…Сегодня ветер дует сильнее, он зализал все тучи в единый непробиваемый щит, раскрашенный дымом из труб, утыканный антеннами, и какой-то провод идет наискось и качается над головой… смотрю снизу вверх, лежа на теплой крыше. Если правильно смотреть – небо будет широким, плоским и чуть-чуть вогнутым прямо надо мной. Мне нравится, потому что все остальное время оно мне кажется нарисованным и неживым. Скоро совсем стемнеет, но мне не скучно. Мне вообще не бывает скучно, а он говорит, что так не должно быть. Но что он понимает? Вполголоса бормочу свою песенку. Я ее составила специально для этой крыши, ведь пока не наступит ночь, здесь так хорошо…
Негромко скрипнула дверь. Приподнимаю голову и вижу, как по крыше идет человек в брюках и шерстяном пиджаке. Он меня совсем не видит, потому что стоит спиной, а вот я его – прекрасно. Он старый и тяжелый. У него нет детей, только женщина, которую он не любит. Он говорил с людьми, а потом пришел сюда. Он неинтересный. Снова опускаю голову и смотрю в небо, оно почти совсем темное – значит, еще немного. Снова бормочу прерванную песенку – не люблю, когда мешают.
…Я почти закончила, когда что-то задребезжало, зашуршало, а потом кто-то закричал... дико, отчаянно… Лениво поднимаюсь на локте. Дребезжит – это ограждение по краю крыши; подхожу ближе, прикосновением ладони успокаиваю раздраженный дрожащий металл и смотрю вниз. Там на асфальте лежит человек; у него нелепый синий галстук, который закинулся на плечо и на лицо. Кажется, этот цвет называется ультрамариновым. Вспоминаю его пиджак – сейчас тяжелая ткань пропитывается кровью и смертью.
Обидно – почему они прыгают с моей любимой вечерней крыши? Двое было… давно. И еще один на прошлой неделе. Теперь этот… Обижаюсь. Как назло. Нужно идти, потому что сейчас сюда сбегутся, будут говорить, и ходить, и кричать, и фотографировать, а я не люблю, мне от таких плохо. Подхожу к другому краю, там, где вниз ведет железная лестница до самой земли, спускаюсь. Перила у нее тоже покрашены в синий, но этот цвет мне нравится, жалко даже, что краска облезла и видна ржавчина. Потом лестница кончается и я спрыгиваю на землю, на идущую вокруг здания дорожку. Если бы было позже, я могла бы спуститься по лестнице, которая внутри. Раньше я всегда так делала, но иногда на меня смотрели другие, и я перестала, потому что не люблю, когда на меня смотрят так.
Иду по улице. Так хорошо – потому что никто не обращает внимания, проходят мимо, не глядя. Люблю ходить между ними, потому что иногда встречаю таких, которые мне нравятся. Я иногда даже разговариваю с такими, они добрые и хорошо на меня смотрят. Я когда-то рассказывала о таких ему, но он очень разозлился и расстроился, а я поняла, что не нужно говорить о других. Наверное, они его очень обидели когда-то, но я не стану об этом спрашивать, потому что когда он расстраивается, мне тоже плохо. Останавливаюсь возле светящейся стеклянной витрины, разглядываю – там на манекенах одета нелепая одежда. Я никогда не видела такой на других, еще там горят маленькие лампочки, а в углу на подставках стоят парики. Рассматриваю их, потом свое отражение в стекле – у меня темные волосы и темные глаза. Надо будет как-нибудь спросить у него, красивая я или нет. Это важно. Вдруг понимаю, что что-то нужно сделать, отхожу на середину тротуара и смотрю в небо – совсем стемнело. Если пойдет дождь, обязательно приду к нему, он любит, когда я прихожу в дождь.
Он – живет на окраине города, в доме с серыми полосками и березой во дворе. Его окна – на втором этаже, самые крайние, поэтому когда дует ветер, береза стучится в стекло. Он всегда грустный, когда я прихожу и часто не спит ночью, как остальные, но если все же спит, я никогда не бужу – не знаю почему, но так нужно. А еще у него, кроме меня, никого нет. Иногда днем заходят его знакомые – я уже знаю их запах в узкой прихожей, но редко. Раньше мне было все равно, но теперь я думаю, что это плохо. Другие всегда с кем-то, значит, и он тоже должен быть… Или он не считается, потому что у него я… только я редко прихожу – мне неинтересно часто. Он нравится мне больше всех. Он не смотрит на меня, как другие – ни хорошо, ни плохо, но мне все равно с ним нравится, только он много курит и поэтому кашляет. Я ему говорила, чтоб перестал, а он рассердился. Теперь не говорю. А еще он куда-то уходит и подолгу не возвращается. Не люблю, когда он уходит, не знаю почему, но не люблю.
Брожу по улицам. Люди. Много. Рассматриваю их, они меня – нет, проходят мимо. Я знаю, что некоторые чего-то ждут, но большинству просто скучно. Жалко их – я бы совсем не смогла так долго скучать.
А потом пошел дождь. Сначала немного, потом больше и больше. Течет с волос, с воротника куртки текло за шиворот, мокро и противно, но я не против. Уже совсем темно, когда я пришла к знакомым окнам – серым и темным. Странно пустым. Карабкаясь, влезла по стене на карниз вдоль всего дома, оттуда – на подоконник, заглянула внутрь – в комнате никого, наверное, опять ушел. Влезаю в открытую форточку. Почему-то он постоянно держит ее открытой, как ни приду. Или он меня ждет? Так мне не нужно ничего, я могу и так… Спрыгиваю на пол. Следы на ковре… ой, будет ругаться… Ну где же он? Опять ушел? Иду на кухню – темную и узкую как школьный пенал, пожелтевшие занавески и серый грязный кафель. И темное тело на полу, а рядом лежит пистолет. Знаю, что это такое, видела один раз, он мне показывал, но я так и не поняла, зачем он… Теперь, кажется, знаю… Жалко.
Сажусь на табуретку; забывшись, начинаю качаться на ней… он не любил, когда я так делала, всегда сгонял и задвигал табуретку под стол… но теперь можно, я совсем одна. Нужно что-то сделать, и не могу понять, что. Что-то важное, очень… Нужно найти!
Найти… Бегу в комнату, к его столу с ящиками – там, скорее всего, там! Где пахнет бумагой и сигаретами, и чьими-то духами… но все не то. Злюсь и выкидываю вещи на пол – какие-то документы, какие-то записи, обтрепанная тетрадка с датами… не то. Наконец, ящики пустеют и перехожу к книжному шкафу, перекладываю, заглядываю между толстенными томами на второй ряд – нигде нет… забывшись, роняю с края стола чашку с недопитым кофе… разбивается… а вот теперь по-настоящему жалко. Это была его любимая. Сажусь на корточки, нужно что-то сделать с осколками, а не знаю, что… поворачиваю голову – и вижу. В картонной коробке, на полу. Толстая стопка бумаги – знаю, оно. Даже смотреть не стану.
…Из квартиры – через дверь. Теперь я знаю, что ухожу отсюда навсегда и больше не вернусь. Он говорил, что я быстро учусь… Оборачиваюсь. Почти что боль, почти что какая-то странная боль… поворачиваюсь и иду. По ступенькам, в подъезд, на улицу.
Уже почти светает – я долго бродила по городу, пока не пошел дождь… теперь людей мало, и они какие-то другие… не понимаю, почему, но, наверное, дело в том, что сейчас я несу, прижимая к груди, эту пыльную кипу листов, которая так важна… впрочем, не до прохожих сейчас… Нужно идти, и я знаю, куда – на старый чердак, где я иногда сижу днем. Там, когда ветер, скрипит дверь, ведущая на крышу. Там живут две крысы и маленький мальчик, который давным-давно умер в квартире двумя этажами ниже. Наверное, ужасно скучно жить на этом чердаке…
Сажусь на скамейку, странно – уже устала. Глаза почти привыкли к свету, хотя еще и режет немного… мимо идут люди. Им еще грустнее, чем вечером – идут в непонятное место, которое все представляют по-разному, но называют работой. Пусть… у меня, наконец, есть то важное, что я должна сделать – спрятать рукопись. Спрятать, беречь. Это очень важно… ведь это все, что мог мне оставить человек, который меня придумал…