Отдавая дань приличиям, новый хозяин мальчика носил сбитый набок грязный парик. Прежний хозяин и его подмастерья, которых не смели задевать ни стража, ни монахи, ни даже солдаты Наместника, в страхе, спотыкаясь, отшатнулись от этого неряшливого маленького человека, которого можно было принять за пьяного мелкого дворянчика, если бы не совиный взгляд.

Эти жёлтые холодные глаза остановились на мальчике, и тот почувствовал, что от них уже не скрыться даже по другую сторону мира. Он не хотел идти с этим человеком. Хотелось, чтобы всё осталось по-прежнему, словно он и не произносил тех слов, из-за которых превратился в прокажённого в доме прежнего хозяина. Из глаз хлынули слёзы. Новый наставник отшатнулся, как от удара.

- Почему ты плачешь? Ты научишься языку богов и ангелов – истинному языку. Будешь жить в достатке. Тебе не придётся без толку носиться с дурацкими красками.

Прежний хозяин не прореагировал на этот выпад, хотя мальчик сам видел, как тот хватал за грудки кавалерийского офицера, осмелившегося раскритиковать его манеру письма.

- Пойдём, — новый хозяин развернулся, но мальчик не смог убежать, всё ещё чувствуя на себе взгляд этих глаз по-прежнему наблюдающих за ним из-под грязного парика. Он собрал скромные пожитки, сунув в карман кисточку из конского волоса на память о доме, который едва успел полюбить.

Полуденные толпы заполнили улицы, но новый хозяин шёл беспрепятственно. Они не пошли к дневному рынку – единственному месту, которое посещал мальчик, будучи учеником художника. Он с растущим ужасом понял, что хозяин ведёт его вниз по Дороге Богов, где он давно не бывал, и надеялся никогда больше там не появляться. Сотни храмов из холодного мрамора и перламутра, награбленных в старых вэйшских развалинах, были призваны внушать наблюдателю благоговейный страх. Все они смотрели на мальчика подобно голодным ртам. Но один был хуже всех остальных, он-то и являлся первопричиной страха – Сердце Балана со своими глухими стенами, покрытыми бесконечным священным лабиринтом. Его пасть была плотно сомкнута, и он обожравшимся паразитом выделялся на фоне остальных храмов.

Наставник, не оборачиваясь, почувствовал его беспокойство.

- Почему ты дрожишь? Балан не явится причинить тебе вред.

- Моя мама…

Тут хозяин повернулся к нему лицом и взгляд свирепых глаз неожиданно смягчился. Он похлопал мальчика по плечу.

- Извини, мало что есть на свете хуже незнания. 

Отец мальчика погиб солдатом на Шёлковых Войнах; достойная смерть, более того – понятная. Мальчик никогда его не видел, но если удавалось скопить немного денег, относил цветы к мемориалу на дневном рынке.

Его мать почитала Балана не просто превыше остальных богов, но и всех мужчин, женщин и детей. Ранние годы были отмечены постами и бесконечными размышлениями над загадкой Балана. Но когда война пришла в потусторонний мир, и Балан пал наравне с остальными богами, мать бросилась в храм лично засвидетельствовать преданность своему богу. Мало кому из верующих, чьи боги пали, повезло. Кереш пожрал своих последователей; Эйма заявила, что их поклонение было пустой тратой времени; Бэл-Сын-Битвы только пил и рыдал, озадачив свою кровожадную паству; сияющий Йор был свергнут своим же первосвященником, который сам занял трон Немлы.

Балан явился в Акс и призвал к себе верующих, пообещав дать ответ на загадку. Когда все собрались, он запечатал храм, сомкнув каменные стены на дверях и окнах. С тех пор никто туда не вошёл, и никто оттуда не вышел.

- Не стоит отчаиваться по нескольким причинам, — сказал хозяин, — Во-первых, хотя многое и длиться очень долго, дольше, чем можно себе представить, очень мало по-настоящему вечного, даже жизнь богов. Кроме того, в неопределённости есть свои преимущества. Знаю я одного философа, который заявляет, что тех, кто заключён в герметичную структуру подобную храму Балана, учитывая, что его воля нам не известна, должны рассматриваться в качестве и живых, и мёртвых. Пока мы не увидим и не узнаем, те, кто внутри, должны считаться  теми и другими или даже одновременно и теми и другими. 

Мальчик быстро выкинул это из головы. Если начать представлять, что могло происходить внутри храма, можно сойти с ума. Он решил считать, что мать также мертва, как и отец, иначе пришлось бы в кровь разбить руки о глухие стены храма. Он жил с болью от отсутствия матери, но была и другая, в которой  не мог признаться даже себе: он вырос в её вере, следовал ей с железной уверенностью ребёнка, а когда Балан вернулся и созвал паству, мать оставила его.

Дом хозяина представлял собой беспорядочное нагромождение камней и соломы – грубая лесная хижина каким-то образом перенесённая в переулок улицы Печатников. На карнизе гнездились птицы. Он слышал однажды имя своего хозяина от тех, кто иногда, содрогаясь, обращались к нему за помощью. Его звали Мартик – Мастер Оратор.

Мальчику выделили койку между пыльных книжных шкафов и наказали вытирать с книг пыль, поддерживать огонь в очаге, таскать воду и скоблить полы. Хорошо известные всем ученикам обязанности – обычная доля сирот. Было единственное отличие. Однажды помощник одного из печатников пришёл учить его письму: эрести, высокому и низкому нагалю и даже древнему вэйшскому, который отнимал уйму времени, не имел, как казалось, никакого смысла и стоил нескольких порок за отсутствие прилежания.

В клетке мастер Мартик держал маленькую серую ящерицу, и иногда мальчик замечал, как её небольшие выпуклые глазки с явным интересом следят за тем, как он выписывает слова. 

Нанятый наставник был также горяч и нетерпелив, как и большинство подмастерьев на памяти мальчика и часто ругал его за медлительность, и проклинал свою несчастливую судьбу, связавшую его с неумехой учеником, пусть тот даже и был подмастерьем Оратора. Но всё равно склонялся в поклоне каждый раз, когда входил мастер Мартик и без возражений принимал плату.

Однажды, когда наставник ушёл, ругая  нерадивого ученика, тот услышал, как ящерица заговорила.

- Не слушай его. Ты хорошо складываешь слова. Я тысячу лет не слышала этой поэмы и была рада снова встретиться с ней.

Её нежный и лёгкий голосок не походил на карканье, которое можно было ожидать от такого создания. Он напоминал два голоса, звучащие в унисон. Мальчик в страхе затаил дыхание, а потом засыпал ящерицу вопросами: кто она, и почему умеет разговаривать; но той надоело, и она больше не разговаривала.

Когда подмастерье печатника со вздохом признал его достаточно подготовленным, мастер Мартик призвал мальчика и заставил читать на языках, которым тот научился: строки морского эпоса эрести, философские диалоги на нагале, размышления обоих народов о славе и несчастьях войны. Мальчик ломал голову над отрывочными строфами на старовэйшском. 

У всех этих слов есть нечто общее, — сказал Мартик, — все они лгут.

Теперь он держал книгу, открытую на цветном рисунке извивающегося пламени.

- Что это?

- Огонь?

- Нет, всего лишь изображение огня. Прекрасная ложь, подобная той, что творит твой прежний хозяин. Так и слова – написанная или сказанная абстракция, они только обозначают вещи. Вот чем они отличаются от истинного языка.

И тут Мартик произнёс слово; оно вырвалось у него изо рта не речью, а треском ревущего пламени. Мальчик почувствовал жар на щеках.

- В языке истины, языке потустороннего мира, слово и то, что оно обозначает – одно и тоже. Одно равно другому. Сказать огонь, значит создать огонь. А теперь, я хочу, чтобы ты произнёс слово, сказанное тобой в лавке прежнего хозяина. Слово, которое прервало твоё существование в качестве подмастерья художника и привело к изучению истинного языка.

- Я… я не помню, господин.

- Дело не в запоминании. Ты знаешь его. Скажи сейчас.

Он и хотел бы забыть, но не мог. Эта картина снова и снова вставала перед глазами помимо воли. Ему поручили размалывать пещерных жуков для получения пурпурного красителя. Первые недели ученичества у художника это вселяло в него ужас и отвращение, но вскоре стало привычной, лёгкой обязанность, почти приятной по сравнению с тонкой работой по скручиванию кистей из щетины. В тот раз он заметил на краю ступки какое-то судорожное движение, тщетное царапанье по камню. Один из несчастных жуков выжил в мешочке среди своих мёртвых собратьев, и теперь, полураздавленный, боролся за жизнь на краю гибели. Преисполненный жалостью мальчик наблюдал последние мгновения существования маленького насекомого, у него в голове внезапно прозвучало слово для того, чему он оказался свидетелем – слово, которое рвалось изо рта также упорно, как жук из ступки.

И сейчас, в доме нового хозяина, он вновь произнёс его, и, казалось, оно заключало в себе всю печальную тщету последних мгновений жизни. 

Снова, как и тогда, он почувствовал нечто – едва различимые фигуры внутри стен; что-то под собой глубоко под землёй, глубже, чем простирался город. Его окружали едва различимые фигуры, и все они шептали. В первый раз он слышал эти звуки, но посчитал их бессмыслицей, но сейчас он узнал интонации старовэшского, хотя и смог различить всего несколько слов. «Холод» и «забвение»

- Ты слышишь и видишь мертвецов, — сказал мастер, — древние Вэйши, которые построили этот город, хоронили своих близких в стенах. Акса сложена и скреплена телами. Эрести и даже Нагаль здесь только гости; этот город – вотчина мертвецов.

Мальчик продолжал выполнять привычные обязанности, но теперь к ним добавилось самостоятельное чтение. Мастер Мартик одну за другой вручал ему книги из своей пыльной библиотеки. Временами, когда он знал, что остался один, мальчик пытался повторить слово огня, сказанное мастером, но выдавливал из себя только хриплое карканье.

- Так у тебя никогда ничего не выйдет, — сказала ящерица, — нужно это понять не так, как это делают философы или Рух в своих спиральных башнях, а как поэты. Для начала ты должен вспыхнуть.

- О чём ты?

- Открой клетку.

Он отпрянул и больше не разговаривал с ящерицей.

- Что есть боги?

Подобными вопросами Мартик довольно часто отвлекал его от домашней работы или от занятий.

- Человеческие герои, достигшие бессмертия и власти в потустороннем мире.

- Да, некоторые. Другие – могущественные духи, для которых потусторонний мир родной дом. Остальные – ожившие идеи или осколки иных, давно забытых миров. Сказать кто из них кто не так легко, как кажется. Боги – отъявленные лжецы.

Мальчик подумал о Балане и его неразрешимой загадке.

- Но разве они не говорят на истинном языке?

- Боги говорят на многих языках, иногда множеством уст. Что есть ангелы?

- Помощники, которых можно вызвать и которыми можно управлять.

- И снова только часть ответа. Они – воплощение природы, ожившие законы. Они говорят только на истинном языке.

- И у них нет собственной воли?

- Не так, как у нас. Они не слуги, во всяком случае, не больше, чем ветер может быть слугой. Что есть духи?

- Жители потустороннего мира, как люди – жители нашего.

- Да, но не как люди. Они живут по странным законам, которые кажутся нам просто капризами. Они… не понимают нас точно так же, как мы не понимаем их. Но это не важно. Ты неплохо продвинулся в учёбе.

Хозяин улыбнулся, и мальчик обрадовался своим успехам настолько, что сам осмелился задать вопрос.

- А что за ящерица у вас в клетке?

- Почему ты об этом спрашиваешь? – тон Мартика резко изменился, улыбка исчезла.

- Она разговаривала со мной.

Его лицо скривилось в гримасе. Мальчик забормотал извинения, но это не помогло. Мартик схватил его за ухо, вытащил в комнату и до крови отходил тростью поперёк спины.

Этой ночью он забрал клетку из комнаты мальчика. Лёжа в темноте, мучаясь бессонницей от боли, мальчик слышал, как наставник кричит и ругается, а потом он… зарыдал, о чём-то умоляя ящерицу.

Иногда к ним приходила седовласая женщина. Её голубые губы и красное с золотой окантовкой платье указывали на Рух высокого ранга. Мальчик слышал рассказы о них: о том, как они создают в своих спиральных башнях чудесные артефакты и даже интригами заставляют плясать Наместника и его королеву под свою дудку. Они предлагали правителям и их городам щедрые дары такие, как газовые фонари, тускло освещавшие Акс вечерами, или пистолеты, на которых молодые дворяне решали вопросы чести; но самые невероятные чудеса они оставляли себе и весьма жестоко карали любого вора, покусившегося на их секреты. Она пришла с двумя Рухами низшего ранга, молча выполнявшими все её прихоти; их лица были закрыты капюшонами

Женщина Рух и мастер Мартик вели себя, как старые друзья, а мальчик кипятил им чайник. К его удивлению, хозяин с гордостью представил его женщине, которую звали Гелера.

- Мой подмастерье. Для своего возраста он не плохо знает старовэшский. А всего год назад был всего лишь неграмотным учеником художника.

Гелера кивнула, оглядев мальчика с ног до головы.

- Не плохо, но если бы он был Рух, к настоящему моменту он знал бы вдвое больше языков.

- Тьфу, радуйся, что ты не у них, парень. Рухи не берут учеников, своих новичков они покупают, как рабов, и те никогда не получают свободы, даже сравнившись в могуществе с пэрами, как, например, Гелера. У них голубые губы, потому что с ранних лет они хлещут настойку эсмы.

- Она обостряет ум, — заметила Гелера.

- И возбуждает аппетит, в котором с Рухами никто не сравнится.

На это Гелера нахмурилась, и мальчик на мгновение испугался, но по их разговору стало ясно, что они давние приятели, а взаимные подколки при общении служили всего лишь украшением их дружбы. Она назвала мастера эрестийским варваром, а он её — нагальской дикаркой, и они рассмеялись. Он назвал её Рухским пауком, а она его – свихнувшимся бормотуном, и они расхохотались ещё громче. Мальчик слушал их разговоры, пока убирал со стола, приносил пряники и подливал чай. Он мало, что понимал, но догадался, что речь шла о серьёзных вещах: политике людей и богов, последних глупостях Наместника или о грабительских действиях Эрестийской Торговой Палаты. Тут Гелера сменила тему.

- Мошенники поступят по привычной схеме. Уверена, сама такая. Меня больше интересуют сердечные дела. Скажи, Мартик, как поживает твоя возлюбленная?

Лицо хозяина перекосилось, и мальчик снова испугался, что они подерутся, опасаясь тех сил, которые могли выпустить на волю Рух и Мастер Оратор в маленьком домике. Но хозяин, не сказав ни слова, встал и ушёл в спальню, хлопнув дверью.

Гелера вздохнула:

- Любовь доведёт его до смерти. Мальчик, сделай мне одолжение. Не закончи, как твой наставник. Худшие пожирают слабых, и даже неплохие, как Мартик, желают вещей вне человеческих возможностей. Зависимость от власти – гораздо хуже зависимости от настойки эсмы. Слушай внимательно – я открою тебе величайший секрет Рухов.

Мальчик вздрогнул и поборол желание закрыть ладонями уши. Он видел гравюры, на которых воры на собственных кишках висели на спиральных башнях. 

- Не бойся. Это открытые знания, хотя за меньшие секреты можно понести жесточайшее наказание. Наш величайший секрет таков: мы наблюдаем, проверяем и описываем всё, что видим. Наша сила не в нас самих, а в наших знаниях. Мы много лет делимся этим секретом, но ещё никто не бросил нам вызов. Их интересуют не наши знания, а то, что они могут дать.

Гелера встала и попрощалась с мальчиком. В установившейся тишине зала, он услышал, как сквозь дверь доносится приглушённый плач его наставника.

В свободное время он прочитал всё, что смог о боге своей матери.

Балан был божеством нагалей, но те не поклонялись ему, так как другим своим богам. Именно это и заставило взбунтовавшуюся эрестийскую знать, к которой принадлежала и его мать, с их примитивными представлениями колонистов о древних божествах нагалей, воспринять культ Балана. В летописях нагалей он представал в качестве бунтаря и обманщика, но, в отличие от Лара – бога-ребёнка нагалей, чьи проделки были злы и жестоки; Балан редко раскрывал свои секреты и знания и никогда не делал этого даром. В одном из вариантов «Агалемы» он привёл заблуждавшегося князя к истинной мудрости, а в другой – обманул глупого принца и погубил его. В некоторых историях открытая им истина была хуже самого жестокого обмана.

Отец мальчика был нагалем, однако с честью служил в колониальной армии, за что и заплатил жизнью. Его мать была эрести, однако принесла в жертву положение, семью и всё остальное ради загадочного нагалийского бога. Таковы священные парадоксы Балана. На храмовых фресках его изображали как благочестивого лысого монашка, но мальчик замечал жестокость в улыбках его идолов и страсть к разрушению в их глазах. У бабок на рынках «улыбка Балана» означала удачу, которая наверняка ведёт к краху.  

Чем больше мальчик читал, тем больше отчаивался узнать хоть что-то; и тем не менее новая жизнь дала ему некую сумасшедшую надежду. Для Мастера Оратора открыты все двери, даже слепые стены храма Балана. Если он и не поймёт, то по крайней мере обретёт силу. Пусть Рухи наблюдают и изучают; он будет действовать.

Он часами пялился в огонь, слушая его трескучий голос. Он пытался произнести слово огня, но ничего не получалось. Вспомнив слова ящерицы, он представил себе глухие стены храма, свою ярость к созданию, запершему входы, сунул руку в огонь и держал её там, пока боль не стала нестерпимой.

Очнулся он в своей постели. Рука была забинтована и смазана травяной мазью, но жадная ярость огня, с которой тот пожирал воздух, масло и плоть, никуда не делась; осталась с ним. Он проговорил, и слово волной палящего жара возникло на его бормочущих губах.

- Ты здорово сглупил, — сказал мастер Мартик, — однако, я уже начал задаваться вопросом, чего же ты так долго ждёшь?

Он поднял руку, показав ожоги на одном из пальцев.

Невозможно было предугадать, когда придёт новое слово. На это влияли не одни только чувства или учёба, а, скорее, и то и другое вместе. Это походило на то, как прежний учитель отзывался о живописи: крохи таланта – ничто без труда, а труд без таланта пропадёт впустую. Он часто с грустью вспоминал о старом учителе. Старый мастер Эней не был ни терпелив, ни добр, но во всём, что он делал, чувствовалась любовь к своему искусству. Его миром правила красота, а не неумолимые законы власти и истины. Его любовь была чиста и полна жизни, а любовь Мартика – тайной, но обещала много большее.

Мальчик ночи напролёт проводил голышом на крыше под дождём, но так и не выучил слово воды, зато позже, читая немлийские скрижали «Загадки глубин», он почувствовал, как оно заполняет грудь, и выкашлял его, словно воду из лёгких 

С другими словами всё было не так очевидно. Каждое утро он рассматривал семечко, посаженное в горшочек, думая, что узнает слово травы. Вместо этого, пока он смотрел, как оно прорастает словно пальцы из изношенной обуви, к нему пришло слово «расти».

Временами он подолгу пялился на запертую дверь в кабинет наставника, думаю о глухих стенах храма, но желаемое слово не приходило.

Когда он выучил ещё несколько слов, мастер Мартик вызвал его, чтобы он продемонстрировал свои успехи.

- Весьма неплохо, — сказал Мартик, после того, как тот закончил, — ты здорово продвинулся. Однако, не торопись выучить все слова, которые можешь. Слова – ещё не всё, а Оратор с большим словарным запасом, слабее того, кто знает несколько истинных слов, но хорошо разбирается в знаках и синтаксисе. Вот, смотри…

Мастер вновь произнёс слово огня, но сопроводил его жестом руки, взмахнув ею в воздухе так, что мальчику показалось будто вспыхнул огонь. Когда он разжал кулак, на раскрытой ладони Мартика потрескивал маленький язычок пламени.

- У меня в кабинете много свечей, мальчик. Твоя задача – зажечь их.

Часами складывая пальцы и так и эдак, вспоминая чувство огня и листая том за томом, мальчик наконец-то понял как правильно сложить пальцы и дополнить этот жест ревом слова огня. С безумным ликованием он смотрел, как тонкая струйка огня сорвалась с кончика пальца.

- Хорошо. Жест и слово сильнее, чем просто слово. Но не обольщайся своим огоньком; при всей его истинности, он ничем не лучше кремня или фосфора. Язык истины хорош для другого: написать символы и заклясть духов, и много ещё для чего, о чём мы не будем здесь говорить. Ты ещё ко многому не готов.

Силой знаков и слов мальчик приручил лёгкий бриз, чтобы тот обдувал наставника и носил воду. Напрактиковавшись, он смог понять, как заставить ветер переворачивать страницы книг, как научить язычок пламени танцевать и перепрыгивать с пальца на палец, как уговорить траву расти и не чахнуть. Учитель показал другие книги, запертые в крепком сундуке – книги по ораторскому искусству. Некоторые – невероятная чушь, наполненная описанием обители богов и времён года в потустороннем мире; другие таили в себе формальную чёткость их искусства: графики и расчёты эффектов, уравнения, состоящие из символов и идеальных цифр, таинственные геометрические фигуры; третьи, которые наставник не разрешил трогать, были написаны пиктограммами, а открывшего их ждали неприятные последствия. Большинство из того, что читал мальчик, казалось ему бесполезным, но иногда мнилось, что он видит нечто, имеющее смысл, некие проблески мудрости.

Мы народ замкнутый, — говаривал Мастер Мартик, — большинство ораторов доверяют только своим наставникам и ученикам, а некоторые не верят даже им. Ты слышал об Араге к северу от Эрестии? Там правят ораторы, и, как говорят, нет более жестокого и негостеприимного народа. На наше счастье вся их сила направлена вовнутрь; они пожирают сами себя. Самое забавное в истине как таковой, так это то, что хоть мы и говорим на одном и том же истинном языке, каждый из нас учил его по-своему, и никто его не знает в совершенстве. Наша беда в другом: мы любим истину в себе и поэтому не способны работать или создавать что-либо вместе, руководить друг другом, любить друг друга.

- Улыбка Балана, — сказал мальчик.

- Да. Мы часто даём Балану повод улыбнуться. Пойдём, я тебе сегодня кое-что покажу.

Мастер Мартик провёл мальчика в кабинет, куда никогда раньше не приглашал. Тут стояли совсем другие книги, испещрённые пиктограммами, запирающиеся на замки; их застёжки были выполнены в виде демонов охранников. Один том издавал слабый гул, другой, казалось, что-то тихо шептал. Третий, при попытке пристально на него посмотреть, вызвал резь в глазах. Здесь же в своей клетке недвижно сидела серая ящерица. Мальчик старался не замечать её и молил, чтобы та продолжала молчать.

К счастью, Мартик также не замечал ящерицу, он достал с полки над кроватью маленькую стеклянную шкатулку. Внутри виднелся обломок тёмно-бурой кости.

- Что это?

Раньше границы между мирами были слабее, и множество существ проникали к нам и селились здесь. От них мало что осталось, но даже их кости, их древние останки, заключённые в камень, хранят их силу. Говорят, многие чудеса Рух питаются ею, но никто так не жаждет её, как ораторы. Сила слов и знаков не сравнима даже с малой частью той силы, что исходит  от их мельчайших обломков. В Араге их носят в короне и скипетре, а у древних Вейшей за маленький кусочек давали цену сотни рабов.

Мартик вернул шкатулку на полку.

- На сегодня достаточно. Нужно очинить несколько новых перьев и вымыть кастрюлю. Я хочу, чтобы это было сделано вручную. Никогда не полагайся только на слова.

Мальчик работал, учился и был во всех отношениях прилежным учеником, но теперь одна мысль свербела в его мозгу – он никак не мог выбросить из головы маленький осколок кости. Он видел во снах, как край сети судьбы прорывается в реальный мир. Если бы только он мог завладеть этим; он бы разнёс двери храма Балана, и может быть… он даже не решался подумать об этом… он бы не был больше сиротой.

Однажды Мастер Мартик приказал принести лучший жилет и вычистить парик. Хозяин сбрил недельную седую щетину, на которую обычно не обращал внимания, и извлёк на свет великолепную трость красного дерева, которой раньше на памяти мальчика не пользовался. 

- В Аксе все ораторы служат прихотям Наместника. Запомни это накрепко, парень. В противном случае нас ждёт инквизиция и утопление, как это произошло в Немле. Сегодня мне выпала удача быть вызванным на службу.

Ничто в лице Мартика не выражало радость по этому поводу.

- Не знаю, сколько я там пробуду. Убирай в доме, учись и читай только те книги, которые я разрешил. Из моего кабинета могут доноситься голоса. Не обращай на них внимания, даже если они молят о помощи или грозят смертью. Удачи.

Целый день мальчик пытался следовать приказу наставника, но его с невыносимой силой тянуло к запертой двери; он часами разглядывал её, напрягая мозги и пытаясь узнать слово открытия. Он перерыл все книги, которые могли облегчить понимание: «Сущность замков» Говестуса, «Повествование о моём заключении и освобождении Светом Йора» святого Инверса. Бесполезно. Он прислушивался у двери, и иногда, казалось, слышал лёгкий шепоток, слишком тихий, чтобы его разобрать, но и это не помогло. 

Мартик мог вернуться в любое время, а другого шанса могло и не представиться. Мальчик задумался;, а что, если это ещё одна проверка; что если Мартик хочет, чтобы он открыл дверь, как хотел, чтобы он обжёгся, изучая слово огня; или всё наоборот и Мартик сейчас наблюдает, проверяя его преданность. Никак не узнать. Есть только дверь и то, что за ней сокрыто. 

После двух дней страданий и отчаяния он рухнул перед дверью, рыдая и молотя кулаками по неструганным доскам. В мыслях он вернулся в те времена, когда Наставник Сирот обнаружил его, колотящего детскими кулачками по глухой стене храма Балана покрытой лабиринтом. И тут среди его безмолвного вопля возникло нечто похожее на звук бренчания ключей и скрип петель. От одного только слова замок не шелохнулся, но он подбирал жест, пока не нашёл подходящий, а потом повернулся к двери, и замок щёлкнул и открылся под действием истинного языка.

Он остановился у шкафа с запрещёнными книгами. Некоторые шёпотом звали его по имени, но он даже не надеялся взять под контроль силу, заключённую в них. Вместо этого он остановил взгляд на стеклянной коробочке с осколком древней кости, но когда произнёс слово открытия и сотворил жест, она даже не шелохнулась.

- Это шкатулка Вэйшей. Тебе её не открыть.

Услышав голос, мальчик подпрыгнул и обернулся, но увидел всего лишь серую ящерицу в клетке.

- Оставь меня в покое.

- Здесь ещё один замок, который тебе стоит открыть. Если сделаешь это, я дам то, что ищешь.

- Мартик не зря держит тебя там. Вдруг, ты какой-то демон, который только и ждёт момента, когда я открою клетку, чтобы пожрать душу.

Со стороны ящерицы послышался тонкий дребезжащий звук. Мальчик не сразу понял, что это смех.

- Я не демон. Мартик просто боится, что я уйду. Для смертных вы на удивление слабо понимаете, когда что-то стоит оставить в покое. Время для меня не имеет такого значения, но в этой клетке я провела слишком много времени. Пожалей меня, выпусти, и я дам то, что тебе нужно.

Мальчик заколебался, вспомнив, как хозяин лупил его, ярость в его жёлтых глазах. Однако, он уже навлёк на себя гнев Мартика, взломав его кабинет. Теперь его имя занесут в Книгу Лжи; для всех ораторов он станет тем, кто предал узы доверия. Ещё один проступок роли не играет.

Сосредоточившись на клетке и замке, он произнёс слово и сделал пасс. Замок на клетке был простенький, но её крепко стягивали узы утерянной любви Мартика. Мальчику никогда бы не удалось разорвать их, да он и не пытался. Всё внимание Мартика было направлено на  создание в клетке. Едва замок, щёлкнув, открылся, громкий отчаянный вопль потряс дом до основания. Этот звук многолетней боли, одиночества и ревности прозвучал тревожным набатом.

Затаив дыхание, мальчик замер, но звук больше не повторялся, и он взглянул на клетку, только чтобы убедиться, что она пуста.

- Ты обещала мне шкатулку.

- Разумеется, — раздался позади голос Мартика. Мальчик резко обернулся и увидел стоявшего там хозяина с хитрой улыбкой на здорово помолодевшем лице. Он не стал выше, но стоял прямо без следа привычной усталости. Жёлтый блеск, что делал его взгляд таким страшным и хищным сохранился только в виде искорок в его радужке.

- Несмотря на всё, что случилось, я до сих пор считаю его лучшей и первой своей любовью, — сказало существо в облике Мартика. Оно взяло шкатулку. Мальчик заметил, как бледно розовый свет сорвался с его пальцев и коснулся стекла. Через мгновение стенки шкатулки растворились в воздухе, и осколок кости упал в подставленные руки мальчика.

- Только правильное биение сердца сможет открыть шкатулку, — сказал не-Мартик, — Спасибо, что выпустил меня. Надеюсь, придёт день, и мы снова встретимся.

Он подмигнуло прежде, чем покинуть комнату. Мальчик не слышал, как хлопнула дверь, но когда он перестал трястись и обыскал дом, того, что жило в клетке, в нём уже не было.

На закате он снова стоял перед Сердцем Балана. Жемчужный лабиринт на гладких стенах поймал последние лучи заходящего солнца. Выше по улице адепты Йора пели Плач по уходящему светилу. Кость в руке была на удивление лёгкой, и он на мгновение задумался, какому же существу она принадлежала? 

Он посмотрел по сторонам, но никто не появился. Мальчик глубоко вдохнул, задержал дыхание и медленно выдохнул. Он плотно зажал древнюю кость в кулаке одной руки, сделал пасс и произнёс слово открытия. Оно вырвалось изо рта с таким грохотом и с такой силой, что он не устоял на ногах, тело содрогнулось, словно от удара молнии. Сила собственного слова бросила его наземь. Кость в руке превратилась в густые клубы голубого дыма тут же развеянных по ветру. В ладони ничего не осталось.  

Поднявшись на ноги, он увидел, что на фасаде храма возникла узкая трещина, протянувшаяся от пола до потолка. Её ширины едва хватало, чтобы протиснуться, что мальчик и поспешил проделать, пока трещина снова не закрылась.

Внутри храм был открыт небу, но всё, что видел мальчик – узкий коридор не шире той щели, через которую он сюда пролез, заканчивающийся несколькими ярдами дальше поворотом направо. Следующий коридор был чуть шире, но вскоре кончился развилкой направо и налево. Мальчик провёл пальцем по перламутровому узору на стене и понял, что он внутри подобного лабиринта

Он глубоко вздохнул и сжал кулаки, сдерживая отчаяние. Возможно, это и есть храм. Может быть он найдёт свою мать заблудившуюся здесь и бродящую по коридорам.

Что-то в здешнем небе было не так. Когда он вошёл, солнце садилось, но теперь небо выглядело голубым и безоблачным, хотя солнца и не было видно. Узкие стены были слишком высоки, чтобы разглядеть что-то ещё – он понял только, что они тянутся бесконечно.

Тут впереди раздался какой-то звук, и мальчик увидел пятку ботинка, исчезающую за поворотом. Он бросился бежать. Завернув за угол, он снова успел заметить всё ту же пятку, вновь исчезнувшую вдали. Он не мог сказать, сколько он таким образом преследовал незнакомца. Он бежал, пока хватало дыхания. Мальчик кричал незнакомцу, чтобы тот подождал, но, казалось, тот не приблизился ни на дюйм, как бы он не бежал. Когда надежда уже оставила его, мальчик повернул за угол и увидел высокого мужчину в офицерском плаще и эполетах, стоящего лицом к тупику. Человек стоял совершенно спокойно, словно рассматривая узоры на стенах. 

Мужчина медленно повернулся к нему, и мальчик увидел молодое аристократическое лицо нагаля с глазами древнего призрака. Кроме того, он разглядел рваную кровоточащую рану на покрытой медалями груди. Казалось, она не причиняет ему ни боли, ни беспокойства. Но как только его взгляд остановился на мальчике, офицер на мгновение замер, а потом из его усталых глаз потекли слёзы.

- Нет! Не говори мне, что он потребовал и тебя.

Тут мальчик всё понял, так как понимаешь во сне.

- Не говори мне, как ты умер, — сказал отец, — мне этого не перенести. Надежда на твоё рождение – единственное, что поддерживало меня на передовой. Когда вера твоей матери призвала меня сюда, надежда на твою свободу – единственное, что даровало мне радость.

- Я жив. Я произнёс слово открытия и пришёл сюда, надеясь освободить маму.

Отец крепко сжал его в тугих объятиях, и мальчик почувствовал тепло, несмотря на ледяной холод отцовских рук. Он рассказал отцу обо всём, что произошло с тех пор, как мать исчезла в храме. Как Наставник Сирот отвёл его в дом одиноких мальчиков – мальчиков, которые росли, не зная ничего, кроме голода и тёмных подворотен, которые презирали его за то, что он сохранил следы материнской заботы. Он знал, что рано или поздно, они бы убили его, если бы  художнику Энею не понадобился  ещё один подмастерье, и если бы его пальцы не скрутили лучшие кисти. Он рассказал отцу о слове, о Мастере Мартике и обо всём, что случилось потом.

- Мой сын – Оратор, — отец произнёс это со смесью гордости и чего-то, что, как надеялся мальчик, не было скрытым страхом, — хотел бы я посмотреть на это.

Пока они шли по коридорам замка, отец тоже рассказывал ему свои истории.

- Если бы я только пережил эту проклятую войну, все могло бы быть по-другому. Я бы вытащил твою мать из этой унылой секты и построил дом подальше от Аксы, от нагалей и эрести, где мы могли быть просто теми, кто мы есть. Я никогда не встречал такой же свободной и не погрязшей в предрассудках женщины, как она. Да даже её поклонение богу, имя которого мои родители произносили не иначе, как в проклятиях, тоже было проявлением её независимости – шансом выбрать собственный путь. Я отринул всех богов из сердца, но традиции по-прежнему связывали меня с культом Пылающей Орхидеи, точно так же, как раньше  связывали моего отца

- Я не был счастлив, выросши под оккупацией. Коварный советник Вице-короля, представитель Торговцев, нашёл в наших рядах тех, в чьих сердцах было предательство, и подкупом заставил изменить их долгу чести, превратив нас в наёмников наших же врагов. Я сражался, поскольку мне приказали, а Пылающая Орхидея никогда не сражается иначе, чем всем сердцем. На шёлковых войнах я столкнулся лицом к лицу с самим беглым принцем Аксы. Я перебил его охрану и столкнулся с ним мечом к мечу. Последнее, что я увидел, была его презрительная усмешка, когда он застрелил меня из пистолета Рухов.

Они разговаривали, бродя по переходам лабиринта. Мальчик уже совершенно заблудился, да и его отец, казалось, не имел ни малейшего понятия, куда идёт.

- И вот, моя душа бродит здесь, по закоулкам храма. Всякий раз, как только кажется, что я нашёл верный путь, он тут же пропадает. Я годами разыскиваю твою мать.

- Я знаю истинный язык, — заявил мальчик с гораздо большей уверенностью, чем  чувствовал на самом деле. Он позвал маму по имени, надеясь, что оно, сработав, как истинное слово, приведёт к ней. Ничего видимого не произошло. Он чуть не сломал мозг, пытаясь подобрать слово, чтобы найти потерянное, и, не глядя, бросился в пучину безумия.

- Балан будет использовать истину против тебя, — сказал отец, — У него два рта; один видим, а другой – нет, и оба одновременно говорят и правду, и ложь.

Они снова упёрлись в тупик, и мальчик ещё раз произнёс слово открытия. Когда же слово и пасс не помогли, он разразился проклятиями и врезал кулаком по стене.

- Должен быть другой способ, — сказал отец, — той части силы, что ты принёс с собой недостаточно для преодоления святости храма, но я слышал, что та же сила содержится в костях самих ораторов. Вы – проводники для потустороннего мира и можете открыть путь.

- Это запрещено, — на самом деле он этого не знал. Мартик никогда не упоминал о таком. В прочитанных книгах ораторов встречались упоминания о «проклятых собирателях костей» и о «гуле-Ораторе», но и только. И всё же в этой идее было что-то неправильное.

- Ты и так достаточно рискнул, придя сюда, — сказал отец, — я требую от тебя слишком многого, сынок. Извини.

Он был прав – он и так зашёл слишком далеко. Хуже не будет.

Мальчик снова вперился взглядом в стену, оттопырив мизинец на левой руке. Он надеялся, что его не разорвёт сразу же. Попытался снова повторить слово и пасс, думая о пальце и кости внутри него, предлагая его так же, как до этого предложил осколок древней кости.

Что-то изменилось. Пока он произносил слово, палец перестал чувствоваться, вернее, он чувствовался, но казался чужим, словно инородная вещь, выросшая на руке и подлежащая удалений;, а ещё – он болел. Густая струя фиолетового дыма поднялась от мизинца. Это было мучительно, словно его одновременно сжигали и свежевали, лёд о огонь одновременно. Это было гораздо хуже любой перенесённой мальчиком порки или побоев. Глаза наполнились влагой и он чуть не потерял сознание от боли.

Когда мальчик открыл глаза, палец исчез, словно его не было, а то место, где он находился, покрыла плоть. Стена застонала и дрогнула; по её поверхности пошли тонкие трещины. Сквозь них проник свет – странный, неописуемый.

- Да, — сказал отец, — она открывается. Ты должен отдать больше.

- Куда она ведёт?

- В сердце храма Балана. К матери.

- Откуда ты знаешь?

- Я чувствую это. Мы рядом. Ты должен отдать больше.

Мальчик рассматривал пропавший палец, тонкие трещины и странный, нереальный свет, сочившийся сквозь них, словно огни, поднимавшиеся из глубин в рассказах моряков.

- Нет.

Отец с выражением отчаяния и горькой, бессильной ярости на лице бросился на мальчика. Рана на груди изменилась, она широко распахнулась, показав зубы в улыбке – улыбке, которую мальчик знал по книгам.

- Не останавливайся, — сказали одновременно оба рта, — открой мне путь.

Он побежал. Слёзы струились по щекам, но он заставлял горящие лёгкие и перетруженные ноги работать за пределами их возможностей. Он не оглядывался, не останавливался посмотреть, куда ведёт его путь. Лабиринт был не прост. Всё, что он знал, так это то, что стены за его спиной передвигались, и любой поворот мог привести его назад к той ужасной улыбке. 

Коридоры становились всё уже и уже, но он увидел впереди тесную щель, сквозь которую он сюда пролез. На пределе сил он рванулся туда. Стены сдвигались. Если он не прибавит, то его расплющит. Края коридора начали цепляться за плечи, и он, побежав боком, по-крабьи, втиснул себя в проём.

Он ничком свалился на мостовую. Храм за спиной снова был монолитен, ничто на его поверхности не напоминало о трещине. Рванувшись на свободу, мальчик потерял башмак — единственное напоминание о странствиях по замку Балана, и единственное изменение в его облике, если не считать утраченного мизинца.