Тишина средь избушки старой. Поросла паутиной да пылью. Что же с шабашем-ведьмами стало, неужель обратилось все былью? Не скрепят половицы весело, не слыхать смеха-звона беспечного, трепетания струн, гласа-песенки, и котел весь покрылся плесенью. Красно солнышко тенью усталою. Изумруды листвы вниз осыпались, вмиг рубином покрылись и златою, бриллиантовым блеском усыпанным. Разошлись-разбрелись в края дальние, занимаясь делами-рутиною, незаметные ведьмы, печальные. Деньки в прошлом веселые, милые.
Тут удар ноги – нараспашку дверь, менестрель на пороге…задумался, где искать подруг и друзей теперь, для чего он вообще сюда сунулся?! Древнедримыч-старик, сединою богат, спит, как умер: совсем не шевелится.
«Как собрать их всех вновь в веселья сад? Да чего же вообще здеся деется?!»
Шевельнулась рука – колыхание струн встрепенуло душу печальную: испарилась тоска во отчаянье дум и вернуло на миг радость дальнюю. Радость дальнюю да забытую стуком сердца, теплом дружбы верною, словно дверь вновь в избушку открытую, до того затворенную, темную. И решил менестрель: «Делать нечего…» Лютню в сторону, гусли украдкою взял из рук старика поздним вечером – возыграла мелодия сладкая, разлилась океаном безбрежная и коснулась сердец друзей, разума. Пусть не столь хороша, да и спешная, и немного фальшиво-корявая, но услышали, вняли, восприняли все друзья тот призыв отчаянный. Тут же ведьмы взялись все за помело и пустились в дорогу дальнюю. Менестрель в лес глухой направился. В лес густой да к реке склону верному, где плясали они при шабаше, где кипели котлы дурманами, где в былом веселились хозяюшки, напевая мотив хриплым голосом, струн играющих чуть касаяся, да на небе в луну, звезды всматриваясь.

«Ведьмы-ведьмочки, придите, Костер-пламя разожгите. Леса край, на берегу Я-я вас жду. Ведьмы-ведьмочки, скорее: Вой все ближе, глас все злее. Страшно, но я не сбегу. Я вас жду. Слышу души в ночи внемлют. Мертвецы разрыли землю. Надвигаются, шипят: Суу-щий Ад. Поскорей, прошу, придите, Успокойте, прогоните Души страхи и весь смрад… Эээ-тоо Ад. Я мелодию играю, Пока жив, не умираю. Но в сердечке хлад иглою. Го-тов К бо-ою-ю… Я готов?...Вот нет уж – дудки! Все, последние минутки. Струн из рук не выпускаю. У-уми-ира-аю…»

И закрыл страх очи, тело сжав в комок. И молится поздно – не поможет бог. Менестрель попрощался уж с жизнью своей, но не прекратил струнный звон – заиграл лишь сильней. Пересиливая страх да оцепенение, продолжал играть – шабаш-ведьм созывать и смерть свою с болью ран ожидать.
Только смерть убежала предательски: среди тьмы загорелись фонарики, звон серебряный смеха рассыпался, и теплом от кострища повело, да кофейным дымком-ароматищем из котла, на костер тот поставленного. Это ведьмы явились на зов-призыв, разогнав хоровод тьмы ликующей. Древнедримыч-старик с ними в ряд стоит, рядом кошка чернущая крутится. Протянул руку, свои гусли взял – заиграла мелодия-жизь сама. На глазах расцвел поздней осени сад, и цветами, что свет излучали дня. Фонари-тыквы взмыли ввысь, закружил хоровод среди звезд во тьме.
«Ну, чего же ты, менестрель? Не киснь! Объясни, чего позабыл во тьме? Да не просто в ночь! Забрел в лес густой, да еще на кануне дня Всех Святых. Перестань трястись: тебе повезло. Только в раз другой лучше берегись. А то мы к тебе можем не поспеть, не найдем и кусочков-обровочков».
А затем его подняли все на смех, только так, чтобы не обидюче. Развела руки ледяная ведьма, полетели искры светляками в высь. В бубин бьет Шаманка. Льется в ночи песня. Заплясали ведьмы.


//