- Дайте мне в руки меч! – хрипел умирающий воин. – Дайте! Я поползу за вами, пожалуйста!
Его товарищи отворачивались, шли дальше. Меч лежал рядом, но сломанным пальцам не удержать ... Он мечтал погибнуть, как герой. Не довелось, не судьба – скажут они. Они, бывшие товарищи, бывшие друзья. Не они бывшие, он стал бывшим. Или павшим? Какая разница... Отряд ушел, никто не захотел пачкать меч в крови своего же воина. Триен. Так его звали. Звали? У него нет шансов. Никто не назовет его больше по имени, осталось лишь говорить о себе в прошлом.
Враги идут. Грудью он чуял топот копыт, земля тряслась, а тревожная песня рога была дикой и гнетущей. Триен считал последние мнгновения своей жизни и свободы своего края. Завтра Кисории больше не будет, но ему не суждено увидеть это. Он хотел отдать жизнь и предотвратить это. Но теперь ему лишь оставалось умереть.
Триен очнулся от прикосновения к раненому боку и застонал.
- Господин! - крикнул молодой воин, стоявший на коленях рядом с раненым. – Здесь кисориец!
Воевода подъехал и презрительно посморел на раненого.
- Думаю, он умирает, - сообщил молодой.
Воеводу это не потревожило.
- Да что ты с ним возишься, падаль же! Прикончи и дело с концом.
Он тронул поводья, но воин остановил его:
- Господин, он знает, что умирает. Но у нас есть венда...
Триен невольно приподнял голову. Распрощаться с белым светом, заметить призрак смерти, круживший над полем и наткнуться на отряд с вендой! Да судьба просто смеется над ним!
Он понял это еще более отчетливо, когда воевода, соскочив с коня, схватил Триена за кольчугу и процедил сквозь зубы:
- Покажешь, куда ушел твой отряд – останешься жить.
Конечно, скажи ему кто такое даже два дня назад, он гордо отказался бы. Но переход от надежды к отчаянию, осознание собственной беспомощности и неожиданное предложение на пороге смерти смутили дух Триена. Он несолько мгновений медлил с ответом, вновь и вновь взвешивая свое решение. Выбор был, выбор всегда есть, это ему еще отец говорил. Тогда, когда ушел воевать, оставив мать с тремя маленькими детьми. Сестры погибли от холода в первую зиму, а мать от горя через несколько лун. Отец вернулся с войны, защитив Кисорию. Напрасно.
- Я согласен, - глухо выдавил Триен.
Молодой воин кликнул слуг, и они уложили раненого на выложенную сеном повозку. Триену думалось, что лечить его будут сразу же, разбираясь в ранах, он понимал, что долго не протянет. Но отряд сразу же тронулся в путь. Триен то проваливался в беспамятсво, то мысленно переносился в детство, и его обжигал жар погребального костра сестер и матери. В краткие минуты просветления он понимал, что началась лихорадка, и жажда мучала раскаленными иглами в горле.
- Сюон! – окликнул возница того воина, что говорил с воеводой.
Сюон немедленно подъехал, и всмотрелся в лицо пленника.
-Привал! – объявил он.
Триен глотнул из предложенной фляги, и попытался привстать, но тут же упал назад, на горько пахнущее сено.
Сюон откинул полог крытой повозки, ползущей за отрядом. Триен слышал когда-то, что у их врагов принято венд сажать на цепь, но все равно вздрогнул, увидив тощую оборванную девченку. Несмотря на ошейник и лохмотья, воин говорил с вендой почтительно, и, как почудилось Триену, с долей страха.
Девчонка легко соскочила с повозки, и, подойдя к Триену, положила руку ему на лоб. Он никогда не видел венд, и, конечно, никогда не испытывал подобного чувства: как будто его пронзило несколько лучей, от огненно-обжигающих до ледяных. Венда прощупала все тело, наверняка почуяла (или увидела? Как они это делают?) любую хворь, не говоря уже о гноящейся ране в боку.
- О чем ты думал, Сюон! – гневно воскликнула девушка. – Он почти мертв!
Кто-то из воинов зашептал ей, и Триен уловил только «кисориец» и «где отряд...». Он почти ожидал, что венда отвернется от него с презрительным выражением лица, что уже стало привычным на лицах завоевателей. Но ее лицо оставалось невозмутимым и надменным.
- Остановите отряд! – приказала она. Триен подивился надменности и повелительному тону той, что сидела на цепи. И позавидовал: он бы так не смог.
Воевода схватил ее за руку и с еле сдерживаемой яростью что-то прошептал. Венда вздернула голову и резко ответила:
- Тебе нужно их убежище, верно? А мертвый предатель для тебя бесполезен.
Сюон молча кивнул, и венда принялась распоряжаться. Быстро разожгли костер, Триена перенесли к огню и стащили пропитанную кровью рубаху. Девушка опустилась рядом с ним на колени, протянула пряно пахнущую чашу. «Отвар сон-травы», - усмехнулся про себя пленник. – «Мои сестренки были мастерицы варить его». Отпил – и забыл обо всем на свете. Боль растворилась в первом же глотке. Усталость, страх, призрак смерти – все ушло, все стало неважным. Венда приложила обе ладони к ране на боку и запела.
Триен закрыл глаза при первых же звуках песни. Он не понимал слов, не запомнил мотива. Да и был ли он, мотив? Венда играла на его душе, как на свирели, превращая в музыку его мысли и память. Он бы плакал, если б мог. Песня заставляла его вновь пережить всю радость, что была в его жизни, черпать в ней силы, чтоб борться со смертью. Триен понял, что венды не лечили раны и не колдовали. Но коль в их руках ключи к душе, что же еще они могут сделать?
Песня оборвалась на высокой и тревожной ноте. Триен приподнялся на локтях, не чувствуя ни малейшей боли. Бок был затянут чистой и здорвой кожей. Он успел заметить в неверном свете костра, как венда, шатаясь, побрела в свою повозку. Сюон застегнул ошейник, и вновь отряд тронулся. Триену связали руки за спиной и привязали к повозке.
- Тронулись! – прокричал кто-то из передних воинов.
Прозвучал сигнал к отходу, всадники поспешили взобраться на коней. Из-за пеших воинов отряд не мог передвигаться быстро, но у воеводы были на то свои причины.
В суматохе сборов Триен спросил у венды неожиданно для самого себя:
- Тебя как звать?
Она молча, без выражения посмотрела на пленника. Триену показалось, что она всю его боль втянула в себя, и теперь топит, выгоняет из себя вместе с частичками души. Он никогда не видел столько боли, даже в глазах матери, смотрящей на погребальный костер сестер. Мать надеялась встретиться с дочерьми, а эта венда-подросток давно потеряла надежду.
Не надеясь услышать ответ, Триен отвернулся. И лишь когда повозка тронулась с места, и пленник от неожиданности потерял равновесие и упал в пыль, из повозки донеслось одно слово:
- Лась.