Утром Эме разбудило лошадиное ржание с привизгом и стоном и громкие мужские голоса. Девушка наскоро оделась, собрала рассыпавшиеся по плечам волосы, скрутила их на затылке в узел, который заколола шпильками. Подобрав юбки, она кубарем слетела вниз по лестнице, выбежала во двор и увидела выходящих ей навстречу из ворот Марейля и его старшего брата. Первый, не удостоив её взглядом, прошел в дом, а виконт остановился, поджидая, когда Эме сама подойдет к нему.
- С добрым утром, мой обожаемый эн!
Виконт не ответил на приветствие. Лицо его со вчерашнего дня как будто немного отекло, под глазами обозначились сизые круги. Эме со злорадством подумала, что накануне эн Берар чересчур задержался за веселым пиром. Виконт стоял, сложив руки на груди, и смотрел на Эме с чудовищной иронией во взгляде. Эме задалась вопросом: хотел ли виконт открытой ссоры, и главное – по какой причине? Во всяком случае, она не торопилась заговаривать с ним первой и, беззаботно разглядывая небо и облака над головой таинственно кривящего губы виконта, никуда не спешила. Возможно, так оба упрямца простояли бы друг против друга до вечера, если бы у виконта не лопнуло терпение и с губ не сорвалось саркастическое замечание о том, что Эме, по его предположению, хотя и отправилась почивать раньше всех, прошлой ночью имела не так уж много времени для отдыха, поскольку шум из её комнаты… Виконт замолчал и высокомерно пожал плечами. Эме притворилась, что внезапно поглупела и не понимает недомолвок. Виконт уразумел, что обиняками он ничего не добьется и что придется оглашать обвинение прямо.
- Он был у тебя ночью? – желчно спросил он.
Эме смерила своего благодетеля странным насмешливым взглядом – она поняла, что виконт имел в виду.
- С чего вы это решили, мой добрый эн?
- Я слышал, как он выходил от тебя, маленькая грешница.
- Непорочен лишь Господь, - с таким величайшим небрежением пожала плечами Эме, что пораженный виконт позабыл отчитать её за допущенную с именем Бога двусмысленность. Несколько мгновений он смотрел на неё, словно не верил своим собственным ушам. Эме уже подумала было, что последнее слово осталось за ней, но когда она хотела пройти мимо виконта, тот задержал её.
- Я просто с ума схожу, стоит мне представить, что он мог притронуться к тебе хоть пальцем! – яростно зашипел виконт, схватив Эме за запястье и притягивая её руку к своему бешено бьющемуся сердцу.
- И не только пальцем, уверяю вас! – дерзко заметила Эме, подразумевая невольно допущенный ею поцелуй.
Виконт оттолкнул её от себя и попытался справиться с судорогами, пробегавшими по его смуглому, ещё больше потемневшему от гнева, лицу.
- Мессир, мессир! Идите сюда скорее!
Эме и виконт обернулись на взбудораженный голос трактирщика одновременно.
- Что такое? – надменно спросил виконт у хозяина постоялого двора. Тот всплеснул руками и поманил постояльцев за собой. Виконт неохотно последовал за взволнованным трактирщиком.
Во внутреннем дворе кругами носилась несчастная лошадь, потерявшая разум от жестокого ужаса, и бросалась то в одну сторону, то в другую, билась грудью о стены, вставала на дыбы и взбивала передними копытами воздух. Взмахнув рукой, указывая на животное виконту, трактирщик прижался спиной к ограде, чтобы лошадь не зашибла его. Эн Берар, обведя глазами двор, вздрогнул и остолбенел рядом с хозяином трактира. Лошадь безумствовала. Прибежавшая вслед за мужчинами Эме наконец не выдержала и воскликнула:
- Прекрати же её мучить, Брюно!
Бродяга, невозмутимо стоявший посреди двора, в самом центре круга, очерченного сумасшедшей скачкой, обернулся на её голос и кивнул. Лошадь стала замедлять дикий аллюр, реже переставлять ноги и замерла на месте, дрожа коленями и закатывая глаза.
Первым обрел дар речи трактирщик.
- Что ты сделал с Гаранс, мерзавец?! – закричал он, метнувшись к лошади и обнимая её за шею. – Ты чуть не убил её!
Видя, что трактирщик готов наброситься на бродягу с кулаками, виконт осадил хозяина лошади строгим окриком:
- Этот человек – у меня на службе, не забывай этого, трактирщик.
- Это дьявол, мессир! Лошадь просто взбесилась, мессир! – завопил хозяин постоялого двора. - Вашего слугу следовало бы выпороть, мессир!
- А это уж я буду решать сам! – рявкнул виконт, которого в то утро выводило из терпения абсолютно всё. Трактирщик тут же сжался и угодливо что-то залопотал. – А ты, нищий, как собираешься добираться до Велэ, если все лошади тебя боятся, словно дикого зверя? Эта лошадь, которую я хотел купить для тебя, не позволит оседлать себя.
Эме тоже было интересно выслушать ответ. Для неё был прозрачен смысл вопроса виконта: если ты не сможешь ехать верхом, мы не сможем взять тебя с собой, и ты должен будешь (и слава Богу!) оставить нас. Бродяга усмехнулся той самой усмешкой, которая вызывала улыбку у Эме, и сказал:
- Не вижу никаких трудностей, дорогой мой эн. Это животное уже не будет капризничать. Вот, смотрите, - и он подошел к кобылке, которая смотрела на него затравленно и зло, погладил её по морде, достал из кармана корку ржаного хлеба и на раскрытой ладони предложил лошади. Она недоверчиво почмокала мохнатыми губами, но, поколебавшись, взяла лакомство. Разжевав вкусный хлеб, она понюхала ладонь, подобрала с неё последние, самые сладкие крошки и игриво ткнулась мордой в плечо Брюно. Эме призадумалась, а трактирщик, отвернувшись, украдкой перекрестился. Лишь виконт поджал губы, ничего не говоря.
Трактирщик поспешил увести лошадь на конюшню, а виконт и Эме молча обменивались выразительными взглядами. Девушка заискивающе улыбнулась раз и другой, и виконт, слабовольный, когда дело касалось прихотей Эме, сердясь на неё и на себя, пожал плечами.
- Эй, ты! Подойди сюда, - брезгливо окликнул он расхаживавшего по двору бродягу.
- Его зовут Брюно, мой добрый эн, – если только он не выдумал этого имени, - вмешалась с нежно-насмешливым замечанием Эме, по-кошачьи ластясь к виконту.
- Ты полагаешь, я буду звать его по имени? – спросил виконт таким тоном, что Эме нетрудно было угадать правильный ответ.
- Однако он всё-таки поедет с нами, мой добрый эн?
- К сожалению.
Эме больше ничего и не требовалось.
Выехать в тот день им так и не удалось из-за недомогания Марейля, вызванного отличным вином трактирщика, но на следующее утро четверо всадников наконец снялись с места. Бродяга, которого надменный эн Берар старался не замечать, ехал рядом с Эме, хотя не обменялся с ней ни словом. Марейль косился на своих спутников, недоумевая, отчего его старший брат так озабочен присутствием какого-то жалкого оборванца, довольно, впрочем, веселого застольного собеседника. Эме улыбалась, ни на кого не глядя. Некоторое время спустя виконт не выдержал – подъехав к Эме, он смерил её пристальным взглядом, отчего она слегка покраснела.
Виконт взмахом руки подозвал к себе Брюно, который из деликатности при приближении виконта немного отстал.
- Езжай впереди на десяток шагов, - приказал виконт, - и не смей приближаться. Исполняй!
Брюно с поклоном отъехал. Оглянувшись назад и убедившись, что его брат едет чуть позади и не может ничего услышать, виконт поравнялся с Эме и негромко заговорил:
- Этот фигляр не спускает с тебя глаз. Он имеет дерзость равнять себя с рыцарственными трубадурами прежних дней и подражать им, грязный шут с большой дороги! Мне он кажется просто неуместным в свите двух сеньоров д’Альверньи и их почтенной подруги.
Эме перебирала в пальцах кисти, украшавшие поводья, и смотрела прямо перед собой на белую от пыли дорогу.
- Он не шут и не фигляр, мой добрый эн, - наконец произнесла она со вздохом, словно долго крепилась, чтобы не заговорить раньше времени, не собравшись с мыслями. – И, если уж на то пошло, зачем вы взяли его с собой, если не доверяете ему? Я, мой добрый эн, тоже приблудный человек, как и он, и совсем не ровня вам, владетельным сеньорам, однако вы нисколько не чванитесь передо мной своей знатностью и властью, и это меня вы просите о помощи с такой уверенностью, будто знаете наперед, что именно во мне ваше избавленье. А между тем этого наверняка никто сказать не может.
- Да, я не доверяю ему – он вынудил нас принять его в спутники довольно подозрительным способом. Порой он кажется похожим на колдуна. Но… есть в нём нечто располагающее к себе, иначе ещё вчера я зарубил бы него на месте – причин было предостаточно. Взять хотя бы его наглые песни.
- Ах да, песни! – воскликнула Эме и, повысив голос, обратилась к Брюно:
- Эй, нищеброд! Спой-ка что-нибудь жалостливое, отрабатывай свой хлеб – не даром же тебя будет кормить эн виконт!
Брюно, даже не обернувшись на её голос, пожал плечами и затянул красивый напев:
- Я оправданий не ищу –
Их невозможно подобрать;
Прощений я не раздаю,
Но мне хотелось бы узнать:
Зачем мне дали одному такую тяжкую беду?

Эме же, не глядя на виконта, вполголоса проговорила:
- Ваш брат, мой добрый эн, напыщенный мальчишка, но чутье у него верное. Когда он назвал меня вашей любовницей…
- Он сказал это со зла! – живо перебил её виконт, густо покраснев.
- Однако сказал почти правду, - сурово возразила Эме. – Было время, когда я ждала со дня на день, что вы приедете и объявите мне свою волю, и я должна буду покориться сеньору.
- А ты… покорилась бы с радостью? – спросил виконт, отводя глаза в сторону.
Брюно, не прерывая пения, подъехал к ним и протянул Эме желтый цветок, сорванный им у обочины – это был нежный золотистый нарцисс. Эме приняла дар с улыбкой. Не успел виконт сделать бродяге замечание о том, что тот нарушил его приказ, как Брюно вновь занял своё место впереди, напевая:
- За что мне отдали ей?
Чтобы ныли сердце и душа,
И было беды страшней,
Чем не себе принадлежать.
Не приносил вассальных клятв
Я делать то, что мне велят.
Эме смотрела ему вслед. Виконт терпеливо ждал ответа, не желая повторять щекотливый вопрос дважды. Эме скосила на него один глаз:
- Теперь, поскольку угроза вашей ОСОБЕННОЙ ко мне милости миновала, отвечу: нет. Но скажите, что помешало вам настоять на своих правах и потребовать от меня благодарности за все ваши заботы?
- Я не стал бы от тебя ничего требовать – это вздор!
- Я помню выражение ваших глаз, мой добрый эн, – и прекрасно помню тот столь тревоживший меня огонёк, что горел в них тогда.
- Я переборол себя, Эме. Я решил, что не должен поддаваться грешным человеческим слабостям и искушениям, и я укрепил свой дух против них.
- Одним словом, вы решили стать святым и удостоиться венца страстотерпца? - обидно рассмеялась Эме. Виконт снова покраснел. – Что ж, благодарю – ваша непорочность пошла мне впрок. Только уговоримся, благородный эн, - если уж вы отказались от меня навеки, не ревнуйте и не кривитесь, если кто-либо другой не откажется.
- Теперь я загнан под ярмо –
Ни глаз поднять, ни возразить.
Не говорил ведь мне никто,
Что так мучительно любить.
Я за нее пойду в огонь, я доверяю ей одной.
Зачем мне дали одному
Такую сладкую беду?
Эме поднесла к губам ярко-жёлтый нарцисс, поцеловала и прикрепила к корсажу.
Она подумала о том, о чём не знал виконт – о том, что произошло прошлым вечером в той гостинице, где они заночевали…
Эме уже некоторое время спала, когда к ней пришел такой тяжкий сон – среди гор Велэ раскинулось широкое, обрамленное по краям дальними силуэтами синеватых заснеженных пиков поле с желтыми, спелыми колосьями, тяжело клонящимися к земле, на длинных и горделиво вознесенных стеблях. Посреди поля стоял человек, которого она не сразу узнала – он стоял к ней спиной, она могла видеть только темные волосы и синий плащ. Но она стремительно приближалась к незнакомцу, словно летела над полем на невидимых крыльях, и когда она приблизилась настолько, чтобы тронуть его за плечо – он обернулся сам.
Бродяга, имени которого она, как ни старалась, не сумела в тот же самый миг припомнить!
Он стоял и смотрел на неё и сквозь неё. Вдруг кто-то сорвал крылья с её рук, и она упала в пшеничные волны. Поднялась, огляделась вокруг – только золотистое-золотистое поле, и горы совсем далеко. Внезапно отовсюду послышалось звериное дыхание, и сотни волков со светлой шерстью и темными подпалинами на мордах и по бокам, стали сбегаться на поле – туда, где рядом стояли она и тот бродяга, имени которого она так и не вспомнила. Они приближались, и вот уже начали кружиться, клацая зубами, у самых её колен; их грубые шкуры терлись о подол её платья. Она знала, что волки выжидают минуты, когда им будет позволено напасть. В страхе она обратилась к бродяге, имени которого, на беду, не помнила, умоляя его отогнать волков, – а он лишь качал головой и смотрел на неё, не видя. Она отчаянно уцепилась за его плечо, крича ему, словно глухому, чтобы он отогнал волков, иначе они вцепятся в неё. Она даже заплакала.
И вдруг вспомнила то самое имя.
Потом Эме проснулась – от боли. В желудке, в легких сидела ужасная боль, описать которую было невозможно – она рождалась сразу в нескольких местах, во всём теле, то всаживая в плоть зазубренный ржавый нож, но защелкивая пыточные тиски. Эме кое-как сползла с кровати, рухнув на колени, прижимая к горлу ладонь, думая, что сейчас начнет харкать кровью, и всё же встала на ноги.
Эме сделала несколько шагов, покачнулась и упала. Бездумно и бессмысленно, как слепая, она шарила и била ладонями с широко растопыренными пальцами по полу, пытаясь ползти.
- Ко мне! На помощь! – почти без голоса кричала она, но даже этот шёпот отозвался в голове набатным гудением. В алой темноте под опущенными от боли веками глаз раскачивался большой колокол, ударился оземь, взорвал воздух вокруг Эме стоном – яростным стоном, раскололся, пропал в огненных кругах, расходившихся под веками. Эме тихонько, сквозь стиснутые зубы, заскулила.
Распахнулась дверь – от чьего-то сильного толчка. Эме вскрикнула от боли, что полоснула её будто ножом, когда дверь с громким стуком ударилась о стену.
Брюно влетел, один взглядом окинул всю комнату, понял. Упал рядом с Эме на колени, стиснул её виски в прохладных ладонях, зашептал:
- Сейчас всё пройдет, сейчас… Я помогу, не бойся…
Голос его отчего-то не причинял мучений, но всё равно по темени будто били раскаленным кузнечным молотом, размеренно, с равными промежутками, всё глубже и глубже вбивая в череп исполинский острый гвоздь, тоже раскаленный добела.
- Мне больно, больно! – плакала Эме, хотя слёзы, катившиеся из глаз, только усугубляли её страдание. – Мне больно!
- Тише, тише, моя хорошая… Сейчас… Сейчас… - напевно произносил Брюно, осторожно прижимая голову Эме к своей груди и гладя её по волосам. Эме всхлипывала и беспомощно цеплялась за него. Боль не проходила.
В косое оконце, нагнувшись, заглянула любопытная луна, которой в тот час в той части небес быть вовсе не полагалось, обдав комнату мертвым синим светом, и осклабилась на двух людей, сидевших на полу – одна из этой пары дрожала, как в сильнейшем ознобе, а другой, всё больше бледневший, мучился её страданием, принимая его на себя. Этот второй беззвучно шикнул на луну, и та, перепугавшись пристального злого взгляда, оцепенев, упала в заросли сорняков за конюшней. Стало темно.
- Уже скоро, уже совсем скоро, бедная ты моя… Скоро это уйдет, и тебе не будет больно, тебе будет хорошо, бедняжечка… - он коснулся губами её воспаленного лба. – Ведь правда, тебе уже легче?
Эме, глотая слёзы, промычала что-то невнятное, но одобрительное.
- Я видела сон, - запинаясь, проговорила она.
- Какой сон?
Эме покосилась на него – она отлично помнила свой сон.
- Я просто говорю, что заснула и начала видеть какой-то сон, как вдруг… произошло всё это, - спокойно сказала она. Голове было необыкновенно легко. Луна чуть мерцала из-за угла конюшни, блики мертвого синего света плясали по оконному переплёту. – Благодарю тебя – мне теперь очень хорошо… Брюно.
Он скривил губы в прелукавой усмешке. Эме ответила ему не менее загадочной улыбкой. Они просидели на полу до утра, пока не взошло солнце.