на вид мне уже далеко за тридцать. Кто взглянет без отвращения на это лицо с ранними морщинами, на ввалившиеся мутные, словно темная вода, глаза? – Франсуа потёр подбородок:
- А эта кабанья щетина? Моё время ушло, а, быть может, никогда и не приходило. Тибо, чего я достиг? Нет дома. Нет семьи. Нет друга – никого, кроме тебя. Мне нравилось это, когда я был семнадцатилетним мальчишкой – таким же юным, как это Божье чадо, – он кивнул на увлеченного едой Бертрана, не прислушивающегося к их беседе - крепкое вино притупило в нём все чувства, кроме чувства голода. Франсуа закрыл лицо ладонями и, ссутулившись, оперся локтями о столешницу. - Мне нравилось, что меня ничто не удерживает на одном месте – я был свободен, как птица. Знаешь, Тибо, что певчих птиц ловят и сажают в клетки? Жаворонка поймали – и он забыл, как петь. У Жаворонка больше нет песен, нет голоса. Гордая хищная птица пронзила Жаворонку сердце когтями просто для забавы, потому что она – Ястреб, а он – Жаворонок.
Тибо наклонился к нему через стол и спросил очень тихо:
- Ты приехал ради неё?
Франсуа молчал и не отнимал руки от лица.
- Она что-нибудь знает? – сочувственно спросил Тибо. Он ощутил на минуту мучительную тревогу за своего легкомысленного беспутного неунывающего друга.
- Что знает? - обычным своим голосом отозвался Франсуа
Тибо прошептал, обмирая от болезненно-приятного тянущего чувства нежности в душе:
- Ты её любишь?
- Любишь? – сквозь пальцы прямо на Тибо посмотрел блестящий карий глаз. – Ах ты, неисправимый лирик! – Франсуа открыл всё лицо. Уже оба глаза весело глядели на сбитого с толку Тибо. – Поверил, клянусь небесным покровителем Франсии! Всюду тебе чудятся плаксивые истории несчастных влюбленностей. Тебя бы и младенец обманул, в самом деле!
У Тибо отлегло от сердца. Он рассмеялся:
- Ты провел меня, Рейнар-плут!
- Ну конечно! Чтобы такой завзятый холостяк и бессовестный волокита, как я, вдруг стал плакаться тебе на равнодушие возлюбленной, и к тому же выдавать за неё графиню Веритэ! Не пропил же я в Квадратной башне свой последний ум, а? – он залихватски подмигнул Тибо и хлопнул в ладоши – звук получился резким и злым. - А теперь побыстрее расправляйтесь со снедью – я спешу на мессу в собор святого крестоносного Этьенна. Если не успеем занять места хотя бы на паперти, пропустим самое захватывающе зрелище в королевстве – лицезрение её светлости Прованской вместе с её первым любовником.
- Как! Она, наконец, решилась?
- Да, - так, словно это было его рук дело, сказал Франсуа. – Сам я свечку не держал, но…
- И откуда у тебя всегда самые свежие скабрезные сплетни, - улыбнулся Тибо. – Словно ты исповедник или Господь Бог.
- У меня нужные знакомства. Кроме того, этим слухом земля полнится, и никогда не следует пренебрегать тем, что говорит народ – он редко ошибается в главном, хотя и порядком привирает в мелочах. Всё, собирайтесь, - заторопился трубадур, поднимая остальных из-за стола. – Пойдем!
На улице их затянула в свой водоворот плотная толпа, двигавшаяся к собору. К сожалению, графиня Прованская со свитой уже проехала, попасть в храм или хотя бы приблизиться к нему не позволяли люди, забившие соборную площадь и примыкающие к ней улочки. Уйти тоже было невозможно – сзади напирали те, кто замешкались ещё дольше, чем трубадуры, но поглазеть на церковь и нарядных господ хотели не меньше других.
- Кто же избранник Повелительницы фей? – вполголоса спросил у друга Тибо, когда они втроём направлялись в один из тихих переулков, где людей было меньше.
- Сир де ля Фербра, последний честный рыцарь нашего грешного времени.
- Никогда бы не подумал! – удивился Тибо. – Он держался так скромно… Он бы просто не осмелился. В Провансе, при дворе рыжеволосой графини, было так много бойких кавалеров…
- Ну, он-то, допустим, не осмелился бы – зато осмелилась госпожа графиня, и ещё как! Мне передавали, что теперь достойный сир сияет, будто солнце в погожий денёк, и не перестает улыбаться, словно его живым взяли в рай. Надеюсь увидеть это собственными глазами, когда они поедут из собора.
Однако после мессы солдаты графини в мгновение ока разогнали зевак, и всё пришло в обычный для воскресного Абри порядок. Приятели всё же пошли к собору, чтобы хотя бы посмотреть на это величественное здание – и им неожиданно повезло.
Стража расчистила дорогу для кортежа заранее, и придворные только сейчас, посреди полупустой площади, выстраивали коней. Графиня, поблагодарив подсадившего её на лошадь сира де ля Фербра, подала знак отправляться.
Дамы, прямо и изящно держась в седлах, ехали впереди небольшой процессии. Франсуа неожиданно шагнул вперед и красиво, на столичный придворный манер, преклонил колено перед лошадью темноволосой дамы, которая ехала рядом с графиней. Та, не задержавшись ни на миг, лишь слегка кивнула ему в знак приветствия и проехала мимо. Впрочем, кивок был так незаметен, что, возможно, его и вовсе не было. Франсуа встал не прежде, чем дама скрылась из глаз. Процессия повернула по Синей дороге ко дворцу, после чего трубадур поднялся, отряхнулся и как ни в чём ни бывало вернулся к друзьям.
- Ты знаком с ней? – полюбопытствовал немного очнувшийся от действия вина Бертран, который продремал, повиснув на плече обожаемого им Тибо, почти всё время, пока они гуляли.
- И довольно близко. Это же Кларисса-Аньеза-Рене, дочь графа Веритэзкого. Я более полугода жил в Веритэ, в её замке. Ей нравился мой цинизм, который вы все так неистово обличаете.
- Охотно верю, - вполголоса пробормотал Тибо, пожимая плечами. - Посмотрите, мессиры, с каким прелестным цинизмом благородная госпожа не заметила своего менестреля. Нельзя было проделать эту циничность с большей циничной циничностью.
Франсуа вскипел. Повернувшись к своим спутникам, он сжал кулаки:
- Перестаньте, олухи! Что же, по-вашему, она должна была подать мне руку?
- Лучше милостыню – это было бы весьма кстати, так как нам не на что пообедать. Я потратил всё на наш завтрак, - небрежным жестом поправил берет Тибо.
- Ослы – и разумом, и голосом! Вам бы возить в поле телеги, а не петь во дворцах. Право, теперь я понимаю, отчего отовсюду гонят нас, поэтов – из-за таких, как вы, опозорено целое сословие артистов. А что до госпожи Клариссы, то, бьюсь об заклад, что в гостинице нас будет ждать что-нибудь от неё.
- Любовная эпистола, залитая слезами, - пошутил Тибо.
- Мерзавец! – взревел Франсуа страшным голосом, на который оглянулось несколько испуганных горожан.
За несерьезной перепалкой поэты вышли из Абри через Речные ворота и вместе с оживленными горожанами двинулись по дороге на Лэд, к Иверу. Какой-то добрый человек подвез их на своей телеге, и вскоре перед ними развернулось ярмарочное гулянье.
На берегу уже со вчерашнего вечера вырос палаточный городок, от обилия товаров и развлечений которого рябило в глазах. Здесь был и Скотный рынок, где состоятельные крестьяне покупали быков, дойных коров и сильных, выносливых, с широкими спинами лошадей. Был здесь и Кузнечный конец, где прямо при покупателе могли подковать жеребца крепчайшим боэским железом; кузнецы из этого города, переправившись через реку, орудовали у горнов, играючи придавая полосе раскаленного железа любую нужную форму – от гвоздя до львиной клетки.
Женщин тянуло в Полотняные ряды – пока их мужья и отцы торговались из-за плуга или откормленной свиньи, они перебирали штуки яркого льна или издали любовались на недоступные небогатым простолюдинкам шелка и атлас.
Многое было на этой ярмарке, но трубадуры, не посмотрев ни на пряности, ни на рукописные книги с прелестными миниатюрами, ни на разукрашенное золотой насечкой оружие, прошли к самому берегу Ивера, где у воды галдящей стаей осели бродячие артисты, смешившие и рассеивавшие скуку уставших от разноцветной сутолоки зрителей всего за пару медных грошей.
Один из жонглеров выдумал совсем уж небывалую штуку, чем и переманил к себе большинство праздных ротозеев. Стравливая двух собак – одну маленькую, другую большую, он объяснял собравшимся вокруг него:
- Это, почтенные господа, Питие, – большая собака насторожилась, услыхав свою кличку, - а это – Воздержание. Живут они рядом, бок о бок, но никак не поладят – всё у них ссоры да грызня.
Жонглер науськал псов, которые вцепились друг другу в загривки. Послышался визг маленькой собачонки и низкое звериное рычание большой псины. Пока животные катались по земле, их хозяин продолжал рассказывать, для примера тыча в собак пальцами:
- Вот как, почтенные господа, идет у них борьба между собою. И хотя Воздержание кусается изо всех силенок, только всегда случается так, что Питие, у которого от вина – это всем пьяницам известно – отвага десятикратно возрастает, так что хлебнувший винца даже черта не боится, побивает даже доброго своего приятеля, - хлопок в ладоши, и мохнатый клубок распался: маленькая собачка, лежа на спине лапками вверх, поскуливала и виновато смотрела на победившего её пса.
Зрители смеялись, и немало меди посыпалось в деревянную чашечку, пронесенную в зубах по кругу как видно более смышленой маленькой собакой.
Тибо, недавно утверждавший, что он так беден, что впору просить милостыню, положил в чашечку серебряную монету.
- Я даю её не этому человеку, чьи шутки и не смешны и не остроумны, - пояснил он, когда приятели отошли от жонглера, начавшего свое представление с начала, – а бедным собакам, которых ждут побои и голод, если они не заработают себе и своему господину на ужин.
Франсуа предложил заглянуть в Шатер уродов – знаменитейшее, хорошо известное по всему королевству собрание диковинных калек. Частью живые, частью забальзамированные уродцы были одинаково отвратительны и занятны. Сросшиеся головами, спинами и боками; родившиеся без рук и ног, ушей, носов и шей; трехглазые, циклопы и с нарывами на веках величиной с яблоко; с горбами на спине, груди или плече; с непомерно вздувшимися головами, животами и зобами; шестиногие, семипалые и треухие; с рогом посреди лба, багровым волосатым родимым пятном на щеке, лишенные нижней челюсти и с вывернутыми на половину лица губами – весь этот демонический выводок не отправил в костер какой-нибудь ревнивый к вере епископ лишь потому, что таким образом, по мнению святых отцов, в сердцах их прихожан «водворялся страх Божий, ибо видят, как может покарать души их Господь и чем обернуть их в Аду». Заодно крошечные чудовища – это были в основном дети, поскольку настоящие, исключительные уроды редко доживают до совершеннолетия – кормили себя и своего попечителя, монаха-анжелинца Варфоломея, умеющего добыть многие доходы из своего «бесовского зверинца», как он любил говорить.
Бертран, мальчик, не привыкший к таким ужасам природы, при виде развешанным по стенкам шатра, словно связки лука, скрюченных телец, побледнел, а услышав пронзительный писк и противное царапанье копошащихся в корзинах живых уродцев, совсем пал духом и почувствовал приступ дурноты, и его вывели на воздух. Присев на берегу, в стороне от шумных балаганов, трубадуры отдыхали душой и глазами, наблюдая, как текут мимо них воды Ивера.
Неугомонный Франсуа, однако, тут же высмотрел что-то в толпе, снующей среди прилавков и лотков.
- Это она? Или не она? – забывшись, спрашивал он себя вслух. Потом, быстро вскочив на ноги, он подошел к стоящей невдалеке в раздумьях девушке, которая была одна, без спутников.
- За ним? – предложил оправившийся от головокружения Бертран, с мальчишеским азартом стремясь вмешаться не в свое дело. Тибо молча присоединился к нему.
Франсуа опередил их вопросы, сказав, что случайно встретил здесь, в Лэд, свою дальнюю родственницу, кузину Жервезу.
- А это одаренные менестрели, - назвал он своих друзей. – Юный Бертран из аббатства Сен-Тьери и сам Тибо Шалонский.
Трубадуры чинно поклонились девушке (особенно вежливым старался быть Тибо, отлично знавший, что Франсуа – круглый сирота, подкидыш, воспитывавшийся в доме призрения), которая явно торопилась уйти и раздраженно произнесла:
- Ну же, Жаворонок, мне некогда. Не задерживай меня.
Франсуа стиснул зубы: по какой-то причине ему не хотелось так быстро расставаться с кузиной. Тибо попробовал помочь другу:
- Вы очень огорчите нас, дорогая Жервеза, если вот так оборвете столь приятное знакомство, - Тибо увидел, как вдруг, когда Жервеза повернулась к нему, неприязненное, почти брезгливое выражение исчезло с её лица.
Слегка улыбнувшись, девушка ответила:
- Хорошо, у меня, пожалуй, есть время до заката.
Тибо предложил ей руку – опираясь на неё, Жервеза повела всех обратно к воде, с удивительной для простой горожанки привычкой распоряжаться приказав располагаться на траве.
Лицо кузины Жервезы, надменное и холодное, кого-то напомнило трубадурам. Бертран, первым догадавшийся, едва не выкрикнул:
- Госпожа…
Жервеза вскинулась. Франсуа зажал юноше рот ладонью, громко шепча ему в ухо:
- Молчание – золото, как проповедовали апостолы!
Бертран отбивался, обиженно мыча и взглядом прося помощи у Тибо. Тот, однако, принял сторону Франсуа, миролюбиво внушая молодому сочинителю не произносить ни слова, даже если ему очень хочется именно сейчас что-то сказать. Бертран наконец понял, что стоит послушаться, и был выпущен из оказавшихся неожиданно крепкими тисков Франсуа.
Жервеза нахмурила брови:
- Пожалуй, мне пора! – встав с земли, она пошла было прочь, но Франсуа, расставив руки, поймал её и игривым тоном, но с горячим бешенством в глазах, спросил:
- Куда ты, моя пташечка? Солнце ещё не село.
- Жаворонок! – сквозь зубы тихо и угрожающе произнесла девушка, пытаясь оттолкнуть его.
Франсуа делал вид, будто шутка его весьма увлекла, и он намеревается продолжать. Внезапно наклонившись, он поцеловал Жервезу в губы.
- Тибо! – вдруг позвала она растерявшегося трубадура на помощь.
- Франсуа, перестань! – Тибо с силой отстранил друга от девушки, но тот и не слишком сопротивлялся – отпрянув, словно его больно ударили, Франсуа смотрел на Жервезу странно и умоляюще.
Девушка гордо выпрямилась.
- Благодарю вас, Тибо, - тепло обратилась она к поэту. – Вы истинный Король трубадуров, и молва нисколько не преувеличила ваши достоинства. Вы позволите поцеловать вас в лоб?
Тибо серьезно наклонил голову и принял поцелуй.
Жервеза, чуть прикоснувшись к его коже горячими губами, кивнула на прощание и скрылась в ярмарочной толпе.
Бертран захотел знать точно:
- Это была она? Графиня?
- Кем бы она ни была, мальчик, - оборвал его Тибо, - советую тебе впредь не заговаривать об этом и вообще забыть сегодняшний день. Франсуа, ты идешь?
Трубадур вновь беззаботно улыбался – видимо, черная туча, на миг закрывшая солнце, ушла вместе с Жервезой:
- Конечно. Завтрашний день отнимет у нас много сил. Мы ляжем спать пораньше.
В ту же минуту на яркие палатки, флажки и лохмотья ярмарки опрокинулся ледяной дождь, проводивший трубадуров до самого «Звездного покрова» и не затихавший всю ночь.