- Я видела дурной сон, Робер, - Клер дернула зацепившийся за ветку плащ.
- Я полагал, что всё самое дурное с вами происходит наяву, мадам. Свернем на эту тропинку… Что же вам приснилось?
- Большой дом. В нём жили враги. А вас вели мимо меня, и с вас капала кровь.
- Неужели вы меня ещё и пожалели?
- Да, Робер. Вы были очень несчастны.
- Не то, что сейчас!
Клер вздохнула – Робер язвил всё утро, и, наверное, так будет продолжаться весь день. Сама она, как ни странно, была расположена терпеливо и спокойно отвечать ему.
- Робер, зачем вы зря обижаете меня? Вам нравится, когда я злюсь на вас?
- Конечно, такому сатанинскому созданию, как я…
- Робер, пожалуйста.
Робер молча пожал плечами, направляя свою лошадь в просвет между сплошной стеной кустарника. Клер не отставала от него.
- Вы взяли с собой Нуара, чтобы показать, будто мы поехали на охоту. Но вдвоем выслеживают дичь лишь браконьеры.
Робер оглянулся:
- Я взял с собой Нуара, потому что всегда беру его собой. И охотиться мы едем действительно вдвоем.
Неожиданно он прибавил:
- Может быть, охота – простой предлог выманить вас в лес, где легко затеряются следы любого преступления. Вы не боитесь, мадам?
Клер улыбнулась ему. Робер резко отвернулся, заставив лошадь прибавить шагу – они ехали уже по узкой просеке, неожиданно для сумрачного Эку обильной солнцем и запахом трав. Клер улыбнулась ещё раз и сказала в спину барону:
- Я привыкаю к этому яду, Робер.
Он незаметно задержал свою лошадь, та пошла медленнее. Клер нарочно не трогала поводья, позволив своей лошади двигаться по-прежнему неспешно. Лошадь Робера остановилась совсем. Поравнявшись с всадником, Клер произнесла:
- По справедливости, Робер, это мне следовало бы негодовать на вас и чувствовать себя оскорбленной.
- Мир вообще чертовски несправедлив, мадам.
- Я прошу у вас прощения, Робер.
- За что? – безмерно удивился Робер.
Клер серьезно ответила:
- За чертовскую несправедливость мира. Куда нам теперь?
Робер указал налево:
- Там растет замечательное дерево, ровесник первого короля Франсии.
- Не бывает таких старых деревьев, Робер! Вы преувеличиваете.
- Увидите сами, мадам.
В конце просеки возвышался затканный душистыми травами холм с растущим на его дальнем склоне великолепным дубом. Спешившись, они поднялись на холм, ведя в поводу лошадей. Нуар первым подбежал к дереву и обнюхал его корни. Дуб был поистине сказочным. Клер несколько раз обошла вокруг него, подсчитывая, сколько туазов оно было в обхвате.
- Робер, это совсем как тот дуб, под которым уснул Вальтер Шемонский…
- Мне, к сожалению, не явилась Королева фей, как к нему, хотя здесь я засыпал неоднократно, - Робер присел на мох, облеплявший корни дерева, и ласково гладил этот темно-зеленый бархат. – А этот холм, где мы сейчас находимся, возвел я сам.
- Робер, помилуйте!
Он, весело сверкнув глазами, указал на глубокий, но не обширный овражек, наиболее высокий склон которого круто обрывался в трех шагах от дуба.
- Да, мадам, это дело моих рук. Я копал эту яму по обету – я загадал, что если сумею превратить это ровное место в холм, мой возлюбленный отец повиснет на дубе с петлей на шее. Поначалу там рос лес, но его вырубили – не сам я, разумеется, тогда я был мальчишкой – и выкорчевали пни. Но всю эту землю вынул я сам. На исполнение обета ушло много лет – и очень много труда. Но я не жаловался. В детстве я подражал рыцарям из романов, и только много позже понял, что на дубе должен был висеть мой отец – на вон том суку, что над нашими головами. Он был вдвое больше, пока не сломался однажды во время бури. Я был убежден, что виселица для моего отца, барона д’Оэна, сеньора Турельского, господина Дюра и владельца Анжюра поднимется высоко… выше Голгофского креста, чтобы радовались люди, небеса и земля Франсии. Жаль, я не успел. Fortuna dicitur caeca…1
- Вы славно убили время, Робер, - Клер коснулась теплой от солнца коры древнего дерева. – У вас была неплохая мечта…
- Что, желание убить собственного отца – столь похвальное деяние? Поехали! – резко крикнул он. Нуар навострил уши.
Клер даже не повернула в его сторону головы:
- …дождаться Королевы фей, подобно Вальтеру Шемонскому. Этот рыцарь, по преданию, тоже дал обет вознести чудесный дуб на гору, чтобы освободить от чар свою Даму (которой и была Королева фей), заключенную в сердце дерева злым чародеем.
- И что бы я стал делать с феей, мадам? Совершать подвиги во имя любви к ней?
- Я уверена, вы и сейчас способны на это.
- Что означает ваше «и сейчас»? – садясь в седло, бросил барон.
Клер подошла к его лошади, погладила животное по шее. Барон натянул повод – лошадь высоко вздернула голову, заплясала на месте.
- Не трогайте Сапфира, мадам! Отойдите от меня!
- Робер!
- Господи, как же я устал от постоянных перешептываний за моей спиной, от трусливого любопытства всех, для кого я являюсь воплощением дьявола! Мадам! Прекратите играть со мной в свою слезливую христианскую жалость – ненавидьте меня, если желаете, но не пытайтесь приласкать!
- Робер! – крикнула Клер.
Сапфир взвился на дыбы. Барон повернул лошадь, чтобы ускакать. Клер бросилась за ним.
- Прочь, мадам! Прочь!
Часть склона, на самом краю которого гарцевал Сапфир, неожиданно осела и обрушилась вниз, увлекая за собой лошадь и всадника. Мгновение конь ещё перебирал передними ногами, пытаясь удержаться на краю и выбраться, но очередной пласт земли поддался под тяжестью их обоих, и лошадь упала, опрокинувшись на спину.
Следом за верховым в обрыв медленно, но неудержимо оползнем потащило гигантское дерево – земля под его корнями вспучилась, и дуб, не поместившийся бы в обрыве целиком, повалился кроной в овраг, беспомощно обнажив могучие узловатые корни.
Нуар опомнился первым и устремился в яму. Клер осторожно приблизилась к обрыву.
Барон лежал, по-видимому, без сознания, ноги его были придавлены трупом Сапфира, сломавшего себе при падении хребет. Ветви дуба шатром нависали над его головой, и хотя дерево упало рядом, оно не задело барона.
- Робер! – окликнула Клер. – Робер! Не отвечает…
Клер спустилась к барону. Прежде чем приводить его в чувство, она попыталась столкнуть труп коня в сторону, но ей это было не под силу.
- Барон в надежной ловушке. Охоту нельзя назвать неудачной – какой редкостный хищный зверь в силках! Так лес скроет следы любого преступления, Робер? Пожалуй, вы правы, как обычно. Неужели мне приснился вещий сон? Вы стали таким милым и терпимым, когда оказались беспомощным и, наконец, умолкли. Полагаю, мертвым вы станете подобным ангелу, моё дорогое сатанинское создание…
Нуар лег рядом с хозяином. Клер опасливо подошла ближе, опустилась на колени. Пес оскалился. Клер отпрянула. Собака смотрела на неё с холодной ненавистью, готовая укусить любого, кто дотронется до её господина, которого зверь намеревался защищать до последнего вздоха. Клер уважала преданность вообще, но сейчас Нуар скорее мог погубить Робера, чем помочь ему своей отвагой. Клер досадливо всплеснула руками – что, если Робер умрет?
Умрет… или уже умер… Клер отошла и села на поваленное дерево. Следует обдумать эту возможность. Этот Божий знак…
Нужно помнить не только о себе. Какие последствия и выгоды принесет исчезновение барона д’Оэна всем?
Катарэна… Обретет покой, уверенность в сохранности своего графства, границ, жизни, власти. Быть может, она выйдет замуж за де ля Фербра – он, бедняжка, будет так счастлив! И Катарэна тоже. А вместе с ней будет довольна и Клер. Смерть д’Оэну…
Однако Клер должна учитывать не только свои интересы – убивая Робера, она вмешивается в политику королевства и даже совсем меняет её.
Барон упоминал о своём могуществе, о множестве людей, служащих ему, и о не последних во Франсии людях – если эта орда останется без пастыря… Каждый из них будет стремиться обрести влияние на страну, отобрать для себя богатейшие земли. И кто знает, удовольствуются ли они разграблением состояния д’Оэнов или им захочется большего? Занять место барона? А сколько ещё вельмож из королевского окружения мечтают быть правителями Франсии за спиной государя! Генриха II и так ставили не слишком высоко, понимая, что на самом деле королевство находилось в руках барона д’Оэна, а не молодого короля, занятого лишь охотами и развлечениями.
Клер представила себе междоусобицу крупных сеньоров, к которой присоединятся их мелкопоместные вассалы, и вассалы их вассалов. Потом взбунтуются города, в особенности те, что были пожалованы вольностями и привилегиями в торговле и управлении и те, что хотят добиться таковых для себя. Появятся легаты папы римского и начнут растравлять раны королевства. Его святейшество, разумеется, добрый христианин и не потерпит розни между чадами Божьими, но ему весьма хотелось бы иметь собственное герцогство с наместником из Рима (очередным его бастардом, которому не хватило вотчины в Италии) во главе, и южные области Франсии нравились святому отцу ничуть не меньше Святой Иерусалимской земли.
Были ещё крестоносцы – оставшиеся не у дел рыцари, которых так неудачно пробовали собрать несколько раз за последние семьдесят лет. Но короли Франсии противились тому, чтобы их подданные - рыцари, составляющие ядро королевского войска - покидали страну так надолго и, ко всему прочему, не имея твердой надежды вернуться обратно, хотя многие сеньоры, воспитанные на рассказах о чудесах заморских островов и халифатов, о битвах под никогда не заходящим солнцем, о золоте, золоте и неисчерпаемом источнике золота, томящегося в сокровищницах безбожного султана, рвались воевать с язычниками, и если бы море Божьей волей однажды высохло, прошли бы по его дну в Палестину даже пешком.
Но напрасно папа Михаил IX издавал буллы, намечая дату нового освободительного похода; напрасно разорялись захудалые рыцари, скупая доспехи работы итальянских оружейников, самых лучших мастеров этого дела; напрасно воины стекались в Регардй, Матйн и Туáр, готовые, пришпоривая коней, скакать в Вилль-ан-Мер или Безуан, чтобы там сесть на корабли и отплыть в сказочные страны. Приезжал папский гонец в камзоле с вышитыми на груди ключами святого Петра и, сломав печать, читал скорбное, исполненное сожаления послание папы: «Похода в этом году не будет». И возвратившиеся домой рыцари снимали белые, с нашитыми на полотно лазоревыми крестами плащи и укладывали их в сундуки. С каждым новым разочарованием – а было ложных сборов уже четыре – всё меньше благочестивых крестоносцев собиралось под знамена папы с девизом «Dieu le veult»2, у которого оставалась последняя возможность возродить славу христианского оружия среди поклонников Магомета.
Умри сейчас Робер, державший папу в своих руках, собственно и посадивший его на престол апостола, и папа вторгнется во Франсию. Сначала – и Клер зажмурилась – Прованс. Там порты, корабли, деньги, торговцы, хорошо знающие земли и города султана, много раз побывавшие там, будущие советчики и соглядатаи, с восторгом одобряющие планы, весьма выгодные для их купеческих дел. Папу поддержат итальянские князья, которым тесно на их полуострове, множество раз поделенном и раздробленном – и впереди всех поедет герцог Миланский. Ах, как же он сглупил тогда со своей шлюхой! Папскому пащенку графство могло достаться даром, не затми его и без того небогатый разум прелести первой встречной потаскухи. Его отец должен был бы наложить на него суровую епитимью – никак не меньше восьмидесяти ударов плетьми.
Да, а Орден круальеров? Поможет папской армии, то же сделают прочие бароны. А Робера уже не будет… Это крикливое воронье растащит королевство по кускам. Не уцелеет и Веритэ.
Клер погибнет первая – слуги, доверенные сообщники д’Оэна, избавятся от неё хотя бы под предлогом мести убийце их господина, но главное – как от свидетельницы… Свидетельницы чего? Да чего угодно – они могут подумать, что Робер открыл ей некоторые тайны. Но он же их действительно открыл!
Но не всё ли ей равно? Не убьет ли её д’Оэн после свадьбы – её приданое, право на графство, уже будет неотторгаемо, так запишут в брачном договоре. Для Клер нет никакой разницы – живой он или мертвый. Не преувеличивает ли её воображение? Нет. Достаточно напомнить себе о вчерашнем вечере. Такое оскорбление смывается только кровью обидчика.
«Я рассуждаю, как закоренелая убийца, - невесело подумала Клер, доставая из складок платья стилет. Он сам научил меня, куда направить острие. «Слишком многие желают убить меня…» Они позавидовали бы мне, наверное. Господи, благосло… Нет, это уже кощунство! Достаточно с меня будет и одного смертного греха».
Нуар не давал ей подойти к барону. Прижав к голове уши, он недвусмысленно грозил Клер. Она ударила собаку по морде ножом – животное завизжало, закрутилось на месте. Клер, улучив момент, ударила снова. На черной шерсти Нуара расплылась кровь из глубокой, идущей наискось слева на шее раны. Первая, пришедшаяся поперек глаза, сочилась сукровицей из поврежденного яблока.
Нуар бессильно сучил лапами, пытаясь опереться на передние, щелкал зубами, но не встал. Конвульсии сотрясли его чересчур громадное для собаки тело, и он затих.
Клер, даже не вытерев клинка, поспешно приблизилась к барону. Внезапная ярость, какой заболевают звери, учуяв запах крови, обуяла её. Припав к д’Оэну, она иступлено полосовала его камзол на груди, распарывая бархат. Ухватившись обеими руками за рукоятку стилета, Клер с силой провела вертикаль на том месте, где должно быть сердце. Металл противно скрежетал о металл, кончик ножа кое-где цеплялся за колечки кольчуги, которая была надета на бароне и благодаря которой его грудь не превратилась ещё в искромсанный кусок мяса с обвисшими лохмотьями кожи. Клер вымещала на враге весь свой страх, усталость от ужаса, боязни за друзей, затаенные обиды, за которые и не мечтала когда-либо расплатиться. Став на некоторое время сильнее барона, получив возможность пренебрегать им, она с фанатичностью сумасшедшей принялась растаптывать, уничтожать, разрывать того, кого ненавидела и от кого зависела. Со свистом дыша сквозь стиснутые в счастливом оскале зубы, Клер тяжело опустилась рядом с этим уже мертвым для неё человеком, которого, однако, не спешила добивать, растягивая, словно лакомка, удовольствие.
- Потерпи, мой хороший, - прошептал Клер, убирая с лица барона волосы ласкающим движением. – Бог простит тебе малую толику прегрешений за такую смерть. Подумай, какое одолжение я тебе делаю – прощенная за мученическую смерть лишняя сотня лет в пылающей Преисподней стоит благодарности. Потом – а, быть может, очень скоро – я приду к тебе. Мы будем отбывать наказание вместе – что бы ни говорили ученые схоластики, а это – убийство Божьей твари, человека. Я только отдохну немного, мой хороший. А ты такой красивый… - Клер вздохнула, отирая кровь из крошечной царапинки на щеке барона. – Похож на архангела – тоже гордый, ясный и равнодушный. Но тебе не восседать одесную престола Господа, мой хороший, никогда.
…Как выглядит слово «никогда»? Франсуа сказал, что как проклятье. У Жаворонка есть своё «никогда», а у тебя – своё. А моё «никогда» - вот оно, рядом. Если бы сейчас ты открыл глаза, мой хороший, ты бы увидел. Как вижу я…
Ты словно спящий ребенок – так трогательно свел брови, будто борешься с дурным сном и не можешь проснуться. Хотелось бы мне в последний раз посмотреть в твои темные глаза, такие непохожие на глаза Тибо…
Тибо…
«Словно колокола святого Этьенна вызванивают «Ти-бо, Ти-бо», вторя бубенцам на сбруе его коня. Менестрель из страны фей, Король трубадуров! Я поехала в Турель из-за него – не из-за д’Оэна, не из-за Франсуа, жизнь и свободу которого купила ценой этого путешествия. Я обещала барону, что отправлюсь с ним в Турель, если он поможет Жаворонку, другу Тибо. Не проси за Мебона Тибо, я не сделала бы и половины того, что пришлось, для спасения Франсуа. Но за друга просил Тибо. Я здесь из-за Тибо.
Колокола святого Этьенна – самые чистые голоса в Провансе… «Ти-бо, Ти-бо»…
Я обещала. Я дала слово – слово дочери пэра, слово госпожи Веритэ. Слово Клариссы-Аньезы-Рене. Разрываюсь на части… Тибо сказал, так называется последняя песня Жаворонка, которую он пел ещё тогда, когда видел мир обоими глазами. Он тоже разрывался на части?
Долг – учил меня отец. Долг – учила меня церковь. Долг – учили меня chanson de geste3. Долг – повторяют колокола святого Этьенна, самые чистые голоса в Провансе.
Жизнь – не лэ. В жизни нет ни красоты, ни верности – но есть долг. Я обещала Роберу».
- Робер, - глухо позвала она, словно шепот мог разбудить того, кто не почувствовал бушующей над ним ярости. Но Робер открыл глаза.
- Что случилось, мадам? – он попытался приподняться, с изумлением посмотрел на мертвую лошадь, придавившую его к земле. Заметил Нуара.
- Он мешал мне, - оправдываясь, произнесла Клер.
Робер понял по-своему:
- Неразумное животное! Но вы, надеюсь, не ранены?
Клер молчала, и Робер обеспокоено заглянул ей в лицо.
- Мадам? Ответьте же, пожалуйста!
Клер подумала: «Самым мучительным оказался стыд… И в этом он прав!»
- Я невредима, Робер. Но вы…
- Помогите мне освободиться.
Но даже вместе им не удалось ничего сделать.
- Мадам, если Изумруд никуда не убежал – берите его, поезжайте в Турель. Приведите моих слуг. Не ждите, не теряйте времени, мадам.
У Клер тихо вырвалось:
- Разрываюсь на части…
Робер не услышал и продолжал настойчиво уговаривать её уезжать.
- Тише! – Клер приложила пальцы к губам Робера. Ещё есть возможность, самая последняя – точный удар и…
- Тише, Робер, - повторила она. – Не тратьте силы. Я не брошу вас. Кроме того, я не найду обратной дороги в этом лесу.
- Лошадь сама вывезет вас к замку, - возразил Робер. – Она не заблудится. Езжайте!
- Если бы Нуар…не погиб, - мягко уговаривала Робера Клер, - я без колебаний доверила бы вас его защите. Но вы сами рассказывали мне о волках и кабанах, которые живут в Экуаских чащах.
- Если вы успеет привести помощь до ночи…
Клер горячо воскликнула:
- Что, если не успею? Хватит споров, Робер. Я остаюсь.
Робер тяжело вздохнул.
- Здесь действительно небезопасно.
- Если понадобится, я проведу около вас всю ночь.
- Как нескромно, мадам! – с привычной иронией вздернул бровь Робер. – Дочь пэра Франсии, как не стыдно.
- Вам повезло, что я дочь пэра, - вздрогнула Клер. – Но это всё пустяки. Приподымитесь, я подстелю вам под спину ваш плащ – вечером похолодает, и вы совсем замерзнете.
Она ожидала пошлого замечания барона, но он промолчал.
«Я сумасшедшая, - корила себя Клер, неосознанно ласково укутывая Робера в суконный плащ. - Я ещё буду сожалеть о том, что он остался жив. Я…» У неё опустились руки – Робер смотрел на неё с благодарностью. Благодарностью за сочувствие, которого не ждали и которого не требовали. Благодарностью человека, которого впервые не прогнали от себя.
- Спасибо, clarissima4.
Клер качнула головой: не за что, хотя понимала, насколько важна для Робера забота, проявленное к нему доброе внимание.
- Что значат слова «Разрываюсь на части»?
Клер улыбнулась:
- «Разрываюсь на части»?У Франсуа есть такая песня – она о сложности выбора.
- И из чего же выбирают?
- У Жаворонка, - Клер лукаво прищурилась, - женщина из двух мужчин. Но я, говоря «разрываюсь», имею в виду такой выбор, при котором обе возможности одинаково привлекательны, и трудно остановиться на чем-то одном.
Робер задумчиво повторил:
- Разрываюсь...
Ни один из них не произнес больше ни слова. Клер незаметно погрузилась в дремоту, поскольку ощущала тяжесть усталости после потрясения несовершенного убийства. Сквозь сон она услышала:
- Clarissima!
- Робер? – Клер с трудом немного приподняла отяжелевшие веки. Вокруг роняли искры многочисленные факелы, раздавались приглушенные голоса и ржание лошадей. Огонь в темноте горел заманчиво и тревожно.
- Изумруд пришел в Турель. Нас нашли.
- Хорошо, Робер, - кротко ответила Клер, снова засыпая.
Откуда-то издалека Робер сказал:
- Не будите её. Осторожнее… «Разрываюсь на части», надо же... А моя любимая песня, clarissima, – «Ты меня погубишь».