Второе письмо оставалось нераспечатанным, но ни малейшего желания графиня не испытывала его открывать и уж тем более читать. Письмо Кристиана Бэккила, оставшись в неизменном виде, полетело в камин, и гигантский герб маркиза на бумаге, на секунду вспыхнув, превратился в черный пепел. Потом его уберут слуги, и не останется ни следа.
Вечер последнее время появлялся непредсказуемо, и его приход почти невозможно было заметить. Но сейчас явно кончался день, а это значило, что скоро нужно выезжать в Венгем, чтобы вновь ловить на себе кривые, осторожные взгляды со стороны, слышать шепот интриганов за спиной и размышлять, какой сюрприз в виде очередного задания преподнесет король. Графиня приказала снарядить экипаж и, одевшись на прием к монарху, с ожиданием худшего села в карету. Осторожный кучер, который уже двадцать два года управлял повозками, ехал в умеренном темпе, чтобы, не дай бог, карета налетела на камень. Ему уже не раз приходилось бывать в той самой Зеркальной комнате, где графиня надежным способом объясняла слугам правила поведения. Вся комната, построенная так, что имела множество граней, была уставлена зеркалами. Они были и на полу, и на потолке, и на стенах. Десятки, сотни отражений пристально наблюдали за подверженным наказанию, они буквально впивались взглядом в душу человека. В этой же комнате на полу стоял поднос, на котором находился поистине королевский обед. Но яства и напитки не занимали наказуемого, под взглядом сотен глаз невозможно было и двигаться. Так человек и проводил часы, сжавшись на полу и закрыв лицо ладонями, хотя отчетливо понимал, что его по-прежнему пронизывают сквозь тело и сознание, словно бормоча крепко сжатыми губами, что совершенное было грехом, так больше делать не нужно. Графиня сама давала приказ привести наказуемого к ней. Ему на отдых давали два дня, после чего, естественно, появлялись новые силы работать, трудиться с энтузиазмом, если только слуга оказывался сильным духом и не сходил с ума прежде, чем госпожа вспоминала о нем. Случаи смерти в Зеркальной комнате достигали десятка случаев, но эксперименты ради интереса не прекращались.
Дорога к городу, особенно сквозь дебри леса, была ухабистой, бугристой, но рессоры позволяли карете избегать кочек и ям. Дорога продолжалась около часа, и графиня, как казалось кучеру, дремала по пути, периодически приподнимая веки и проверяя: туда ли он везет ее. Бледноватый отблеск первых непонятных деревянных построек Венгема незаметно прильнул к общему монотонному пейзажу леса, где стволы деревьев перекрученными телами горбунов изворачивались в сизых потемках. Картина была не из привлекательных, тем более, что темнело теперь гораздо быстрее, чувствовалось далекое, но неизбежное приближение зимы. Показались первые каменные коробки домов. Однако, надо было признать, сейчас здания строились гораздо красивее, нежели лет девять назад. Архитекторы придавали им изящные формы, сопровождая простейшую постройку разнообразными узорами, украшениями, вытесанными из того же камня. Слышался гул людских голосов, цокот лошадиных подков по каменным улочкам, глухой грохот колес в повозках и другие звуки внешнего мира, от которого графиня волей судьбы была отделена плотной стеной леса и проклятия рода. Мир не стоял на месте, постоянно меняясь и деформируясь, но не всем людям были по душе эти преобразования, с чем и были связаны многочисленные волнения.
Было слышно, как кучер крикнул двойке коней: "Тпррууу" и, кряхтя и похлопывая онемевшими ладонями, спрыгнул с облучка. Дверь через пару секунд отворилась, и кучер, крепкий мужичок из хецилийских крестьян, согнулся в учтивом поклоне. Графиня вышла на тротуар и осмотрелась, в изумлении провожая взглядом оживленно беседующих между собой людей. В городе, освещенном в основном огнями окон, вечер был окрашен фиолетовым оттенком, но от этого не становился теплее. В свете улиц, потеснив остальные здания, возник шикарный каменный дворец, будто бы перенесенный сюда из сказок. Строители постарались на славу, создавая это архитектурное чудо, выкладывая все эти плиточки на широкой дороге к входу. По мановению руки умельца на белоснежных при дневном свете стенах появлялись барельефы, изображающие подвиги, героев, королей прошлого и множество других, не менее пафосных вещей. Графиня еще раз оглядела шумную улочку и, не дав никаких приказаний своему кучеру, направилась к дворцу Его Величества.
По коридорам главного здания Венгема важно ступала знать города. Многие из них были знакомы графине, но кроме краткого поклона от нее так никто и не добился. Между господами, подобно бордовым мышам, сновали слуги, в основном исполняя роль сводников и разнося письма любовного характера пылких офицеров на службе у Короля кокетливым придворным дамам. Впрочем, на письмах вся любовь и оканчивалась. Катори дошла до места, где сходились все коридоры, лакеи отворили ей дверь в тронную залу, и графиня ступила через низенький порожек. Музыканты играли что-то приятное, наполненное до краев светлой грусти, похожее на адажио, и поддернутое задумчивостью настроение в гигантской зале соответствовало произведению. Но все взгляды сразу же обратились на графиню, едва она появилась в поле их зрения. Шепот беспокойной бушующей волной пронесся по зале, не оставив без этой новости ни одного гостя бала. Произведение было не танцевальным, а потому разодетые в пух и прах дамы и их кавалеры, тоскливо и как-то апатично вертелись возле столиков, изредка с неудовольствием поглядывая на камерный оркестр. Люди желали развлечений, желали танцев. Королевский стол стоял на возвышенности возле стены, в противоположной дверям стороне. Король сам вскочил со своего трона и едва ли не бегом бросился к графине, принявшись целовать ее руку и беспрестанно повторяя, что очень рад видеть Катори в это нелегкое время плетения предательств. Графиня стерпела все это с чуть презрительным выражением на лице. Хоть к монарху и следовало питать уважение, с нынешним королем все получалось совсем иначе. Идвальда Седьмого принимали в Андериле лишь как предмет, способный ставить свою подпись и печать на важных документах. Вся причина было в том, что король страдал психическими расстройствами, пусть в небольших количествах, но все же это было порой заметно. Внешность монарха также была незаурядной: глаза болотного цвета всегда чуть уходили вглубь лица, что придавало им безумное выражение. Его поведение часто противоречило властной внешности, но смеяться над Королем запрещалось, это даже каралось лишением свободы, только лишь фаворитам Короля великодушно разрешалось делать мягкие замечание, чтобы Его Королевское Величество не забывалось. А фаворитов у монарха было всего два: графиня Катори и герцог Ленард. Собственно говоря, страной правил именно герцог, руководя не только Лигой Равновесия, но и самим слабохарактерным болезненным королем. Он всегда направлял его рукой, говорил его губами, но порой, когда монарх становился вполне вменяемым и серьезным, Ленарду приходилось отвечать за совершенные поступки. Но наказания для фаворитов были ничтожные, что бы они ни натворили. Люциан Ленард имел ту редкую внешность, что привлекала и отталкивала одновременно. Герцог был высок, немного сухопар и всегда носил поношенный, потерявший с годами некогда черный цвет, фрак. Он имел облик не талантливого политика, а скитальца, хотя в его одежде всегда наблюдались и опрятность, и хороший вкус. Ему было около тридцати, но мутные, будто покрытые пленкой, глаза казались неимоверно усталыми и преисполненными глубокой печали, что прибавляло ему лет десять. Несмотря на мрачный внешний вид, Люциан был довольно-таки открытым человеком, всегда находился в центре событий, но непреклонно следовал всем правилам эгоиста. Впрочем, он очень симпатизировал графине Катори и заслуживал большого уважения за то, что сделал для страны, используя и преимущества фаворита короля, и главы Лиги Равновесия. Но сейчас графиня не проявила к Ленарду никакого интереса: корни подозрения твердо обосновались в ее голове.