Глава первая

И демон мне пообещал:
«За песен дар и дар стихов
Я отнимаю сон и кров,
Ко многим мукам будь готов,
Из них страшнейшая – любовь!»
Мне адский призрак не солгал.
Бертран из Сен-Тьери «О природе вдохновения»

В Новые ворота, торопясь, проехала последняя телега. Стражники захлопнули тяжелые дубовые створы, прошитые железными полосами, и отправились в караульную играть в кости. Город понемногу успокаивался, затихал. В субботу вечером Абри, большая и населенная столица графства Прованского, напоминал деревеньку после тяжелого дня косьбы или жатвы: перед воскресной мессой люди старались приготовить душу к праздничному дню.
Башенные часы магистрата негромко отсчитали одиннадцать часов вечера. Стражник, оставленный у ворот, зевнул и потянулся. Но едва первый сладкий сон обнял сторожа, снаружи раздался грохот.
- Эй, кто там?! – закричал испуганный со сна солдат.
- Отоприте, господин стражник! Я – мирный путник, не желающий ночевать под открытым небом.
- Уйдите вон, мессир, - вежливо отозвался стражник, усаживаясь на место. – До утра никого не пускают. Ждите.
Но путешественник не унимался.
- Знаешь ли ты, дубина, кто я? Меня пригласила сама госпожа графиня, я участвую в состязании трубадуров. Моё имя – Франсуа Мебон.
Стражник почесался. Ему, конечно, было известно пристрастие графини ко всяким жонглерам и фиглярам, и про пресловутое состязание он не забыл. Но чтобы сделать исключение для кого бы то ни было и распахнуть перед этим человеком ворота, требовалось сначала получить разрешение капитана, который не любил, когда его беспокоили. Поэтому караульный просто пригрозил шумному посетителю расправой, если тот не угомонится, и опять задремал.
Франсуа Мебон растерялся: обычно дерзости такого рода ему удавались с кастелянами различных замков и командорств. Но богатая трудностями юность научила трубадура не унывать. Франсуа уселся у обочины, решив не смыкать глаз во избежание быть ограбленным.
Через некоторое время он услышал человеческие шаги и поднялся приближавшемуся путнику навстречу. Осторожным движением трубадур вытащил кинжал, с которым предусмотрительно не расставался.
- Приветствую тебя, добрый человек, - первым поздоровался незнакомец. По голосу и каким-то особенным интонациям Франсуа сразу узнал в нем сотоварища-поэта.
Незнакомец продолжал:
- Почему ты здесь один, в темноте, о странник?
Франсуа усмехнулся и убрал кинжал.
- Потому что, добрый человек, - передразнил он печально-возвышенный тон собеседника, – храбрый стражник не пускает меня за городские стены и велит оставаться здесь, пока не встанет солнце.
Незнакомец понимающе кивнул. Ему, по-видимому, тоже приходилось уже, словно бездомной собаке, спать на земле. Усевшись на обочине, он развязал свой дорожный мешок и принялся за кусок хлеба с сыром. Кроткое молчание спутника выводило Франсуа из себя – он был бы рад поболтать, скоротав тем самым вынужденное ожидание. Наконец трубадур нетерпеливо заерзал, покашлял и не выдержал:
- Я, добрый человек, Франсуа Мебон. Моё прозвище Жаворонок – так я подписываю свои песни. Меня пригласили на турнир поэтов, прислав особого гонца. Я прибыл сюда из Кар-дез-Анжа, где жил у маркиза Тьерá, владельца Квадратной башни. Маркиз не хотел меня отпускать, так полюбились ему мои стихи, а на прощание он подарил мне… - Франсуа, увлекшись, чуть не сказал «лошадь в полном уборе, кошель золота и новую одежду», но вовремя вспомнил, что сейчас он пешком и в потертом зеленом саржевом камзоле. Роскошный красный бархатный плащ, единственный, кстати, дар скуповатого маркиза веселому собутыльнику, поэт проиграл в зернь на шаланде, привезшей его вниз по Брионе в Фербра.
Однако незнакомец не заметил несоответствие между рассказом Франсуа и его внешним видом. Наоборот, он оживился, замахал руками и принялся расхаживать туда-сюда по дороге, то хватаясь за голову, то прикладывая ладони к сердцу.
- О сладчайший Христос, Господь наш! Жаворонок! Вы – Жаворонок! Я зачитывался вами ещё в монастыре. Именно благодаря вам я бросил всё перед самым постригом и ушел в мир!
Франсуа кисло улыбнулся: соратник-послушник, обожающий его творчество, ну и удача. Но до восхода солнца нужно было чем-то занять себя, и компания общительному Франсуа не помешала бы.
- Как же зовут вас, мессир?
- Бертран из Сен-Тьери, с вашего позволения.
- Спой мне одно из своих стихотворений, Бертран из Сен-Тьери.
Юноша снова разволновался. Торопливо прошагал в сторону города, вернулся, отдышался и принял забавную позу, свойственную, как отметил про себя Франсуа, практически всем неопытным начинающим трубадурам: изящно и неестественно изогнувшись в талии, Бертран одновременно откинул голову назад, словно наблюдая что-то в небе – на профессиональном арго сочинителей это называлось «наблюдать полет Божьих ангелов в темно-синем эфире небес». Плавно водя в воздухе руками, он произнес нараспев и с подвыванием:

- На берегу ручья
Нас разделяет вода.
Как мне построить мост
От меня до тебя?
- На берегу ручья
Нас разделяет вода.
Но не нужен мост
От меня до тебя.
- Ты ненавидишь за что
? Да, я, конечно, не тот,
Кого ожидала ты здесь.
Но выслушай сердце моё.
- Тебя не люблю – вот и всё.
Да, ты, конечно, не тот,
Кого ожидала я здесь.
Пусть молчит сердце твоё!
- Жалость не красит тебя,
И с презрением зря
Ты отводишь глаза,
Моя бесценная.
- Ревность не красит тебя!
Чтоб не смотреть на врага,
Я отвожу глаза –
Бесценная, но не твоя.

«Да этот птенец не так уж бесталанен, каким кажется, - в изумлении сказал себе Франсуа. – Если счистить с него провинциальную шелуху, избавить от монашеских привычек и исправить произношение – любой королевский двор будет гордиться, оказывая ему покровительство».
Бертран стоял, не смея поднять глаз на знаменитого и, несомненно, строгого слушателя. Когда Франсуа сдержанно, чтобы не распалять в юнце преждевременной спесивости, похвалил стихи, бывший послушник вспыхнул, словно девушка.
- Мессир Мебон, неужели вы думаете, что я смогу участвовать в состязании трубадуров наравне со всеми этими прославленными поэтами – и Тибо Шалонским, и вами, и…
Пораженный Франсуа прервал поток восторженного лепетанья, которым Бертран мог и захлебнуться:
- Тише, дитя, иначе ты сорвешь голос.
Бертран умолк, переводя дыхание.
- Ты собирался меряться силами со мной… - запнувшись, Франсуа продолжал, – …то есть с нами - мастерами слова, королями поэзии?
- Да, - гордо ответил этот несмышленыш, не понимая, что Франсуа завел разговор неспроста.
- И ты надеялся победить? Или захотел схитрить, как хитрят бездарные рифмоплеты, лишенные от природы и слуха, и здравого смысла, которым следовало бы заняться кузнечным, портняжным или бондарным ремеслом, вместо того, чтобы терзать мир своими никчемными куплетами – схитрить как те, кто приезжают на турнир лишь для того, чтобы быть замеченными мелкопоместными сеньорами и поступить к ним на службу в качестве домашних шутов? – Франсуа все более распалялся – ему, много лет занимавшемуся поэтическим делом, многоопытному трубадуру, очень хотелось побить мальчишку, посмевшему ему в лицо заявлять о своих претензиях на титул лучшего поэта, но от природы незлобивому характеру его требовалось дойти до предела терпения, прежде чем раздражение возьмет своё.
Бертран, не думая о том, что его слова могли не понравиться собеседнику, доверчиво мечтал вслух:
- У меня припасена чудесная баллада, я оттачивал её целых полгода. Судьи не устоят и присудят мне если не главную награду, то малую, что будет очень хорошо, потому что я впервые выступлю перед публикой. Вот, - он вынул из заплечной сумы растрепанную рукопись, - моя работа, моя страсть. Аббат монастыря Сен-Дижон едва не погубил её – он искал её, чтобы сжечь, но не догадался посмотреть в дупло Святой Липы. А что было бы, узнай он о том, что я совершил святотатство, доверив этой реликвии нашего монастыря сохранить мои записи!
- Что там? – проворчал Франсуа, опасаясь нового подвоха от маленького проныры – уж не поэма ли, равная Дантовой, у него за пазухой, словно камень, который он готов бросить в соперников.
- Трактат «О природе вдохновения». Слушай, - перелистывая шуршащие, закапанные воском страницы, Бертран рассказывал, глядя перед собой, словно те северные поэты, прозываемые скальдами, что никогда не записывают своих стихов, а, не задумываясь ни на миг, всякий раз поют иные, не похожие на предыдущие, вольно сплетая слова. – К юноше во сне приходит демон, предлагающий ему дар вдохновения. Юноша с радостью согласился, но демон предсказал, что взамен счастью сравниться с Творцом у поэта отберут человеческое счастье. И долгие годы поэт бродил по свету, и все гнали его прочь, но стоило ему запеть – и реки останавливали бурное течение и пропускали его посуху, деревья отдавали ему ветки и сами зажигали из них костер и обогревали его: «Я добротой побеждал даже звериный оскал, словом вражду усмирял…» Однажды он увидел прекрасную девушку, в которую влюбился и для которой сочинил множество печальных сонетов. Отец девушки был крестьянином, он знал только выгоду и просватал дочь за богатого соседа, а поэта избили палками его батраки. И поэт умер, потому что тогда была зима, а он лежал на снегу в поле и не мог пошевелить переломанными руками и ногами… - он ласково погладил неразборчивые строчки.
- Чушь, - завистливо сказал Франсуа, вырывая из рук Бертрана его сочинение. – Наверняка ты подобрал грубые рифмы и глупые слова. Что может знать монашек о законах сочинительства?
- Не смей! – закричал Бертран, пытаясь забрать свое сокровище обратно. – Отдай, дурак!
Франсуа взбесился. Схватив молодого трубадура за горло, он опрокинул его на землю и стал душить. Бертран отбивался, но закаленный в частых трактирных стычках Франсуа одерживал верх, уворачиваясь от беспорядочных отчаянных пинков извивавшегося под ним противника. Лицо Бертрана налилось багровой краской, и он уже совсем слабо сопротивлялся.
Внезапно, услышав надсадный хрип Бертрана, Франсуа разжал пальцы. Оп отполз в сторону от жадно глотавшего воздух полузадавленного юноши и растерянно мотал головой, прогоняя остатки безумия. С ним нередко случались подобные вспышки, но в детстве, и всё заканчивалось обычно ссадинами и синяками на теле его и его товарищей – а теперь он едва не убил человека.
Франсуа кое-как поднялся и подошел к Бертрану:
- Помочь? Ты цел?
Тот испуганно жался, уставившись на Франсуа глазами кролика, попавшего в силок.
- Прости, я не нароч…
Рядом мелодично рассыпались колокольчики – Бертран в панике обернулся, готовясь встретить очередную напасть. Франсуа невольно улыбнулся, узнав, чьи бубенцы звенели на узорчатой сбруе вороного мерина, усталым шагом приближавшегося к ним по Фербруаской дороге.
- Стой, Философ, - натянул узду верховой. Нагнувшись с седла, он всматривался в темные силуэты путников, шумевших на обочине. Неожиданно он радостно вскрикнул, спрыгнул на землю и, подбежав к заранее приветливо усмехавшемуся Франсуа, обнял его.
- И ты здесь, старый горлопан! - тормоша поэта, говорил приезжий. – Покинул сытную щель у Тьера, наград возжаждал! Молодчина, что не дал себя споить этому бражнику из Квадратной башни. Много написал за те века, что мы не виделись? Мне не терпится схватиться с тобой на поэтическом ристалище.
Захваченный в дружеский плен Франсуа бормотал что-то и задавал в свою очередь те же вопросы: где побывал, что нового, какие успехи?
- Тибо, приятель! Ты ещё можешь располагать собой по-прежнему свободно? Ещё не женился на красотке Мари?
Оживление знакомого Франсуа вдруг потухло, словно неосторожно задули свечу. Стягивая с рук серые замшевые перчатки и комкая их, спрошенный ответил глухим голосом:
- Мари умерла. Она долго болела и так исстрадалась, моя хорошая. Я уже полгода без неё.
Франсуа мысленно обругал себя – конечно, он же слышал об этой истории, как слышала вся страна. Трагедия Мари стала одной из трубадурских легенд, быстро облетев всех, состоящих в Поэтическом Цехе. Сам он сочинил большую элегию в честь умершей красавицы и, если до сих пор не потерял её где-нибудь, передаст другу.
Бертран, пошатываясь, подошел ближе.
- Мессир, если только слух не подвел меня, к вам обратились именем Тибо.
- Всё так, мессир, - слегка изумленный видом и словами странноватого молодого человека, ответил Тибо.
- В таком случае, мессир, - с трудом поклонился Бертран, - вы – Тибо Шалонский, автор тех самых чудесных песен, которые распевают по всему королевству.
Тибо, родом из старинного города Шалона, действительно был признанным мастером, кое-кто из ценителей даже смело нарекал его Королем трубадуров. Путешествуя по королевству, он везде мог рассчитывать на добрый прием – как только неподалеку замечали лоснящегося вороного мерина, чей повод был украшен крошечными бубенчиками, словно скакун Королевы фей (кумиром Тибо был один из стариннейших зачинателей поэтической творческой традиции, менестрель, первый начавший писать рифмованные строфы - Томá Лермóнт), хозяева замка, купеческого дома или крестьянкой хижины торопились принять редкостного, славного гостя.
Молодые щеголи подражали ему, нося темно-зеленые бархатные береты с прикрепленным сбоку простым железным аграфом пером белой цапли; не было девицы, которая тайком не тосковала бы о необычных, сводящих с ума, разных глазах поэта (левый - голубой, правый – карий) и белокурых локонах, падавших ему на плечи. Но верность Тибо небогатой дворяночке Мари де Лен не оставляла им надежд, и, хотя в конце концов Мари умерла от изнурительной лихорадки, её поклонник не нарушал данных когда-то клятв, решив попытаться посвятить свою жизнь памяти об их любви.
Бертран, впервые увидев знаменитейшего менестреля, по-мальчишески легкомысленно успел позабыть и свою ссору с Франсуа, и драку. Ему хотелось расспросить героя преданий о тысяче разных вещей. Но им помешали.
Вдали брызнул топот легких, подбитых боэсскими подковами копыт – гонец, а, вероятнее, слуга, промчался мимо трубадуров, взметнув концом синего шаперона1. Навстречу ему, словно только этого всадника и ждали, будто распахнутые порывом ветра, раскрылись недоступные всем прочим в эту ночную пору Новые ворота.
Вскоре по дороге загрохотали колеса тяжелого экипажа, и чуть запыленный, но роскошный, украшенный позолоченными гвоздиками, обитый тисненой кожей дормез, сопровождаемый вооруженными конюшими и рыцарем на караковом жеребце, чинно вкатил в город. С дверцы блеснул герб владельца – в лазурном поле серебряный ястреб под графской короной, и под птицей – венец пэра о пяти геральдических трилистниках. Горделивого всадника, возглавляющего эскорт, по красному бархатному плащу с малым гербом на правом плече и чеканной золотой цепи на шее узнал Тибо – это был сир де ля Фербра, первый рыцарь графини Прованской. Бросив препирательства, поэты принялись обсуждать, кого это мог с таким почетом провожать ко двору графини Катрины её преданный поклонник, пока Франсуа высокомерно не проронил:
- Трубадур, если он только не захолустная деревенщина, обязан знать геральдику – но коли всё заучить не может, то путь затвердит на память хотя бы гербы пэров королевства… - тут он покачал головой и осуждающе прищелкнул языком, а задетый подозрением в захолустности Тибо задиристо звякнул рукоятью кинжала, висевшего у пояса. о звякнул ркоуом сабфесом сабли
- И кто же взял эмблемой грозную птицу? – всё же спросил он у друга, потому что любопытство в нём было сильнее обидчивости.
- Это белый ястреб сеньоров благородного графства Веритэ, - ответил Франсуа с особенной гордостью, словно сам имел некоторое косвенное право на этот герб и на это имя или словно сеньоры пэры королевства не были ему чужими людьми.
Впрочем, ни ликующего воодушевления поэта, внезапно появившегося в нём после того, как был опознан графский дормез, ни мягкой улыбки предвкушаемой в будущем радости, ни блеска в глазах Франсуа Жаворонка никто из его спутников так и не заметил. Все были слишком заняты собой и теми заботами, что ждали их за крепко запертыми воротами столицы Прованса. Все трое смотрели на сомкнутые створы, но лишь один Франсуа тихо улыбался сам себе не потому, что надеялся претворить свои честолюбивые чаяния и грёзы в жизнь – он и позабыл, что шел в Абри ради денежной награды. Прочих трубадуров тешила своими приятно щекотавшими самолюбие нашептываниями их обожествлявшая всякую земную славу гордыня.
- Надеюсь, они любят поэзию, - имея в виду приезжих вельмож, произнес шалонский менестрель, поправляя свой берет. – И если нет, то не станут вмешиваться в то, что произойдет послезавтра – несомненно, столь дорогие гости будут судить нас, бедных бардов, вместе с графиней Катриной. Не может быть, чтобы она не предоставила им места в судилище.
Франсуа в ответ только сверкнул глазами, предупредив товарищей, что, судя по свежести воздуха, скоро наконец рассветет, и добавил:
- В Абри есть удобная гостиница – «Звездный покров». Завтракать мы будем там.