Ступени тянулись длинной вереницей куда-то вверх, неумело стелясь под ноги, где я все время норовил споткнуться. Их отбитые, щербатые края осыпались при каждом шаге, а я все поднимался.
Ничего не удавалось разглядеть, лишь проплывающие призрачные стены подъезда, испещренные грязными надписями. Все расплывалось, будто на лист бумаги капнули лучистой слезой, размыв контуры, растеряв составляющие. Тени сплотились по углам и наплывали, следуя за мной по пятам, наступали на пятки, силясь догнать.
Я не мог отступить, я должен быть там, обязан, а иначе, иначе случиться, что-то непоправимое. А что же случится? Но, ответ терялся. Словно в попытке найти его я пытался посмотреть перед собой, в такие моменты казалось, будто на веки повесили по гире. Лишь мой тяжелый взгляд, прикованный к ногам.
Влетев на замызганную лестничную клетку, я чуть не грохнулся за перила, тупо уставившись в немытый пол, с втоптанными бычками.
Словно вихрем, что несет безнадежность, влетело в голову: «Я опоздал. Нет, не может быть, я все еще здесь, значит все еще можно исправить, значит, есть шанс, просто должен быть».
Я облокотился на серую тающую дверь, запачканную временем, и выпал вместе с ней в эту убогую квартиру. Дверь грохнула к моим ногам, и растворилась в линолеуме не имеющим рисунка, что тонул в сером мареве, как и все вокруг.
Тут же меня коснулся булькающий звук, как касание руки, что заставило в ужасе содрогнуться. Пытаясь отыскать его источник, я рассматривал эту странную, похоже недостроенную квартирку. Стало неуютно. Эта мебель посыпанная пылью, прямо на голом бетоне - наводила уныние. Потухшая люстра, свисающая с незнающего шпаклевки потолка, незачищенные глухие стены, дали бы фору любой тюремной камере. Пустые окна без рам, где в воздухе болтаются одни лишь ломаные стекла.
А что-то лилось, барахталось. В воде ли?
И я увидел их. Наверное, это была ванная, где на ножках стояла громоздкое чугунное уродство, наполненное водой. Мужик топил в нем женщину. От такого страх стал расползаться по всем закоулкам моего, скованного в судороге, тела. Адреналин ускорил ток крови, ударив в голову.
Мужик весь такой статный, высокий, в капюшоне, закрывающем лицо и глаза, и одежде что сливается с воздухом, пропитанным старостью, как старая одежда в шкафу.
Я не хотел смотреть на них, но не мог отвести глаза. Ужас хватал за горло, сковывал руки, а ноги сами собой подламывались. Мужик топил ее и захлебывался сам. Вода прямо таки живым фонтаном лилась из его черного провала вместо лица.
- Нет! – Кричал я, и голос мой ломался, как у мальчика. – Не надо!
Вода, прозрачная как из родника, заливала все кругом, будто стекала со стен, топя меня в моем же кошмаре.
- Отпусти ее, я прошу тебя, отпусти. – Я еле сипел, как потерявший голос, уже и не надеясь, что он меня услышит, а уж тем более - послушает. Я не знал кто эта женщина, но такая грусть сковывала мое сердце, и как же мне безумно было ее жалко. Я должен был что-то сделать, даже не попытаться – а сделать. Она не должна умереть. А почему?
- Не трогай ее. – Я почти плакал, трудно было сделать вздох, еще никогда я не чувствовал себя таким опустошенным. Вода поднялась выше, намочила одежду, прямо пронизывая насквозь. А сквозь сумрак тумана только эти булькающие звуки, и ни слова мне в ответ, будто я стене предъявляю свои никому ненужные пртензии.
- Ненавижу воду. Как же я ненавижу воду. – Я упал на колени, последние силы оставили меня, словно вылились в поток, что сминал меня своим течением. Я безвольно продолжал хрипеть, как же я ненавижу воду. Лишь смотрел на него, и не мог ничего сделать, не мог помешать, словно ноги приклеились к полу, и между им и мной невидимая граница - линия безучастия. Какой же я беспомощный перед ним, бесполезный, не способный ступить и шагу, как во сне.
С остервенением я вцепился в эту мысль. Во сне. Это всего лишь сон. Я вынырнув из потоков ледяной воды, и проснулся.
Теперь же под головой была почти невесомая подушка. Я уткнулся в нее, пытаясь прийти в себя, собраться с мыслями. Опят кошмар, очередной, а сколько же их уже было. Как же они меня убивали, загоняли как зверя в клетку. Ну, когда же это все кончиться?
- Может, ты заткнешься уже, наконец? – Хрипло поинтересовался мой сосед по палате, видно пребывающий еще в полудреме. – У тебя что? В привычку вошло, по ночам орать?
- Уймись, Петя, я не орал, тебе приснилось. – Пытался я его утихомирить.
- Еще только пискни. – Грозился он, зевнув, и уже тише добавил. – Я обещаю – встану и придушу тебя.
Он нудил и дальше, описывая во всех подробностях, что сотворит со мной в своих садистских мечтаниях. «Пилы» похоже насмотрелся.
Темнота казалась почти осязаемой, липкой, имеющей плотность, как некое существо, затаившееся под стальной койкой и скрипящее ее пружинами, прячущееся под раковиной, с ее утробными звуками, гуляющее по потолку между пластиковых корпусов лампочек.
Я, будто меня что тянуло, не мог лежать без действия. Я стянул одеяло, такое тонкое, одноразовое, как и все здесь, намекающее, что и ты не вечен и не долог – якобы «ничто не вечно под луной».
- Ты что как лунатик, ночью шляешься? Дай поспать-то мне наконец. Сначала орет как резанный, потом скрипит кроватью, ходит…- Как же он любил брюзжать, когда я вот так будил его среди ночи. Что случалось довольно часто – эти сны, расшатывающие нервы, преследовали меня уже вторую неделю.
- Отвянь, спал бы уже. Ноешь с полчаса. Я б на твоем месте храпел давно. – Пробурчал в ответ я, на его хамоватые окрики.
Я ступил на холодный пол, чувствуя все его шероховатости и неровности. В проеме окна просачивался свет тусклых фонарей улицы, кидая серебристые проекции на пол и бледный подоконник. По стеклу бежали капли моросящего дождя, постукивая и рассеивая внимание, усыпляя.
- Ничего, утром я с тобой разберусь. – Петька всегда лишь грозился, а утром был покладистым и шелковым. Ну, а действительности, что нам было делить? Детишки, без будущего, доживающие свое настоящее.
С окна третьего этажа можно было видеть лужайку клиники, усыпанную клумбочками. А также дорогу, устеленную блестящим от дождя асфальтом, который сковали по бордюру кустиками, что успели подрезать к весне.
Дождь моросил, вырисовывая очертания на дороге. Мое сердце стукнуло, отдалось в ушах, и остановилось. Я забыл как дышать, бессильно хватая ртом воздух, прильнул к стеклу. Меня прямо-таки затрясло.
Тот самый мужик в капюшоне из моих больных фантазий, которыми я грезил каждую ночь, невозмутимо стоял там - внизу. Слившись своей чернотой с асфальтом, он просто смотрел на меня. Словно сама Смерть решила меня посетить, только косы не хватало, для полной картины. И только подумалось – «Неужели так рано?». Хотя почему нет? Я ждал ее уже давно, и так здесь порядком подзадержался, живя словно в кредит.
Он напоминал мне назгула из Властелина колец, такой же неприятный, темный, полустертый на фоне оконного стекла. Мрак, соединенный в одной отбрасываемой луной тени. Опять Он.
И как же я его боялся, каждый раз оглядывался, ожидая увидеть пустоту вместо лица, или же предчувствуя удар в спину.
Он приходил сюда постоянно, сколько я себя помню. Сначала я не обращал на него внимания, не замечал, погруженный в детство. Когда же начал взрослеть, с ужасом обнаружил, что он буквально следит за мной. Почти всегда он просто стоял, наблюдая за мной, когда я еще ребенком играл в песочнице, качался на качельках, бегал с пацанами, играя в сифу. Иногда мне даже казалось, будто бы он подглядывает в окно лаборатории, когда у меня брали забор крови, что происходило раз в неделю.
Поддавшись панике, я пробовал рассказать о нем – когда еще был прыщавым пацаном, пробовал объяснить и воспитателям и доктору, даже той же пресловутой нянечке, что следили за малыми в нашем больничном крыле. Как оказалось никто его, кроме меня не видел. Естественно после таких откровений меня посчитали слегка сдвинутым.
А быть психом в глазах окружающим не так уж приятно, скорее наоборот. Поэтому в дальнейшем, я предпочитал переживать свой кошмар сам, без посторонних.
- Что ты там увидел? Ложись спать. Нет там никого. – Капли рисовали кривые дорожки по стеклу, размазывая картину предрассветного неба.
«Вот почему он сюда приходит? И чего ему от меня надо?» – , а что он следит за мной, я ни секунды не сомневался. «Что я ему сделал?»
Злость рванулась потоком, повергнув страх в ничто. Со всей злости, на какую только был способен, я рванул ручку окна, что зазвенело и скрипнуло деревянной рамой. Я высунулся навстречу свежести дождя, желая озвучить мучившие меня вопросы вслух.
- Что тебе надо от меня, мужик?! Зачем ты приходишь сюда?! Скажи, мне для чего?! – От сырости и слякоти меня пробила дрожь, хотелось верить, что это вовсе не от страха.
- Ты что орешь? Придурок. – Завизжал Петя. – Уймись, псих буйнопомешанный. – Но я его не слушал, ничто не могло меня остановить. Все напряжение, что копилось месяцы и годы выплеснулось наружу, освобождая от затянувшегося кошмара.
- Почему ты молчишь все время?! А ну подымайся сюда!… Сейчас мы все выясним! Нет?! Не хочешь?! Тогда уматывай…и не при-и-иходи бо-о-ольше…- Проревел я почти по слогам, - пока я… - Я только вошел в раж, решил высказаться полностью, но Петя видать соскочил с койки, и дернул меня за фотболку, в которой я предпочитал спать.
Я схватился с ним, чуть не выдрав у него клок волос, благо волосенки были длинноваты. Как же я был взбешен, сам не свой, а еще кто-то и лезит под руки.
- Да заткнись же ты. – Верещал Петька, застонав и ощупывая голову. – Я еле отмахнулся от него, силясь продолжить свою терраду. Уже сунулся в окно, чтобы накричать на мужика повторно. А мужик в капюшоне словно испарился, как призрак в ночи.
В отместку мне Петр ухватил меня сзади за шею, и так сдавил, что я аж захрипел. Мы громко рухнули на пол, и почти тут же над головой загромыхало топотом, как стадо слонов на выпасе. Похоже в нашем отделении для спидозных я перебудил всех.
Дышать было просто невозможно. Я пытался разжать его хватку, катаясь по полу, но тщетно. Он своим захватом основательно перекрыл мне кислород.
- Как же ты достал меня, шизик. Я же предупреждал тебя, Леша. Еще раз такая выходка и…
- Пусти… – Хрипел я. – Удушишь…
Потом будто мне резко выдрали глаза – похоже зажгли свет. Тиски на шее разжались, и я наконец смог вдохнуть, кашляя как последний курильщик после пробежки, всем своим видом показывая как мне плохо. Я уставился в пол, пытаясь укрыть глаза от электричества. Все плыло, как в том поганом сне.
- Это что тут происходит? – Взвизгнула наша воспитательница. – Кто здесь кричал? Вы что, совсем очумели? – Что означало это выражение, для меня до сих пор загадка, но это было ее любимое и наиболее частоприменяемое. – Кто из вас перебудил все отделение? – Мы, смущенно потупив взор, молчали – стукачить как-то не привыкли. – Я спрашиваю, кто? Молчите? А, ну-ка, вставайте. Я на вас посмотрю. -
Пришлось подчиниться. От всего случившегося меня все еще пошатывало, и я ухватиться за Петьку - он был и не против. Такие моменты сближали нас, делали почти что друзьями, а не просто соседями по палате.
- Отвечайте. – Не унималась она, но безрезультатно. Тут Петр выдал, пытаясь изобразить идиота, или в лучшем случае полудурка.
- Это не мы.
- Уж конечно. Вы же тут изучали пол, протирая его своими пижамами, куда вам орать-то.
А пижамы тут вообще причем? Я их эстетически не перевариваю - уже вышел из того возраста. Это к Петьке, он такие вещички носит. Его маманя постоянно, больного сына заваливает подобными подарками, почем зря.
- Вот именно. Понятия не имеем, кто это. Ирина Марковна, если вы закончили, то мы бы хотели поспать. – Что тут было. Мне даже показалось, что ее седые волосы, завязанные в громадный пучок, сейчас встанут дыбом. Жаль, что это в принципе не возможно. Ее старческое лицо, с обвислыми щеками, такое же морщинистое, как засохшая груша, пошло пятнами.
- Да как ты смеешь. – Гневно взревела она, как командир на построении. – Алексей, да за такое. Ну-ка, пойдем со мной. Давай, быстренька, к завотделением.
Так и нарвался я на неприятности, впрочем, не впервые. С тяжким вздохом напялив тапки, я поспешил выйти, под палящим яростью взглядом, в коридор.
Пока Марковна искала ключи, в своем бездонном кармане белого халата, Петр, уловив мой отчаявшийся взгляд, мигнул и округлил глаза.
Все разногласия между нами были забыты. Петр, закончив свой цирк пантомимы, сочувственно покачал головой, что явно гласило: «крепись брат, где «наша» не пропадала».
Да, жаль, что «наша» пропадала везде.