ГЛАВА 15.
В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ.

- Мариночка, иди сюда! – из кухни позвал Захаров.
Он, в растянутых джинсах и побелевшей от стирок домашней футболке, стоял у окна с биноклем в руках и пялился на соседский участок.
- У меня сериал! – через весь дом прокричала она. - А кто-то, помнится, обещал приготовить курицу! Что-то я не слышу волшебных ароматов!
- Мариш, ну иди сюда! Я хочу, чтобы ты посмотрела!
Послышалось недовольное бурчание, скрип кресла и грозные шаги – как преддверье предстоящей тирады по поводу неприготовленного новогоднего ужина.
- Ты не пожалеешь! – воскликнул Захаров, как только его жена переступила порог кухни, и тут же всучил ей в руки бинокль.
- Опять Могилины с ума сходят? – спросила она и заняла смотровое место у окна.
Захаров не отвечал. Постепенно губы его жены сложились в неприятный оскал, полный какого-то фанатичного безумия. Её костяные руки сжимали бинокль так сильно, что корпус норовил треснуть.
- Что я тебе говорил, - довольно хмыкнул Захаров. – Психи. Обыкновенные психи. Низшая ступень эволюции.
- Это просто… просто… сборище каких-то сектантов, - одними губами прошелестела Захарова.
- Не удивлюсь, если это какой-то черномагический ритуал.
- Считаешь? Смотри, они, кажется, смеются…
- Вот нелюди! Это же не по-христиански! Они только вчера похоронили человека!
- Дикари, - прошептала Захарова. – Дикие люди. Взрослых нужно изолировать от общества, а детям запретить льготный проезд в городском транспорте.
Захаров только-только намеревался спросить, почему она решила именно так, но не успел. Неожиданно Марина выронила бинокль и отступила назад. Её руки, как будто все ещё сжимающие корпус, мелко подрагивали. Лицо стало цветом постной телятины, а из горла обрывками вырывался нечленораздельный хрип. Захаров шагнул к ней, как вдруг заметил что-то огромное и серое в окне, и обернулся.
В глаза ему смотрел динозавр.
В окно первого этажа была видна только половина его клыкастой морды – она была вся в чешуйках и коростах; блестела, как будто была сделана из хромированной стали. Приоткрытый рот обнажал треугольные зубы, а зрачок внутри огромного выпуклого глаза медленно вращался вокруг своей оси, штопором вбуравливаясь в Захарова.
Динозавр медленно открыл пасть, выставил наружу мясистый язык и издал гортанный рёв, при этом забрызгав стекло склизкими ошмётками непонятного происхождения.
Захаров завизжал, как девица. Забыв о жене и курице, которую нужно было приготовить, он понёсся в коридор, сверкая пятками. Там он зачем-то выхватил из заваленного барахлом угла длинную лыжную палку, и, вооружившись ею, осторожно приоткрыл входную дверь и выглянул на улицу.
Разумеется, никакого динозавра и подобных ему не улице не было. Захаров увидел знакомый двор, собачью конуру с некормленой собакой, какие-то замёрзшие кусты, которые всегда тут торчали, и успокоился. Небольшое помутнение рассудка, с кем не бывает. На кухне было слишком душно, или, может быть, во всём виновато вчерашнее пиво; он купил его на распродаже, большой упаковкой, и это было очень выгодное вложение, потому что в подарок к 12 литрам неизвестного пива ему досталось целых три пачки сухариков с разными вкусами.
- Привидится же такое, - выдохнул Захаров, провёл тыльной стороной ладони по взмокшему лбу и неожиданно обнаружил белочку.
Серо-желтого цвета, с пушистым хвостом, она сидела около его ноги и передними лапками простукивала мягкий домашний тапочек нежно-лилового цвета, как если бы он был орехом. Её маленькие усики шевелились, а опаловые глазки сверкали прозрачным блеском.
Захаров достал из кармана джинсов несколько сырных крекеров, которые он стащил в гостях на прошлой неделе, наклонился и осторожно опустил руку с угощением. Белочка насторожилась. Её крошечные лапки перестали барабанить по тапочку. Захаров, затаив дыхание, выжидал. Белочка медленно поднялась на задние лапки, а передние положила Захарову на руку, принюхиваясь к угощению. Захаров растроганно улыбался, позабыв о холоде и о том, что на кухне его ждёт до смерти напуганная жена.
Зашевелились замёрзшие кусты, и оттуда выбежала ещё одна белка. Захаров залез в карман и нашел почти целый крекер. Послышался стук где-то над головой – с крыши дома, проворными лапками цепляясь за выступы, спускалось сразу три белки. Из-под подворотни вылезло четверо. Захаров заподозрил неладное, а белок тем временем становилось всё больше и больше. Непонятно, захотелось ли им отведать засохших крекеров, или их просто прикалывал полуголый мужик, вооруженный лыжной палкой, но они лезли изо всех щелей, как крысы, петляли и медленно брали Захарова в кольцо.
- Идите! – пугливо вскрикнул Захаров. – Про…проваливайте отсюда! Развели зоопарк! Эй, я кому сказал?! Эй! Эй?!
Серо-желтая белка поворотила нос от крекера, вытянулась по струнке вверх и издала боевой клич. В ту же секунду вся разношерстная орава набросилась на Захарова, и точно повалила бы его с ног, если бы он не успевал отбиваться от них ногами и не размахивал лыжной палкой на подобие катаны. Он рубил направо и налево, обезумив от их количества, чувствовал их присутствие повсюду – они карабкались по его штанам, шныряли в волосах, грызли дырки в любимых лиловых тапках. Они повсюду стрекотали, не хуже саранчи, и не давали шагу ступить – так много их было.
Совершенно обезумев, Захаров издал рёв атакующего медведя гризли, и, размахивая лыжной палкой, бросился к гаражу. Там он, быстро справившись с замком, нырнул внутрь пахнущего бензином и красками помещения, попутно отодрав от себя троих особо настойчивых белок – они с визгом отлетели на снег. Забаррикадировав дверь летним комплектом резины, Захаров забился в машину, включил обогреватель, но всё равно дрожал, сидя на пассажирском сиденье. Он слышал, как сотни беличьих лапок скребутся по оцинкованному металлу гаражной двери.

Пылевой оборотень Чихун, наблюдавший нашествие белок с разных позиций и под всеми удачными ракурсами, теперь сидел на заборе Захарова и покатывался со смеху. Рядом с ним лежал ещё один комочек пыли, размером побольше, с два кулака – и тоже звонко хохотал, болтая в воздухе короткими ножками.
- Такого мощного превращения я отродясь не видел! – восторженно пропищал Чихун на своём, только пылевым оборотням понятном, языке.
- Твой динозавр тоже был невероятно хорош! – ответила Лола. – Видел, как этот мужчина выскочил на улицу, вооружившись той непонятной штуковиной?
- Но твои белки – это что-то невообразимое! Как тебе удаётся превращаться в несколько объектов сразу?
- Не знаю. Такой уж я появилась на свет.
Чихун и Лола, посмеявшись ещё немного и пощипав за бока захаровскую собаку, которая уже устала от этой жизни и мечтала поскорее встретиться с родителями в собачьем раю, вспорхнули с забора и двумя привидениями понеслись в сторону «Цитадели».
Чихун был невероятно счастлив. Анаксагор наконец-то проснулся, а он, Чихун, наконец-то, спустя столько лет, обнаружил на этом свете кого-то столь похожего на себя – ещё одного пылевого оборотня. Лолу (она сама назвала своё имя) нашли в гробу Анаксагора, когда с утра доставали его из могилы. Она спала под разорванной простынёй. Никто не знал, откуда она взялась, но Чихун, как только заметил её, так обрадовался, что Могилины тут же согласились оставить её. Чихун лично представил её каждому члену семьи, а позже, когда все ушли играть в снежки на кладбище (именно эта картина так взбудоражила воображение Захаровых), повел Лолу знакомиться с соседями. Знакомство прошло успешно – по крайней мере, для пылевых оборотней точно. Что касается Захаровы – несколько бутылок шампанского в новогоднюю ночь, и они придут в норму (ну, насколько это вообще возможно).

В то время, пока Жанна Тальк гонялась за Тарасом по кладбищу, широко размахивая руками, а Захаров дрожал в гараже и, похоже, страдал от звуковых галлюцинаций – ему все ещё слышался скрежет беличьих лап, хотя оборотни уже пол часа как улетели – Анаксагор лежал в одной из гостевых комнат, укутанный в одеяла. Он пребывал в странном состоянии между сном и явью, когда реальность чудным образом переплетается с плодами воображения, в результате чего получаются невероятные картины. Дядюшке нравилось это состояние – лучше, чем та загробная неопределённость, в которой он провёл последние три дня.
Несколько раз Анаксагор просыпался, и каждый раз это пробуждение было приятным.
В первый раз рядом с ним сидела мама. Она долго и неотрывно смотрела на него, улыбаясь, потом обняла и рассказала, что все, кто вчера приезжал на похороны, остались в «Цитадели», чтобы вместе встретить новый год. Конечно, особняк в ужасном состоянии, ни о какой готической красоте нельзя и говорить. Люстра в бальном зале разбита, полы проломлены, в некоторых комнатах не хватает дверей и стен, но… так ли это важно, когда 20 человек, кошка, змея и теперь уже 2 пылевых оборотня хотят праздновать новый год вместе?
От Леонарда Анаксагор узнал, что на кухне кипит работа, а Дамаст и Дементра на улице наряжают огромную ёлку.
- Совсем как мы, - улыбнулся Анаксагор, пробуждая в памяти тёплые сюжеты прошлого, когда отец был ещё жив.
После Леонарда Анаксагор просыпался на слишком короткий срок, чтобы успеть полноценно с кем-то пообщаться. Он смутно помнил, как к нему заходила Оливия.
- А ты, оказывается, все эти годы хранила то стихотворение, - прошептал он ей на ухо, когда она обнимала его. - Оно было предназначено для тебя. Мне просто не хватило смелости тогда сказать тебе, как сильно я счастлив, что именно ты…
Он не успел закончить, но она, кажется, поняла его.
Помнил, как забегала Либитина – она кометой летала на своих двоих, хотя временами спотыкалась и врезалась в стены, но не больше, чем обычно.
- Анаксагорчик! – она бросилась ему на шею и принялась целовать в щёки. – Милый мой! – чмок. – Ты нас так напугал! – чмок. – Ты и представить себе не можешь, - чмок, - как мы рады, - чмок, - что ты вернулся!
Анаксагору было очень комфортно. Все были рады его видеть, обнимали, целовали, говорили приятные вещи. Ни в одно из своих пробуждений он не оставался один. Анаксагор начал подозревать, что там, за дверью, стоит очередь желающих, но тут же одёрнул себя: не стоит преувеличивать. Сегодня и без него суматошный день: столько всего нужно успеть приготовить для бала. И не важно, что дом разрушен и нет музыки – бал обязан быть, такова воля прародителей. Если бы не они, «Цитадель» жила бы обыкновенной жизнью, в ней не было бы волшебства, не случалось бы странных вещей – тогда бы она уже не была «Цитаделью». Хотя бы поэтому нужно выполнить этот пунктик программы. К тому же, нельзя отрицать, что он весьма приятен.
Была ещё одна причина, по которой Анаксагор был благодарен родным. Они заходили к нему, веселили, сообщали последние новости, но никто даже ненароком не спрашивал у него об Элизиуме. Ни разу за всё утро (а время было уже обеденное) в комнате не прозвучало имя Кристины, Всадника или Уго. Его не заваливали вопросами, хотя, Анаксагор был уверен, им не терпится узнать, как ему удалось вернуться обратно. Он был очень сильно благодарен им за понимание и терпение, за тактичность, и за ту трепетную заботу, с которой они относились к нему, чтобы не травмировать его сознание.
Вдруг Анаксагор почувствовал в комнате чье-то присутствие. Он все ещё находился в полудрёме, но явственно ощутил, как отворилась дверь. Кто-то робко заглянул внутрь и так и остался стоять на пороге. Анаксагор почувствовал чужие слёзы. Кто это? И зачем он плачет? Всё же хорошо! Или, пока он спал, что-то ещё случилось?
- Что…, - пересохшими губами прошептал Анаксагор, - что случилось?
Стоящий в дверях шевельнулся и, как показалось Анаксагору, захотел уйти.
- Нет…, пожалуйста, Медея…, останься.
Тонкий силуэт просочился в комнату, нерешительно ступил на ковёр и остановился около дальнего угла кровати, на которой лежал Анаксагор.
- Медея, ну зачем же ты плачешь… Ты же абсолютно ни в чем не виновата…
- Я…
Медея попыталась сказать, но всхлипнула, прижала ладонь ко рту и затрясла головой. Анаксагор приподнялся на постели, дотянулся до кружки с водой и сделал несколько жадных глотков.
- Я видел, как ты мучалась тут и обвиняла себя в том, чего не совершала. Брось, Медея, - Анаксагор окончательно проснулся и теперь отчётливо видел её. – Ты не виновата. Я не обвиняю тебя. И не злюсь. И не затаил никакой злобы. Честно. Всё хорошо.
Медея, пытаясь остановить бесконечно трясущиеся плечи, лихорадочно покивала. Когда ей, наконец, удалось совладать с собой, она набралась смелости и присела рядом с Анаксагором.
- Ты… точно…?
- Точно, - заверил её Анаксагор. – Абсолютно и совершенно. Я не злюсь.
- Я… так рада! – сквозь блестящие слёзы улыбнулась она. – Я и не надеялась…
- И в доказательство того, что я на тебя не злюсь и ни в чем не упрекаю, я расскажу тебе историю.
Медея затихла.
- Да-да, мою историю. Только тебе. Остальные узнают об этом попозже.
- Дядюшка Анаксагор, если ты не хочешь об этом говорить, то не нужно, ты не обязан…
- Я так решил, я так хочу, - оборвал её Анаксагор, но тут же смягчился. – Слушай. Это интересно.

- Знаешь, при жизни… прости, никак не могу привыкнуть, что я снова живой… я часто думал о смерти. И ведь не это неудивительно, правда? Мы живём рядом с кладбищем, и каждый год видим умерших родственников, во вполне живом состоянии, так сказать. Честно, я никогда не боялся смерти. Я знал, чего ожидать. Конечно, нашим, кто попал в Бездну и возвращается на Бал раз в году, запрещено об этом говорить, но по отдельным выражениям, обрывкам фраз, мне удалось сформировать своё собственное представление об этом. Я думал так: умирая, душа человеческая попадает в течение Бездны, где её несёт до какого-то определённого пункта. Бездна сама выбирает, где сделать остановку. Душе ничего не остаётся, как плыть по этому течению, до тех пор, пока Бездна не «пристроит» её куда-нибудь. Не знаю, навечно ли это. Может, душе позволяют родиться во второй раз? Так или иначе, смерти как таковой я не боялся. Боялся лишь утраченных возможностей: те вещи, которые бы я успел сделать, если бы не умер.
Когда Всадник перемахнул через меня, всё вдруг пошло по-другому. Конечно, есть вероятность того, что я ошибался, и всё это должно было протекать именно так, как это произошло, но, даже мёртвым, я чувствовал подвох. Я очутился в невероятно пустынном месте. Понимаешь, Медея, там не было ничего. Ни потолка, ни пола, ни лева, ни права – никаких ограничений, никакого цвета и все цвета сразу. Если бы я к тому времени не умер – у мёртвых в первое время чувства атрофируются – то точно сошел бы с ума.
Я думал, что рано или поздно Бездна подхватит меня своим течением, но этого не произошло. Я ждал, пока за мной придут и отведут куда-то, надеялся, что мне хоть что-нибудь объяснят или, чего уж там, пускай решат всё за меня. Практически лишенный чувств, я был на грани. Вокруг меня ничего не было, за мной никто не приходил.
Не знаю, сколько времени прошло – я не ощущал ни усталости, ни голода, а значит, не мог подсчитать даже примерно – но постепенно я начал слышать голоса. Ваши голоса, Медея. Сначала я услышал Леонарда, потом Оливию. С ними был кто-то ещё, они называли его Уго, но я не знал о нём.
Сначала я слышал обрывками, бывало, по половине слова. Со временем звук настроился, и я смог видеть. Это было похоже на ненормальный театр. Как будто я сижу в партере, в последнем ряду, а занавес опущен. Я слышу голоса, и ничего. А потом вдруг раз, колёсики начинают крутиться, занавес вздымается вверх, я успеваю увидеть чье-то лицо крупным планом, жест, небольшое движение – и всё, занавес уже упал на место.
Прошло ещё время, и я смог видеть и слышать без помех. Я мог захотеть и не видеть, не слышать, но я страстно (насколько это было возможно в моём положении) желал и того, и другого. Я догадался, что видел второй день после своей смерти. Когда все уехали из «Цитадели», а этот мерзавец Уго…!
За мной по-прежнему никто не пришел, но я ненадолго забыл об этом. Я был занят наблюдениями. Ты знаешь, что Леонард четырежды переместился во времени? По крайней мере, я трижды видел его смерть. Я задумался тогда: как такое возможно? И сразу понял, что на это способна лишь Бездна. Не знаю, почему Бездна сама не могла забрать Уго, но для меня стало очевидно, что возвращение Уго и остальных обратно – первоочередная задача Бездны. Когда Леонард победил, я надеялся, что Бездна наконец-то займётся мной. Так и случилось. Подошла моя очередь.
К сожалению, пустота не исчезла, но появился голос. Я точно не помню, каким он был. Но помню имя: Готлаб. Голос его зазвучал неожиданно и, минуя всяческие эпилоги и предисловия, перешел сразу к основной части.
Я оказался прав по вопросу очерёдности. Как сказал Готлаб, Бездна действительно расставила приоритеты в пользу Уго – поэтому мне пришлось ждать так долго. Иначе, если бы Бездна сначала решила вопрос со мной, и Уго ещё дольше оставался на поверхности, Бездна бы окончательно потеряла над ним контроль, и вернуть их обратно не было бы никакой возможности. Я спросил, всегда ли Бездна в таких случаях прибегает к помощи смертных – я имею в виду Леонарда – на что Готлаб ответил, что этот случай исключительный.
По этой самой причине впервые за всю историю «Цитадели» был пересмотрен договор между Бездной и Прародителями. Теперь, из-за этой неприятной историей с Уго, прародители лишены права решать, кого из наших Бездне стоит отпускать наверх, а кого нет. Не знаю, что теперь будет. Боюсь, как бы Осенний Бал не отменили совсем.
Готлаб рассказал мне о Всаднике и Уго, об их заговоре. Готлаб говорил, что мёртвым запрещено причинять вред живым, а уж совершать убийства – тем более. Он обещал, что этот инцидент будет улажен, причём в мою пользу. Готлаб сказал, что моя смерть преждевременна, и что я прямо сейчас могу вернуться назад! Я так обрадовался, что готов был тут же ответить ему согласием, но внутри меня зрело сомнение. Мне казалось, что Готлаб чего-то не договаривает. Я чувствовал это, но боялся спросить: вдруг я не нарочно рассержу его, и он передумает возвращать меня к жизни? Не помню, как я решился, но я спросил его.
Он долго молчал. Я испугался, что он пропал совсем, и течение Бездны подхватит меня – теперь, когда я знал, что моё время ещё не пришло, мне совсем не хотелось оставаться там – но Готлаб всё-таки заговорил. Я слышал, что он говорит с неохотой, но он не может иначе. Ему как будто запрещено лгать. То, что я услышал, заставило меня серьёзно переосмыслить ситуацию.
Готлаб оказался отцом Кристины.
Это было как ливень в жаркий солнечный день: неожиданно и неоднозначно. Я впервые вспомнил о ней с тех пор, как оказался за чертой. Вернее даже, не я вспомнил - Готлаб напомнил мне. Я обрадовался: она здесь, в Бездне! Где-то здесь есть Элизиум, и она уже наверняка попросила отца, чтобы меня привели к ней – я был в этом уверен. Но Готлаб, словно мог читать мои мысли, резким штрихом перечеркнул мои зарождавшиеся мечтания: Бездна ошиблась, и мне пора наверх. Я растерялся.
- Если ты, конечно, сам не захочешь остаться, - неожиданно предложил он.
Я запутался окончательно.
С одной стороны, мне ужасно хотелось наверх. Вернуться в «Цитадель», увидеть всех вас, и жить прежней жизнью. Рано или поздно я всё равно умру – тогда-то мы и встретимся с Кристиной. И вот тут возникло большое «но», которое ударило по моему самолюбию: я буду стар. Мне уже 40 лет. Половина, если не больше, жизненного пути за плечами. Я уже начал седеть. Моё тело, которое никогда не отличалось особой стройностью, расползётся вширь или, хуже того, скукожится, как помидор на солнце. Я же буду противен ей! Она, вечно молодая, прекрасная, свежая, как снег, и я – сморщенная лысеющая помидорка. Меня охватило омерзение. Нет, моя Кристина этого не заслуживает. Если я и должен остаться с ней, то должен остаться сейчас. Таким было моё решение.
- Но, дядюшка Анаксагор, - впервые за долгое время Медея подала голос. – Почему же вы тогда здесь, с нами? Если вы решили остаться…?
- Это была очень сложная задача, - чуть погодя ответил Анаксагор. – Мне хотелось и остаться, и вернуться, но, в отличие от Леонарда, я не мог позволить себе быть в двух местах одновременно.
Видать, я слишком долго молчал, обдумывая решение, и Готлабу пришлось меня переспросить. В ответ я попросил встречи с Кристиной. Я особо не надеялся, что мне это позволят, и был весьма удивлён, когда Готлаб ответил согласием. Не прошло и мгновения, как вдруг пустота сменилась белым снегом.
Анаксагор замолчал. На его лице поселилось мечтательно выражение, и Медея боялась шелохнуться, чтоб не спугнуть его.
- Я безумно желал увидеть её. Да что там, я хотел обнять её, поцеловать и… Но её нигде не было! Я метался по Элизиуму, прошёл от края до края, и, в конце концов, нашел её среди ледяных глыб – они были похожи на огромные акульи плавники и выглядели очень зловеще, это было совсем не в духе Элизиума. Я испугался, что она не хочет видеть меня и прячется, но оказалось, что она уже отчаялась увидеть меня и потому не откликалась на мой зов – она думала, ей мерещится.
Это были самые чудесные мгновения моего загробного существования. Наверное, я должен был говорить с ней о серьёзных вещах, о нашем будущем, но я истратил всё отведённое время на праздную болтовню, и, когда вновь зазвучал голос Готлоба, мы обсуждали, насколько мне идёт моя старая мантия. Нам было так легко, так хорошо вместе… Но с появлением Готлаба дело опять приняло новый оборот.
Оказалось, я правильно чувствовал, что он говорил мне не всю правду, но даже когда он сказал мне, что он отец Кристины, он осушил чашу не до конца. На дне меня ждало следующее: в заговоре, помимо Уго, его музыкантов и Всадника, была замешана ещё и Кристина. Она заманила меня в Элизиум, с целью выведать у меня заклинание.
Я долго молчал, пытаясь определиться со своими эмоциями – они вдруг стали ярче. Кристина всё это время смотрела на меня, и оттого мне было сложно сделать свой выбор. Я порывался сказать, что прощаю ей эту ошибку, что я по-прежнему люблю её и готов отказаться от права вернуться наверх, как вдруг что-то переменилось в ней, и она, не стесняясь отца, рассказала мне всю историю от начала и до самого конца.
- Она сказала что-то неприятное? – спросила Медея.
- Она знала о нападениях Всадника – вот что больше всего не устроило меня в её рассказе. Эта новость просто ошарашила меня, выбила из колеи. Я как будто упал с большой высоты, и всё во мне перевернулось. У меня не укладывалось в голове, и до сих пор никак не уложится: как она могла спокойно встречаться со мной, как могла заботиться обо мне… или делать вид… она же отговаривала меня, когда я хотел шагнуть в Элизиум… если знала, что Всадник нападет на «Цитадель», и по чьему приказу он это делает. Бездна, я же видел, что Всадник появился в тот день из Элизиума, я должен был вспомнить об этом, и всё сразу бы встало на свои места! Я… Я мог простить ей всё, но только не это. Вы все чуть не пострадали из-за Всадника, «Цитадель» была разрушена из-за него. Она знала и молчала, хотя могла сказать мне об этом, когда я был ещё жив. Она убеждала меня, что боялась гнева Уго, но я уже не знал, в чём ей можно верить, а в чём – нет. Эти споры могли длиться вечно, время моё истекало – вы собирались меня хоронить.
Выбор перестал быть сложным. Я, невзирая на её слёзы, сообщил Готлабу, что принял решение вернуться на землю. В зеркало я видел, что вы собираетесь на кладбище – времени у меня было в обрез, но Готлаб медлил, и я понял, что он даёт нам время попрощаться. Он решил этот вопрос за меня. Мне не хотелось прощаться. Я предпочёл бы исчезнуть из Элизиума, пока вы не закопали меня, но шли мгновения, мой гроб опустили в могилу… Я понял, что сам должен подняться наверх – как и в прошлый раз, через зеркало. С той только разницей, что во времена моего прошлого визита в это чудное место я оставался живым, а в этот раз умер.
Я ожидал, что Кристина будет умолять меня остаться, предвидел её рыдания, но она словно окаменела и даже не подошла ко мне. Я пожал плечами и двинулся к зеркалу.
И только когда я занёс ногу и почти ощутил стенки гроба, в который положили моё замерзшее тело, она сказала:
- Я буду ждать тебя.

______________________________________________________
это ещё не конец! это ещё только часть последней главы!
у меня осталась парочка сюрпризов! напоследок...
______________________________________________________