Мой друг, к нам Неизбежность подошла
И молча за руку взяла – пора!
Прощений и прощаний мы
Никак не можем допустить – они
Нам ненавистны в простоте.
Мой друг, какие яркие слова
Я Вам несла и не смогла сказать!
Я бесконечным не клянусь:
Я Вас, наверно, не дождусь… И пусть!
Вам будет проще без меня.
Мой друг, играть в молчание смешно,
Когда все правила давно – ничто…
Я умоляю, не забудь –
Ты обещал себя вернуть
Мне…

Кларисса-Аньеза-Рене, графиня Веритэ «Мой друг»

- Нет!
Катарэна, похоже, забыла все слова, кроме этого «Нет!» - так же пел Франсуа: «Зачем Господь создал подобные слова…» Бедный Жаворонок!
Клер закусила губу – не исполнить такую пустяковую просьбу, не помиловать нечаянного убийцу (Тибо Шалонский ничуть не сомневался в незлонамеренности Франсуа, и Клер ему поверила).
- Этот юный Бертран из Сен-Тьери мог стать прекрасным поэтом, - строго выговаривала подруге Катарэна. – А его жизнь так подло – да, дорогая, подло! – оборвали. Мебон завидовал ему – сам он не много хорошего написал, тем паче в последние годы, и убил молодого талантливого соперника. Что скажут люди? «Графиня Прованская защищает Каина, тогда как обязана преследовать его!» Нет, Клер, – это моё графство, и распоряжаться им я буду по-своему!
- Я полагала, что мы объединились против барона д’Оэна!
- Если бы даже и существовал такой союз – который, кстати говоря, тебе всего лишь приснился – он никак не повлиял бы на мой долг карать преступления и на моё чувство справедливости.
- Чувство справедливости? Вот обладание им точно тебе приснилось, Катарэна!
Графиня Прованская вспыхнула.
- Моей волей, по крайней мере, не распоряжается смазливый трубадур со сладким голосом!
- И на кого ты намекаешь? – Клер прищурила глаза.
- На шалонского певца, разумеется. Большего бесстыдства, чем твоё, я не видела! Я на месте барона давно утопила бы его – и тебя заодно – в Ивере. Ты же при виде этого вкусного куска даже трясешься от вожделения. Дура, такое барон долго терпеть не будет!
- Я тоже, - сказала Клер, стремительно выходя из покоев подруги.
Немного поколебавшись, она свернула в боковой коридор и остановилась перед одной из дверей. Люди, охранявшие вход, были одеты не в форму стражников графини Прованской и не поклонились Клер. Но она знала, как с ними обращаться: протянув вперед руку и показав им изумрудный перстень, графиня Веритэ легко добилась того, чтобы её пропустили внутрь. Клер надменно улыбнулась – барон рассказал ей, что её обручальное кольцо, скопированное со старинной драгоценности рода д’Оэнов (перстни различались лишь камнями – сапфиром и изумрудом), является талисманом, владельцу которого подвластные барону люди будут подчиняться, словно ему самому.
Барон развлекался, играя со своим псом по кличке Нуар – зверем, которого Клер очень боялась.
- О, нас посетила мадам! – насмешливо протянул барон.
Нуар негромко зарычал на Клер, но та даже не взглянула на собаку. «Если он бросится на меня и разорвет, пусть барон пеняет на себя – тогда он лишится моего графства».
Барон одобрительно кивнул – не то Клер, не то собаке - и велел Нуару молчать. Положив на мощные лапы чудовищных размеров голову, пес улегся у ног хозяина.
Барон снизошел до того, что сам придвинул для Клер кресло к своему.
- Барон, я не хочу, чтобы некоего человека повесили, - начала Клер с самого важного.
Д’Оэн вопросительно вздернул бровь.
- Он убил своего друга. Имя убийцы – Франсуа Мебон, или просто Жаворонок. Я упрашивала графиню Прованскую своей властью отменить смертный приговор, но она отказалась.
- Разве его уже осудили? Франсуа Мебон ещё вчера был свободен и, кажется, чист пред законом людским – когда же он успел убить?
- Вчера ночью, - нетерпеливо пояснила Клер. – Суда ещё не было, но Жаворонок сознался в своём преступлении. Итак, барон, вы вызволите Жаворонка?
Д’Оэн поставил руку на подлокотник кресла и небрежно подпер щеку ладонью:
- Прежде всего – зачем это вам?
- Первое: меня умолял о спасении его друга Тибо Шалонский, которого я не желаю ничем огорчать, - Клер честно посмотрела в глаза барона, слушавшего её без видимого интереса.
- Второе: я считаю, что вешать отличного поэта, который может создать ещё много прекрасных произведений – слишком большое расточительство для нашей милой Франсии.
- Так, - едва не зевнул барон, наклоняясь, чтобы погладить собаку.
- Третье: моя душа любит его песни, - закончила Клер.
Барон перекидывал из руки в руку голову Нуара, явно блаженствовавшего от этой ласки.
- По-моему, вы начали перечисление не с того конца, мадам. Мне нет дела до нужд других, но если от смерти Жаворонка можете пострадать вы… хм, и ваша душа – я, конечно, распоряжусь сохранить ему жизнь. Но, мадам, - барон не смотрел на Клер, поглощенный игрой с Нуаром, - я редко оказываю услуги без платы.
- Это ваше право, - насторожилась Клер, – я не говорю вам, будто согласна абсолютно на всё, но – излагайте.
- Первое, - д’Оэн оставил пса в покое и, скрестив на груди руки, откинулся в кресле, - вы будете называть меня Робером. Второе: я устрою Мебону не помилование, я побег – так забавнее. Третье: вы поедете со мной в Турель поохотиться – конечно, после того, как вашему Жаворонку ничего не будет больше угрожать.
Клер была разочарована – условия были необременительны и легко выполнимы, а она ожидала чего-либо более страшного.
- По-моему, вы начали перечисление не с того конца, мессир.
Барон засмеялся:
- Нет, мадам, именно с того.
- Допустим, - пожала плечами Клер. – Но как вы собираетесь устроить побег Жаворонку – неужели возьмете тюрьму приступом?
- Это было бы славно, но грубо, и больше пристало черни. Я сделаю всё гораздо тоньше. Хотите послушать?
- Вы ещё спрашиваете!
- Тех, кого приговаривают к смерти – а это больше половины всех узников Шато де Призон и всех тюрем в нашем славном королевстве вообще – должны напутствовать священники. По совпадению, при пыточных камерах и судах служат бывшие братья-инквизиторы, чей опыт и сноровка в таких занятиях, как ведение процессов и допросов, слишком обширны, чтобы можно было ими пренебрегать и не пользоваться. Многие палачи королевства, между прочим (я имею в виду только настоящих заплечных мастеров), выучены своему ремеслу в Инквизиции, и никто ещё… не жаловался на их неусердие. После неизбежного допроса с пристрастием, который обычно проводится на дыбе раскаленными щипцами, преступника оставляют на ночь наедине с Богом – то есть запирают в часовне…
- Но Жаворонка не должны пытать! К тому же он сразу признался.
- …и поэтому у него есть надежда не стать калекой. Я шепну святым отцам, что иногда бывает неплохо проявлять к осужденным милосердие.
- Вам невозможно отказать, Робер.
- Вы считаете? - д’Оэн усмехнулся.
- Не сомневаюсь в этом, - в тон ему ответила Клер.- Что же дальше?
- Кони, быть может, погоня, подкупленные стражи у городских ворот – куда, кстати, вы хотите, чтобы он направился?
Клер задумалась:
- Недурно бы спросить его самого… Но прежде всего – в Фербра, а по Брионе ему будут открыты все дороги. Не думаю, что Катарэ… что графиня Прованская будет разыскивать его по всей Франсии.
- Действительно… А мессир Тибо?
- Что? – не поняла Клер.
Барон повторил:
- Мессир Тибо Шалонский – он поедет вместе с Мебоном или останется при вас?
Клер стиснула зубы – кажется, Катарэна была права, и её излишняя увлеченность трубадуром уже не составляла для проницательного барона никакого секрета.
- Вряд ли вы позволите мне взять его в свою свиту, - неожиданно для себя дерзко сказала она.
Барон наклонил голову на бок с таким неуловимым нехорошим выражением на невозмутимом лице, словно раздумывая, содрать ли живьем с Клер кожу или ограничиться варкой в кипящем масле:
- Вы желаете этого?
Клер вовремя опомнилась. «Я и вправду дура, если ставлю под удар Тибо! Барон – не ягненок, а я вдруг отчего-то стала дразнить его».
- Как у всякой особы знатного рода, - капризно произнесла она, – у меня должна быть блестящая свита. Любой захудалый рыцарь может позволить себе содержать собственного менестреля, тогда как графиня Веритэ, – Клер опустила глаза в притворной скромности, – и будущая баронесса д’Оэн будет выглядеть нищенкой по вине своего мужа.
Барон молчал. В его взгляде Клер по-прежнему чудились различные казни, одна другой изощреннее.
- Робер, чем скорее мы закончим дела с беглецами, - услышав из её уст своё имя, барон нехотя поднял на неё глаза, – тем скорее приедем в Турель. Мне не терпится увидеть ваш замок и Экуаский лес. Говорят, он очень стар, и деревья там – настоящие великаны!
- Итак, вы любите изумруды, песни Жаворонка и леса, - барон весьма скучным тоном перечислил эти вещи.
Клер как только могла ласково ему улыбнулась:
- И вас, Робер, который доставляет мне эти небольшие радости.
- Посмотрим, - скривился барон. – Вы можете идти, мадам, вы мне мешаете заниматься делами.
- Мессир Робер, - поклонилась Клер и вышла, не зная, досадовать ей или быть довольной этой странной беседой.
Камеристка Анни подала ей письма – все они были от мэтра Миля Гайара, астролога, и содержали в себе рифмованные предсказания судьбы. Мэтр Гайар писал, что по распоряжению отца Клер, графа Филиппа, он послал одну копию в Веритэ, а вторую – Клер в Прованс. В другом послании звездочет извинялся за то, что спустя несколько дней после первого отправленного восьмистишия его внезапно посетило новое видение, о котором мэтр не замедлил сообщить госпоже графине.
Клер в сердцах закусила губу – она сразу заподозрила, д’Оэн уже приложил руку к её почте, наверняка он стал отслеживать её поступки с тех пор, как он и её отец условились о неминуемом браке. Хотя печати белого воска были целы, но письма, высланные с таким значительным промежутком, не могли прийти все одновременно – мэтр Гайар имел привилегию пользоваться королевскими гонцами, и его послания всегда доставлялись с поразительной быстротой и точностью. Следовательно, барон их вскрывал и читал. Клер только надеялась, что её последнее письмо Катарэне со слишком откровенными отзывами о бароне д’Оэне не попало к нему.
Клер вчиталась в предупреждение судьбы:
Где надеялась врага заметить –
Друга не сумеешь распознать.
Ночь скрывает многие приметы,
Но не даст бессильного предать.
Не разъединить того, что вместе,
Жалость может крепче уз сковать –
Если и сужден венец невесте,
То его никак не избежать.
И второе:
Будет словом ранена неверным,
Будет рана прочь от в том виновных гнать,
Будет море скорби, море скверны,
Будет длинный путь – конца не знать.
Старый ястреб в небе сложит крылья,
Разобьется по твоей вине –
Для того чтоб слову ты отмстила,
Все мечи поднимет Веритэ.

Несколько дней тому назад Клер с величайшим удовольствием посвятила бы большую часть своего досуга разгадыванию зарифмованных строк, но теперь она была слишком занята, чтобы разбираться в этих головоломках – откровения мэтра Гайара всегда были туманны и иносказательны донельзя.
Об этом, сказала Клер себе, она подумает после. После побега Франсуа.