В мою дверь постучался Ангел,
Я впустил его без опаски…
Тэм Гринхилл (Наталья Новикова)


Ствол берёзы слегка покачивался на ветру. Туча в глубокой задумчивости дружески покусывала луну, стараясь не сделать светилу ненароком больно. Вода в слегка заросшем пруду мерно хлюпала под мостками, раз за разом разбивая лунную дорожку волнами, а ветер, пока суть да дело, игрался одиноким сухим листиком, кружа его в вальсе.
Ветка скрипнула, и ангел, сидящий на ней, открыл глаза. Да, ангел сидел на ветке. Свесив одну ногу и созерцая сквозь прикрытые веки тени на воде.
По его виду, конечно, нельзя было сказать, что он был ангелом. Молодой человек двадцати лет, крепко сбитый, к такому лезть в подворотне не сразу же решишься. Высокие солдатские ботинки, камуфляжные штаны, зелёная футболка без рукавов - людей на улице этим не удивишь.
Ангел поглядел на часы, спрыгнул с ветки и, легко ступая по лунной дорожке, направился к двухэтажному зданию больницы на том берегу пруда. Здание было приземистым, двухэтажным, крашенным некогда белой, а нынче слегка облупившейся краской.
Ангел постоял, поглядел, а затем легко вспрыгнул и устроился на карнизе у одного из окон второго этажа. Заглянул в окно и постучался костяшками пальцев в стекло…
Сперва я не понимал, почему кто-то бегает и играет, а я должен болеть. Болеть всю жизнь. Постоянно. Не вылезать из больницы. Это казалось таким несправедливым, что я иногда просто обижался и на врачей, и на родителей, и на детей, которые могли в жизни знать что-то гораздо более интересное, чем больничная палата. Ведь я знал другую, здоровую жизнь! Лет до десяти я был совершенно нормальным, здоровым!
И вот диспансеризация, испуганная мама, больничные стены и обследования. День изо дня. В какой-то момент я вырывался из больницы, отдыхал, жил нормально, а потом что-то случалось, и… всё по новой. И тоска больничной палаты.
А потом однажды ко мне в окно постучался Ангел. Он сидел на карнизе, покачивая одной ногой в воздухе, и поглядывал на меня ослепительно-голубыми глазами, каких я не видел ни у одного человека.
Он сказал «Привет» и попросил открыть окно. Перекинул ноги в комнату и спрыгнул на пол. Спросил, как у меня дела, и представился. Просто сказал, без обиняков:
- Я Ангел, - и протянул руку.
- Михаил, - ответил я, осторожно пожимая широкую сильную ладонь. Признаться, в тот момент у меня был очередной приступ совсем не свойственной мне раньше хандры, так что я не удивился бы и зелёным слонам. А так… подумаешь, Ангел! В конце концов, человек же не залезет на карниз второго этажа… И у человека таких глаз не будет… бирюзовых…
В общем, я как-то ни разу с тех пор и не усомнился даже, что передо мной был Ангел. Глупо отрицать очевидное.
Зачем он приходил? Почему он пришёл именно тогда, во время истинно онегинского сплина?..
Быть может, потому что «Я нёс тебя на руках», как было сказано в одной притче?..
Ангел пришёл ко мне… и я ему благодарен безмерно. Потому что прекрасно знаю, как со мной было тяжело в пучине отчаяние, уныния и тоски…
- Михаил, а ведь нынче вечер субботы, - улыбнулся сегодня Ангел. И поглядел внимательно на меня, словно ожидая моей реакции…
В субботу поздним-поздним вечером, «ночером», раньше мы все собирались дома, я, мама с папой, Нелька и Тюга, наш большой полосатый кот. Конечно, на самом деле он Тигр, но Нельке, когда она была совсем малышкой, было слишком сложно это выговаривать, вот и пошло «Тюга»… Кот не в обиде…
Только… меня дома сегодня нету. Не отпустили меня на эти выходные…
Я невесело усмехнулся и поднял глаза на Ангела:
- Я знаю. Но я, как видишь, здесь, - я бы и наорал за такое напоминание о болезни на любого… Только не на Ангела. На него просто невозможно орать.
Ангел выглянул в окно, постоял так некоторое время, оставаясь в больнице ровно на половину, потому как выше пояса он из окна торчал, потом вновь целиком оказался в палате и подошёл ко мне.
- Михаил, и что с того? Я же тут, с тобой. Что нам мешает сейчас же отправиться к тебе домой?
Вопрос застал меня врасплох. Я какое-то время молча глядел на него во все глаза, затем набрался смелости выдавить из себя вопрос:
- Это как?!
Ангел решительно распахнул окно и сел на подоконник, свесив одну ногу на улицу.
- Идём! – он протянул мне руку так властно, что я просто не мог ослушаться.
Он подхватил меня на руки, как пушинку, и шагнул из окна, ловко балансируя на лунном луче.
- Ну что, - шепнул он мне на ухо, - идём?
- Идём, - согласился я, покрепче хватаясь за его плечо.
И мы пошли. Или полетели. Не знаю уже сейчас, тогда-то мог сказать наверняка, что полетели.
Под ногами Ангела, далеко внизу, мелькали тропинки сквера, так полюбившийся мне пруд проводил нас лунным отражением до самого берега и долго махал ветвями плакучей ивы вслед.
- Ангел, - тихо спросил я, прижимаясь щекой к его плечу и глядя вниз, - а что, всё это… правда живое?
Ангел взглянул под ноги, споткнулся о лучик звёздного света и рассмеялся:
- А то как же! Я тебе потом обязательно всё-всё покажу, если время будет у тебя, хорошо?
Я задумался, отчего это у меня может не быть времени в больнице, где мне нечем вовсе заняться, и согласился.
А Ангел всё шагал по небу, упругим широким шагом, и вот уже внизу я узнал знакомую с детства улицу, а потом и двор, в котором я первый раз падал с велика, дрался с соседским сыном, первый раз разбил себе коленку и вообще, открывал я в нём все прелести дворовой жизни. И вот уже почему-то совсем неожиданно я увидел огромный каштан, что растёт под окном нашей кухни и создаёт летом на балконе такую вожделенную тень. Сейчас окно в кухне призывно и ласково светилось в полумраке, и силуэтами за занавесками ходили родные мне фигуры.
Ангел неслышно опустился на ветку каштана и усадил меня себе на колено.
- Ужинают… - я вздохнул и крепче к нему прижался.
- Ага, ужинают, - согласился Ангел. – А кот на окне – это Тигр, да?
- Ага, Тюга. Какой красавец… По-моему, он ещё вымахал с тех пор, как я последний раз был дома.
Ангел сорвал разлапистый лист каштана и задумчиво скрутил его в трубочку.
- Знатный зверюга… А ты попроси, чтоб его к тебе в гости привезли, - посоветовал он, разглядывая кухню в эту трубочку, как в подзорную трубу.
- Обязательно, - обрадовался я. – Эх, жаль, ближе не посмотришь, что сейчас происходит… Занавески…
Ангел сунул мне свою трубочку в руки.
- На, смотри.
- А ты? – я поднёс трубочку к левому глазу, правый, который у меня видел хуже, зажмурил и с удивлением увидел всё-всё. Даже что телевизор, на который никто не смотрел, показывал.
- А я себе ещё одну сделаю, - улыбнулся у меня над ухом Ангел. – Ты смотри, смотри.
Я и смотрел. И слушал, потому что неожиданно ясно услышал, о чём на кухне говорят.
Нелька гундосила и требовала, чтобы купленное на завтра мороженое достали сейчас. Хоть кусочек. Ну совсем-совсем маленький. Мама вздыхала, строго звала её «Еленой» и напоминала, что мороженое они хотели мне отвезти. Папа тоже вздыхал, укоризненно говорил «Ну, Нелли, неужели до Мишеля не потерпишь?» и вновь возвращался к опасному и рискованному процессу жарки гренок с сыром.
Нелька надула губки, но великодушно, из любви к брату, согласилась потерпеть. Мне неожиданно захотелось подать ей знак, что я тут, сижу и их вижу, и, не столько подумав, сколько повинуясь внезапному озарению, я достал из кармана мятый листик и огляделся в поисках карандаша. Только на дереве почему-то карандашей не водилось.
- Тебе вот это надо? – Ангел покопался в бездонных карманах своих штанов и извлёк на свет Божий сгрызенный и слегка обломанный карандаш. Я вспомнил крепкие Ангельские зубы и ничуть не удивился состоянию письменной принадлежности.
«Только родителям не показывай, они не поверят! Я тут, на ветке сижу и на вас гляжу. Завтра буду мороженое ждать с нетерпением.
Мишель»
Я свернул записку и, одной рукой держась за плечо Ангела, дотянулся и положил записку в горшок с цветком на балконе. А потом тихонько свистнул, так, как раньше на даче мы с Нелькой друг другу высвистывали после обеда гулять.
Нелька услышала и удивлённо подняла голову. Ей показалось, что она увидела меня, и девочка схватила кружку с соком и вышла на балкон, откинув занавеску. Родители, привыкшие, что она часто доедает ужин, сидя на табуретки на балконе, не обратили на это внимание.
Девочка заметила белеющую записку, развернула её и по слогам, напряжённо шевеля губами, разобрала написанное. Потом удивлённо вгляделась в крону каштана, вновь увидела что-то голубоватое, похожее на мою рубашку, и глаза её радостно сверкнули.
Я тоже улыбнулся. Быть может много лет спустя, вспоминая этот поздний лунный вечер, когда они по субботней традиции собирались на кухне поздно-поздно, когда луна уже в небе, она решит, что всё это ей только показалось, но пока она была твёрдо уверена, что это моя рубашка видна была среди ветвей и листвы.
Мы с Ангелом сидели на каштане ещё долго-долго, а потом я как-то не заметил, как заснул на его коленях, счастливый-счастливый. А он спрыгнул с ветки на лунный луч и двинулся в обратный путь, в палате тихонько опустив на кровать и укрыв пледом. Потом с тихой улыбкой положил на тумбочку огрызок карандаша и трубочку, свёрнутую из листа каштана.
***
Я сидел в машине и удивлённо разглядывал розоватый лист выписки из больницы. Я здоров. Так в один голос сказали все врачи. Не иначе как перерос все свои проблемы. Я абсолютно здоровый обычный человек. Так не бывает!
«Я тебе потом обязательно всё-всё покажу, если время будет у тебя, хорошо?» - сказал мне Ангел в тот лунный вечер. Если у меня будет время… Я думал – в больнице, а оказалось…
Прямо из больницы мы приехали на дачу к неожиданно появившемуся откуда-то папиному брату. Я с удовольствием вдыхал свежие запахи и не забывал разглядывать огромный деревенский участок. Неожиданно я заметил молодого человека, сидящего на ветке липы, свесив одну ногу. Молодой человек был одет в камуфляжные штаны, причём штанина свисающей ноги была заправлена в высокий солдатский ботинок, а вторая почему-то была закатана, зелёную футболку без рукавов, разглядывал меня сверху и улыбался.
А глаза были у него голубые. Не ярко-бирюзовые, конечно, но голубые.
- Привет. Я Гавриил, - просто сказал он, спрыгивая ко мне, и протянул руку.
- Михаил, - сказал я, вновь, как когда-то, пожимая крепкую ладонь.
Гавриил сел на пень и стал деловито раскатывать и убирать в ботинок штанину, и на мгновенье на ноге мелькнул жгут глубокого шрама. Потом Гавриил, как ни в чём не бывало, встал и откинул прядь волос со лба.
- Идём? – спросил он, властно протягивая мне руку.
- Идём, - я взял его руку и улыбнулся.
Мы сидели на каштане позади участка, болтали тремя ногами на двоих, потому как он свесил только одну, и в трубочки, свёрнутые из каштановых листьев, наблюдали за Нелькой и Тюгой.
- А кот – это Тигр, да? – уточнил Гавриил, грызя невесть откуда взявшийся карандаш крепкими зубами.
- Ага, Тюга, - согласился я.
- Знатный зверюга, - прокомментировал Гавриил, разглядывая два грызенных обломка карандаша, только что изготовленный его зубами и мой, который уже давно угнездился у меня за ухом. Тот самый.
- Знаешь, мне отчего-то кажется, что я тебя знаю, - сообщил Гавриил, завязывая шнурок на левом ботинке.
- Я тоже, - подтвердил я, разглядывая голубые глаза. – Я тоже тебя знаю.
- Только я впервые о кузене узнал только час назад, - произнёс Гавриил.
- И я, - откликнулся я.
Я вспомнил Ангела, вспомнил шрам на ноге Гавриила и тихо улыбнулся. Быть может, к Гавриилу однажды в окно тоже постучался Ангел. Только другой.