Комната мертвецов
Подпил как-то один мужик, поздно, уж темная ночь была, идет, пошатывается, никак не может короткую дорогу к дому найти. Да еще мороз лютый, несмотря на хмель, в носу пощипывает.
Видит, вроде бы его дом стоит; все окна погашены, только у него на кухне свет желтый, тусклый горит, мигает, будто вот-вот потухнет.
«Лампу, что ли, забыл выключить», — размышляет он, пока в подъезд заходит, дверь ключом открывает. Заходит и удивляется. В прихожей снегу наметено, темные наледи на стенах, проходит в зал, люстру включил и от ужаса слова вымолвить не может: никакой мебели нет, а кругом одни мертвецы! На стенках висят, у окна до подоконника штабелем сложены, на полу лежат; по углам, застывшие, на корточках сидят. И все разные, и по-разному умершие. Одного вроде бы машина переехала, другой разрезанным горлом улыбается, третий голову в руках порубленную держит, а те, кто на стене, за крюк подвешены: молоденькая женщина в летнем платьице окровавленном, изодранном висит, рядом парень в зимней куртке, голову разбитую опустил, руки вытянул...
И тут кто-то как хлопнет его по плечу!
Подпрыгнул от неожиданности мужик, оборачивается, а перед ним дедок стоит, невысокий, в плечах узенький, поверх рубашки простой фуфайка накинута и в валенках.
— Извини, папаша, квартирой ошибся, — пробормотал мужик. — Идти мне надо.
— Куда ты на ночь, милок, пойдешь, — отвечает ласково дедушка. — Отдохни, хотя бы немного, посиди со старым, чая попей, да у меня для нежданных гостей всегда что выпить найдется.
И потдалкивает в сторону кухни, подталкивает.
Ну, выпить мужик всегда был непрочь, особенно после увиденного. Зашли они на кухню, а там еще два мертвяка лежат, лица черные, отмороженные.
Сели, дедок самогоночки достал, луковицу для закуси почистил, выпили они, беседовать стали. О погоде, о политике, о том, как в магазинах нынче бедно стало против прежнего.
Наконец, расхрабрившись, да после третьей стопочки, мужик решился сказать:
— Дядь, ну, ты и компанию себе подозрительную подобрал, — и подмигивает в сторону тех, кто у раковины лежит, оттаивает.
— Ничего подозрительного, — обижается дед, — тетка в красном полушубке очень даже заслуженная, по молодости в театрах выступала, это когда жизнь у ней не сложилась, то в дворничихи пошла. А в зале, возьми, каждый третий — порядочный. Инженер есть, два передовика, один в газете работал, — похвастался дедуля.
— Не боишься их?
— Чего мне их боятся? — удивляется тот. — Зло они уже никому не причинят, а добро я сам наработаю, — и смеется, шуткой довольный.
— Так они ж мертвые, страшно...
— Не совсем мертвые, — отвечает дед, и после шестой стопочки ведет мужика в залу.
— Совсем мертвые, это те, кто похоронены.
И точно: мертвецы глаза открыли, смотрят на них, пьяненьких, по их лицам искаженным судороги пробегают.
— Ты не подумай, что я душегубством занимаюсь. Все они брошеннные, ненужные. Кого из-под снега талого достал, кого в речке выловил; вон тот, голубчик, три дня под забором на главном проспекте лежал... Кабы не я, городу бы дурно от своих покойников стало, — хвастается хозяин.
— Как же ты их к себе таскаешь тяжелых, ведь, они одному человеку не под силу?
— Какой из меня человек! — отмахнулся добродушно дедок. — И таскать их незачем, присел рядом, поговорил по душам, сам встанет и пойдет за мной... А потом, как прослышали обо мне, так сами идут. Во, слышишь, опять в замке ключ проворачивается.
— Пойду я, дядя, — заторопился мужик.
— Куды ж ты торопишься, лежать тебе и лежать, милок, в траншее, куда ты с пьяных глаз брякнулся. А к весне такой порченный будешь, что и выпить мне с тобой не захочется.
Замотал головой мужик, заорал, очнулся, а лежит он на дне траншеи обледенелой, лицо отморожено, руки уже ничего не чувствуют; еле как выбрался, да еле как в больницу попал.
И с того раза грамма в рот не брал, только на бутылку посмотрит, и сразу шепоток ласковый ему слышится:
— ... а к весне таким порченным будешь, что мне и выпить с тобой не захочется.

Понятливый отец
Было у отца три сына и все трое — балбесы.
Говорит он младшенькому:
— Сходи, Ваня, за хлебом, пожалуйста, а то мне сегодня поясницу что-то ломит.
— Папа, неужели не понимаешь, что мне курсовую работу надо закончить?
— Понимаю, сынок, понимаю, — кряхтит отец, и сам ковыляет в магазин.
— Дров бы надо подвезти, Миша,— говорит отец среднему, а жили они на окраине города, в собственном домике.
— Какой ты, папа, непонятливый, я ведь так устаю на работе, — отвечает с дивана Миша.
— Нет, нет, сынок, понятливый я, — испуганно говорит отец, нанимает машину, грузчиков, привозит дрова, сам пилит, сам рубит, сам поленицу складывает.
— Федор, — обращается к старшему, — забор новый надо ставить, а то через наш двор все местные собаки бегают.
— Пойми, папа, — укоризненно отвечает Федор, — у меня своих дел по горло, как я могу твоим забором заниматься?
— Понимаю, — грустно соглашается отец, и сам берется изгородь новую ладить.
Так они и жили — отец и три сына — в полном согласии и понимании.
И вот отец помирает. Привезли его с морга, в костюм дешевенький одели, уложили в гроб и во дворе поставили.
— Ты же ведь понимаешь, пап, что запах от тебя нехороший идет, а нам в тех комнатах еще и ночевать надо, — оправдываются они по привычке. А зимой дело было, в начале декабря.
Справили поминки, да с горя так перепились, что в этот день и не повезли его на кладбище. На другой день с похмелья были, на третий после гостей прибирались, и опять до похорон руки не дошли. А к тому времени морозы ударили, могилку отрытую на кладбище снегом замело, так и остался незаколоченный гроб с отцом во дворе стоять.
Идут они утром мимо отца и говорят по привычке:
— Пап, ну ты же понимаешь, что нам денежку заработать надо?
Возвращаются:
— Пойми, отец, устали, сил нету.
И чудится им по привычке голос его мягкий:
— ...понимаю, сынки, понимаю.
К весне, когда воды талые по канавам зашумели, как-то приходят сыновья с работы, видят, гроб пуст, а замок с двери дома сорван.
Плечами пожимают, заходят в дом, а там сидит отец, мертвым лицом улыбается и говорит:
— Понимаю я вас сынки, понимаю, с отцом расставаться не хотите, так что жить я теперь буду — с вами.
Так они и стали жить-поживать — отец-мертвец и три сына-балбеса — в полном согласии и понимании, пока не истлел отец и в кости не рассыпался.

Никто
Идет мужик по окраинной улочке. Пиво с друзьями попил, рыбки соленой поел. Хорошо. На работу третий день не ходит — в загуле.
И тут ему с крыши на голову кирпич падает. Едва отскочить успел.
— Кто это сделал? — смотрит вверх, чешет в затылке.
А в ответ:
— Никто.
— Кто сказал? — оборачивается, а место глухое, безлюдное.
— Никто, — опять ему отвечают.
— Ветер, наверное...
И тут ветерок налетел, пыль в глаза швырнул.
— Кто балуется? — завопил мужик.
— Никто, — слышит он.
— Да кто это говорит?
— Никто! — так же рассерженно ему отвечают. — А если хочешь меня увидеть, назови как-нибудь.
— Собака ты грязная, — выругался мужик.
Глядь, а перед ним псина стоит, грязная шерсть дыбом, глаза желтым огнем сверкают. Рыкнула, и в ногу ему вцепилась. Всю штанину изорвала, пока он от неё не отбился.
Идет дальше, на ровном месте спотыкается и падает.
— Кто мне подножку подставил?
— Никто.
— Кто говорит?
— Никто. А если хочешь меня увидеть, назови как-нибудь.
Догадался мужик и хитро так ругается:
— Дубина ты!
Смотрит, а на асфальте деревяшка лежит, тяжелая, увесистая, с ручкой удобной. Схватил её, и давай вокруг себя по воздуху удары наносить.
— Щас я этому Никто так врежу! - кричит он в запале. Замахнулся неудачно, попал себе по голове и насмерть.
Обнаружила его милиция на следующий день:
— Кто бы мог его убить? — вслух думает.
А над мертвым мужиком слабое эхо шелестит:
— Никто.

Потерявшийся
Одна женщина, домохозяйка, пошла в хлебный магазин. Было жаркое лето, светило солнце. Она выбрала переулок, которым раньше не ходила: с одной стороны глухая стена какого-то предприятия, с другой — тыльная сторона гаражей. Идет спокойно, а навстречу мужик. Покачивается, голову низко опустил, что-то невнятное бормочет. Одет странно, по-зимнему: в дубленке, в норковой шапке, на ногах унты на собачьем меху; всё на нем грязное...
Она прижалась к стене, чтобы его пропустить, но мужик вдруг как схватит её, и давай по руке бить острым ножом...
Когда на крики сбежался народ, женщина лежала без сознания, правая рука её была сломана и вся изрезана.
И вот через неделю, когда сняли бинты, все ясно прочитали, что маньяк вырезал на коже странный вопрос -- «где я живу?».
Подобные случаи стали повторяться. То парня найдут с разбитой головой, а на лбу процарапано: «где я живу?», то вечером на пляже голую девушку без сознания с тем же вопросом, вырезанным на животе....
Переполох был большой. Боялись по-одному ходить как вечером, так и днем, особенно по окраинам.
Месяц милиция работала без выходных и, наконец, его разыскали — насильник прятался в старой заброшенной котельной.
Арестовали, хотя он выл и кусался как зверь, привезли в камеру, но снять с него зимнюю одежду не смогли — она прочно приросла к нему, а содрать, как сказали врачи, её можно было только вместе с кожей. Еле-еле опознали его по картотеке, он уже три года числился пропавшим без вести. Работал раньше водителем на Севере, заработал кучу денег и приехал к своей матери. Но разница в климате оказалась настолько огромной, что не выдержал и получил инсульт. То есть, превратился в трехлетнего ребенка — не говорил, ничего не помнил, а больничные врачи даже домашний адрес его не научили говорить.
И однажды зимой мать не уследила за ним, он оделся, вышел и... потерялся. Только и мог, что прутиком по снегу или куском кирпича на заборе писать — видно память кусками в нем осталась — «где я живу?».
Привели его для опознания к матери, но едва он вошел в свою квартиру, как мгновенно истлел и безглазым трупом упал на пол. Умер-то он давно.

Кочегар
Выпала однажды зима лютая, холодная. Воробьи на лету замерзали, ребятишкам в школу запрещали ходить, транспорт городской частенько останавливался. К ночи мороз усиливается, жители с тревогой батареи отопления трогают — вдруг как полопаются и город без тепла останется? Стонет в них по ночам что-то, гул странный от них идет, но температуру держат — тепло в квартирах.
В котельной комиссия дежурит: следят, чтоб вовремя уголь подвозили, и все надежды у них на главного кочегара. Был он хмурым, высоким, неразговорчивым, за городским теплом вот уже пятый десяток лет следил. Сам эту котельную строил, сам в ней работал.
А жителям тревожно, просыпаются по ночам они и, оцепенев от страха, слушают, как визжит в трубах вода под бешенным давлением, клохочет, хрипит предсмертно... вдруг, как авария?
Спрашивает комиссия кочегара:
— Чем тебе помочь?
— Под локоть не лезьте, — грубо отвечает он, — да помощников больше присылайте, чтоб бесперебойно уголь в топки засыпать.
Народу к нему нагнали... да только не всякий такую дьявольскую работу выдержит: придут к нему утром, а у него два-три человека осталось.
— Что еще надо сделать, чтоб город без тепла не оказался? — спрашивает комиссия.
— Мешаться не надо, — осаживает их кочегар, — вы бы мне помощников хороших присылали, а то все ить разбегаются.
Тогда активистов по фабрикам и заводам набрали, и к нему.
Выдержа город морозы, теплее стало, поворот к весне наметился. Уехала комиссия с котельной, жители тревоги свои напрасные забыли, да только ждут в семьях активистов, да не дождутся.
Милиция забеспокоилась, куда люди пропали?
Берут главного кочегара на допрос:
— Не знаешь ли ты, куда помощники твои подевались?
— Знаю,- говорит он степенно, — Богу душу отдали, зато город спасли.
— Как это? — ничего не поняли следователи.
Усмехается кочегар:
— Один уголь так температуру не поднимет. И чтоб давление было, и трубы выдержали. Чувствуешь, что предел наступает, бросишь человечека в топку — вот тогда и давление в норме, и жар настоящий идет.
Засудили, конечно, кочегара, расстреляли, но побоялись жителям признаться, что все лютые морозы город на тепле человечьем продержался.

Взято отсюда http://newskazki.narod.ru/soderzhanie.html