Сергей Сиротин

Картина мира по Донцовой: технология детектива.

Дарья Донцова является автором сразу нескольких книжных серий. На первый взгляд, можно поразиться, как это одному человеку удается так плодотворно создавать различные произведения? Тем более что качество ее текстов, несмотря на все выше- и нижесказанное, все же не нужно считать более низким, чем оно есть на самом деле. Беспристрастный взгляд видит, что внутри себя ее книги вполне логичны, сюжетно разветвлены и, если бы они не были столь дикими, они могли бы законно претендовать на интригу. Тексты Донцовой качественны в том смысле, что они не опускаются ниже той планки, которую писательница сама себе поставила. И планка эта находится далеко не на уровне пола.

Но, тем не менее, ее скорострельность в создании романов легко объяснима. Нетрудно показать, что многообразие сюжетов достигается в результате использования ряда легко просматриваемых приемов, которые применяются в каждой книге.

Пересказывать эти сюжеты, пожалуй, смысла нет. Это то же самое, что пересказывать базарный шум. На базаре доносящиеся голоса торговцев приносят обрывки чьих-то бесконечных жизней, в каждой из которых постоянно что-то случается. Создается впечатление какого-то общего, осмысленного движения. В действительности же это лишь иллюзия, потому что в целом ничего, собственно, и не происходит. Единственное, что предстает взгляду, — это механическая торговля без признаков места и времени, которая изо дня в день продолжается как бы сама по себе и не имеет ничего общего с людьми, которые ею заняты. С книгами Донцовой все точно так же: сюжет творится людьми, которые по отдельности значат что-то свое, мелкое и неинтересное, а вместе не могут создать ничего кроме шума. Куда показательнее рассмотреть механизмы сюжетопроизводства.

Прежде всего, Донцова всегда строит сюжет экстенсивно, то есть вширь. Любому детективу необходимо накопление улик, и герои Донцовой не исключение. Особенность же здесь в том, что ее герои никогда не будут раскрывать преступление за счет совершенствования собственного взгляда на вещи. Продвижение в поисках убийцы никогда не будет связано с неожиданной догадкой следователя или сменой его внутреннего состояния, оно будет связано исключительно с новым сюжетным фактом. Причем носителем такого факта будет либо проходной персонаж (официантка, уборщица, охранник), либо обнаруженная связь (любовная или криминальная) между сюжетно несущими персонажами.

Иными словами, личность следователя не имеет значения. В пользу этого говорит также сама интонация Донцовой, которая в кратких анонсах своих романов любит употреблять выражения вроде "хорошенькое дело!” или "ну и что мне с этим делать?”, показывая тем самым, что проблема просто сваливается на голову следователя как данность. Следователь, таким образом, берется за дело лишь потому, что он оказался в центре событий, но не потому, что у него есть для этого профессиональные навыки.

Что же нужно сделать, чтобы написать детектив? Воспользуемся рецептом Дарьи Донцовой. Для начала можно взять семью из трех человек — мужа, жену и маленького ребенка. Добавить к мужу трех бывших жен, а жене трех бывших мужей. Далее добавить мужу мать-алкоголичку, а жене — отца-инвалида с сестрой-наркоманкой. Сестре-наркоманке добавить дочку-дауна, а дочке-дауну добавить класс начальной школы с родителями, бабушками и дедушками. Далее исходной семье добавить соседку, которая вечно жалуется на то, что ее затапливают сверху какие-то студенты-хулиганы, а к ней — внука-рэппера. Внуку-рэппера добавить подружку-растаманку, а ей двоюродных сестер-лесбиянок. Далее можно заставить вторую бывшую жену мужа влюбиться в третьего бывшего мужа жены и получить часть завязки. В качестве другой ее части можно сделать так, чтобы отец-инвалид, десять лет просидевший в коляске, вдруг выпал из окна. Также желательно связать с ним еще какую-нибудь историю с наследством. Далее нужно поместить следователя, курсирующего по Москве в поисках отдельных персонажей, и сделать так, чтобы раз в три страницы у него звонил мобильник, неизменно ведущий его к цели. Сделав все это, можно получить детектив в понимании Дарьи Донцовой.

Где же развязка? О ней пока можно не думать. Ее можно придумать позже, когда уже будет написана первая половина книги. Например, убийцей отца-инвалида, который и выбросил его из окна, можно сделать соседку с первого этажа, которая потом также убила вторую бывшую жену мужа, чтобы выйти замуж за третьего бывшего мужа жены. Но не по любви, конечно же, а чтобы получить наследство. Для большего эффекта можно также сделать так, чтобы и наследства никакого не было. За него отец-инвалид может намеренно выдавать какой-нибудь муляж, чтобы отомстить отцу/отчиму/двоюродному брату той соседки с первого этажа, специально провоцируя его дочь/падчерицу/двоюродную сестру на преступление. Вообще тихий и спокойный человек, которого трудно в чем-либо подозревать, — излюбленный персонаж Донцовой. Он часто оказывается убийцей или вором и, выплывая из пучин сюжета, эффектно затененного до финального монолога, убивает не кого-либо, а собственных родителей или детей.

Конечно, такое описание мало подходит на роль инструкции. Оно отвечает на вопрос "что надо сделать?”, но не "как надо сделать?”, а ведь второе существенно сложнее. Здесь нужно сказать прямо: нужен композиционный тип мышления, определенный художественный взгляд, словом, талант. И такой талант у Донцовой есть. Хотя это талант, идущий от профессионализма, талант не многогранный, как бы ограниченный сверху. С его достижениями никогда не будет связано движение самой литературы. Другими словами, Донцова вряд ли будет оказывать на кого-нибудь влияние.

Ее сюжеты часто кажутся просто высосанными из пальца. Они фактически превращены в перечисление стереотипов обо всех известных автору социальных группах. Еще более показательно в этом смысле само развитие сюжета. Куда бы ни пришел герой-следователь, случай обязательно избирает его своим объектом и открывает ему карты. С одной стороны, не все двери открываются сходу, с другой, если в дверь не входят сразу, то через две страницы в комнату влезают через окно. Чтобы все это не казалось надуманным, часто вводятся форс-мажорные обстоятельства.

В "Чудесах в кастрюльке” Вилка приходит в поликлинику к рентгенологу, на которого указывают улики, и начинает его расспрашивать на предмет преступления. Тот отвечает, что ему срочно надо в туалет ("извините, цистит замучил, я только в туалет — и вернусь!”), и выходит из кабинета. Потом Вилка подходит к окну и видит, как выбежавшего без одежды врача сбивает грузовик. При этом в той же поликлинике какая-нибудь стажерка способна запросто рассказать целую связную историю о преступно-любовных похождениях тех или иных персонажей, и, делая это, она обязательно раскрывает очередную деталь, за которую герой-следователь незамедлительно ухватывается.

Сюжет у Донцовой разветвлен, но движение к развязке исключительно линейно: от детали к детали, без тупиковых путей. Автор никогда не сообщит лишней информации и не даст следователю идти по ложному следу. Следователь может временно ошибаться в толковании улик, но он никогда не ошибается в том, что, находя что-то, находит именно улики. Случайностям как своеволию реальной жизни в книгах места нет. При этом разветвленность сюжета к детективной части имеет малое отношение. Сюжет обычно распараллелен надвое: одновременно с поисками преступника следователь на глазах читателей проживает жизнь современного обывателя. Такая жизнь служит, с одной стороны, фоном, то есть указывает на состояние следователя и действительности до преступления, а с другой, является чем-то вроде всесильной группы поддержки. Следователь часто окружен друзьями, которые помогают ему тем или иным способом, вдобавок он сам является чьим-нибудь другом и по ходу повествования выполняет уже их просьбы. Например, в "Фейсконтроле на главную роль” Даша Васильева просит бывшего мужа Макса Полянского срочно вызвать вертолет, и тот после ее звонка прилетает в считанные минуты. А сама она в той же книге содействует тому, чтобы ее сожитель Дегтярев перевел к себе в отдел одну из сотрудниц управления Карину, которая, в свою очередь, тоже в чем-то ей помогла.

Подобная мафиеобразная взаимопомощь не есть, впрочем, торжество сплоченности. Слишком уж бросается в глаза ее причина: на дополнительных и, самое главное, эпизодических персонажей легче переместить массу сюжетных нестыковок. Человека нужно срочно доставить в больницу? Что ж, следователь звонит другу и вызывает вертолет. В свете такой человеческой отзывчивости само то, что вертолет летит считанные минуты, даже не воспринимается как невозможное. Впрочем, в данном случае чудо двухэтажно: мало того, что Макс сразу же после звонка готов дать вертолет, так он еще и сам в это же самое время собирается вылетать по своим делам!

Все сюжетное движение держится исключительно на глаголах материального действия: пошел, пришел, поехал, сообразил. Сохранять контроль над таким избытком динамики трудно, поэтому неудивительно, что автор приходит к автоповторам, сходным предложениям, абзацам. К примеру, некоторые сцены автобиографии, связанные с первым походом автора в издательство, один к одному повторены в "Чудесах в кастрюльке”.

Поскольку композиция произведения формируется по мере написания текста, его составные части слабо зависят друг от друга. Они, конечно, удерживаются общим планом сюжета, но взаимодействие здесь не сильно ощутимо. Безответственность персонажей и событий перед сюжетом обладает даже определенным изяществом. В течение четырехсот страниц на базе улик может создаваться определенная картина преступления, но на четыреста первой акцент делается на чем-нибудь невзрачном, и вся картина перестраивается. Это, правда, не свидетельствует в пользу мастерства автора. Дело в том, что улики, о которых преимущественно идет речь, сами по себе чрезвычайно лабильны. Их можно увязать с чем угодно. Вдобавок с прямолинейностью автора, доходящей до дикости, между причиной и следствием возможны самые невероятные промежуточные звенья. Например, в "Фейсконтроле…” на кнопке звонка остается отпечаток мизинца давно умершей старухи-колдуньи. Читатель теряется в догадках: старуха умерла, как же она могла позвонить в дверь? Может быть, она призрак? Но зачем призрак стал звонить мизинцем? Ответ на эти вопросы столь же прост, сколь и омерзителен. Когда старуха умерла, один человек просто-напросто пришел в морг и элементарно отрезал у нее мизинец. Другой человек сделал копию этого мизинца, а третий приобрел эту копию и позвонил этой копией в дверь, нажав ею на кнопку. Когда такая цепочка вскрывается, читатель, видимо, должен почувствовать себя удовлетворенным: еще бы, ведь все встало на свои места!

Но Донцова все же понимает, что ее сюжеты требуют спасения. И поэтому она пытается вывести линию событий за пределы чистого детектива. Она пытается играть на описании жизни как таковой, на ее эпическом свойстве казаться огромной при ближайшем рассмотрении. Семьи своих иронических героев-следователей она хочет сделать реальными друзьями своих читателей.

Причина этого может быть даже внелитературной. Развлекательная литература иногда выявляет в себе черты некой социальной значимости. Некоторые произведенные ею слова иногда становятся афоризмами, передаются из уст в уста. Осознанно или нет, но почти все насыщают свои произведения опытом собственной жизни, социальным или метафизическим. И для многих читателей угадываемые декорации с течением времени становятся чем-то "своим”, "понятным”, чем-то "близким” или даже "родным”. То обстоятельство, что автор живет в том же мире, что и читатель, и дышит тем же, что и он, воздухом, закономерно ложится в основу социальной гравитации, которая удерживает читательский интерес на орбите авторской фантазии.

Донцова пишет о мире, который действительно — прямо сейчас — существует за окном. Это тот самый мир, где обитает читатель, мир, который он скорее всего хочет и не может покинуть. Он понимает, что другого мира ему не дано и поэтому ему нужно научиться смотреть на него немного отстраненно, научиться переживать его как счастье во что бы то ни стало. Донцова, — вот еще один из защитных аргументов, — помогает научиться этому. Ее герои преодолевают любые жизненные трудности и всегда радуются жизни. Они добродушны и, встречая все невзгоды с поднятым лицом, сами добиваются всего.

Но на это следует сразу же заметить, что рисуемый Донцовой мир никак не преображен и не переосмыслен и в лучшем случае он просто очищен от серьезности. Выводы здесь соответственны. Превозносимые жизнерадостность и позитивность ее письма в таком мире не имеют никакой силы, поскольку, побеждая нарисованных злодеев волшебными способностями, нечего рассчитывать на неигрушечное счастье.

Настоящий мир у Донцовой неполноценен, он донесен до бумаги фрагментарно и однобоко. Убедительно реалистичны, хотя и не совсем реальны в нем только декорации нашей жизни. И в этом тоже нет особой заслуги: бытовая действительность способна ожить от слишком малых усилий. Любое творческое мышление первоначально и само по себе актуализуется в ней, так что скорее уж возникает вопрос, как сойти с колеи будничности, в которую постоянно соскальзывает творящее воображение. А изготовить декорации кухни, офиса или милицейского обезьянника вообще не стоит никакого труда. Между декорациями и реальными прототипами, собственно, и разницы уже нет, поскольку они в равной степени стали фактами повседневного сознания.

http://magazines.russ.ru/continent/2008/137/ss25.html