Как умирал Генерал

~1878~

Генерал лежал на спине, раскинув руки, и смотрел на звёзды.
Камешек впился в крестец. Падая, он ударился головой и подвернул лодыжку, но камешек был хуже всего. Все ощущения давно оставили его, кроме настырного, упрямого камешка; а ещё – он не мог пошевелиться. Он не мог заставить себя пошевелиться. Его волю и тело разделил грохот.
Тёмное облако надвинулось на звёзды, скрывая их свет, но вскоре они вновь засияли – холодные, как и прежде. Он смотрел на ночное небо высоко над горами – сверкающими и кружащимися, шуршащими и качающимися, содрогающимися и падающими.
Генерал терял рассудок
Вокруг ни дерева – ни сосны. Он лежал в голой расселине на каменистой поляне высоко в горах, там, где во время их отчаянного бегства Генерал и двадцать два его последних самых преданных соратника оказались зажаты между Строем позади и пропастью впереди.
Если бы только Генерал смог собрать всю свою волю, чтобы повернуть голову, он бы увидел вершину горы. Она была темна и раскалывалась, словно в жесте благословения. Это было их целью, пока… пока они не натолкнулись на это трагическое препятствие. «Лучше умирать, глядя на горы, - подумал он, - чем на эти бессмысленные звёзды»
В самом конце никто не стрелял. Не обменялся ни словом, не успел предупредить. Чудовищный снаряд строевиков просто просвистел в ночном небе и камнем упал под ноги лейтенанту Дирфилду. Бедняга Дирфилд побледнел, его глаза расширились, он повернулся к Генералу, чтобы что-то сказать напоследок, и вот тогда раздался грохот – дикий, чудовищный грохот. Широко раскрытые глаза Дирфилда наполнились кровью и ужасом. Он повалился в одну сторону, Генерал – в другую, и сейчас они оба лежали там, где упали.


Снаряд быстро прогорел и замолк, но эхо кошмарного грохота продолжало отдаваться в голове Генерала. Грохот распластал разум на две, на четыре, а затем на множество разрозненных частей. Отголоски перемалывали его в мельчайшую пыль. Было страшно и больно.
Генерал был человеком необыкновенного характера. Не он ли из ничего создал Республику Красной Долины? Он сохранил её от всех врагов и напастей. Он взял пустые слова политиканов и философов и втиснул мир в их рамки. Грохот беспорядочными раскатами метался в его голове, а он упорно держался за свою гордость, которая хоть и могла замедлить процесс разрушения, но остановить была не в силах.
Двадцать лет процветала Республика, и это было самым замечательным временем в истории Запада; на самом деле, лучшее из всех возможных, Республику создавали в соответствии с самыми выдающимися теориями политического устройства. Ружья и Строй с их бесконечной войной были изгнаны – Республика стала островком мира и благодати. Всего этого нет, нет уже десять лет, всё разрушено шпионами и агентами Ружей, размолото колёсами Строя и никогда не вернётся. Но времени хватило, чтобы вырастить поколение юношей и девушек, воспитанных по необходимому образцу, и именно им Генерал надеялся хоть как-нибудь донести свои прощальные благородные и вдохновляющие слова; обрывки старых сказок, проклятия, площадная брань и детский лепет – всё, что оставалось в его раздробленном сознании. Он думал, что плачет, но не был в этом уверен.

Он смутно осознавал, что Строевики бродят вокруг него среди тел. Он видел их краем глаза. Коренастые мужчины в серо-чёрном пренебрежительно перешагивали через тела героев! Иногда они останавливались и опускались на колени, чтобы своими тупыми засапожными ножами заставить замолчать бормочущие глотки. Как занятые доктора, они переходили от одного пациента к другому. Люди Генерала беспомощно лежали. Незавидный конец. Незавидный конец всему.
Заметят ли Строевики, что Генерал всё ещё дышит? Может да, а, может, и нет. Он всё равно никак не мог им помешать.
Очередная часть здания разума обратилась в пыль, и он совершенно забыл, кто он, и начал судорожно вспоминать. Он был каким-то командиром? У него была какая-то великая последняя цель, которая и привела в эти проклятые, холодные, мерзкие горы, вот только он забыл какая именно. Вместо этого почему-то припомнилась сказка, рассказанная много-много лет назад няней в зелёной Лилейной Лощине графства Ульвер: сказка о принце, который отправился из красного замка своего отца, взяв лишь меч и… и сову, на поиски принцессы, которая… нет, с посланием для принцессы, которая… принцесса была под стражей, заточена в башне, смуглая, полностью обнаженная, с прекрасными чёрными волосами до пояса…
Строевик перешагнул через него – чёрные сапоги тут же закрыли звёзды. На нём были чёрные поношенные штаны в серых пятнах пыли. Строевик прокричал что-то, что именно Генерал не понял, и двинулся дальше, не глядя вниз.
Генерал вцепился в рассыпающиеся воспоминания и осознал, что это не первый раз, когда он вот так лежит в ночи под звёздами среди трупов, истекающий кровью и умирающий. Точно такая же ночь уже случалась однажды. Будучи молодым солдатом, удачным выстрелом он был ранен в плечо в битве при А… в битве за… на поле утёсника и вереска у каменного моста. Его сочли убитым при первом отступлении, и он провёл ночь среди трупов, слишком слабый, чтобы идти, в силах лишь прижимать камзол к плечу и молить, чтобы кровь остановилась, а ещё – смотреть на звёзды. Он был очень молод тогда. Там он научился подчинять тело и душу далёкой сияющей цели, направить свой путь к недостижимой звезде. Он научился быть героем и не бояться смерти. Так он рассказывал многим поколениям молодых новобранцев.
В последнее время новобранцы были немолоды, да и было их не много со времён кошмара Долины Чёрной Шапки. С тех пор, как всё пошло прахом. С тех пор, как Строй загнал их в холмы, леса и переулки, словно бандитов. С тех пор, как армия республики, превратившаяся в бледную тень былой славы, была вынуждена сражаться тайно, скрываясь, устраивая ночные взрывы и внезапные убийства, общаясь с помощью паролей и тайных знаков. Он вспомнил! Нет… он помнил лишь шифрованные послания, а не то зачем они посылались. Важные и значимые дела скрывались за строчками обычной частной переписки. «Дети растут высокими и сильными» значило: «Оружие взведено». Он лихорадочно старался уцепиться за пароли и символы.
Он вспомнил – они посылали зашифрованные послания среди всего прочего и в детских сказках, в письмах, адресованных любимым детям, оставшимся дома в безопасности. В них писалось: «Однажды, Принц Птиц посмотрел с горы на своё королевство и опечалился». Это скрывало какую-то тайну, может быть, хорошие вести, но, скорее всего – плохие, потому что последние десять лет все новости были плохими; он так и не мог вспомнить, что это значило.
Он пытался воскресить в памяти имена хоть кого-нибудь из соратников – многие, из которых, а возможно и все, лежали вокруг него на горном склоне; их разум, как и его собственный, рушился и крошился. Ни одно имя не приходило на ум. Вместо них явились лица трёх президентов – трёх его наставников: длиннобородый Бэллоу, некогда бывший мэром Моргана и составивший Хартию; Иридель – маленький, жилистый, яркий мужчина – первый, кто подписал её в Красной Долине; крупный, но простоватый Киллбак, который сейчас казался первым признаком быстрого упадка Республики.
Но, может быть, его память просто перепутала, и Бородатое лицо Бэллоу было всего лишь рисунком короля в детской книжке, которую читала ему няня.
Грохот в голове не смолкал, и он навсегда забыл Бэллоу. Грохот, словно пуля, исступлённо рикошетировал от стенок черепа. Бессмысленность – худшее, что в нём было. Он позабыл свои боевые знамёна. Вспомнил и вновь забыл конюшни Лилейной Лощины, где впервые научился ездить верхом, читать и держать меч. Конюшни давно перемешаны с землёй Строем. С внезапной горечью он осознал, что у него есть дочь, родная дочь, которую не видел много лет; все эти годы он скрывался среди холмов, ожесточённо сражаясь, терзая и преследуя Строй. Он писал письма, а она всегда ждала его возвращения. Теперь он уже никогда не вернётся.
Всего пару дней назад от подножия гор он отправил ей последнее письмо. В нём было нечто важное, но он не мог вспомнить что. Что-то насчёт этих гор и этих камней, на которых сейчас его разум истекает кровью. В памяти всплыло, с какой безумной и безрассудной решимостью он подписал и запечатал его. Он сказал то, чего нельзя было говорить – отбросил годы осторожности и конспирации. Тогда он подумал: «Больше уже не надо таиться. Если мы пробьёмся – земля вздрогнет», но забыл почему.
Ужасающе отчётливо вспомнилась вонь долины Чёрной Шапки после битвы, её грязные, мерзкие цветы – чёрные и блестящие, скользкие от алой крови. Там погиб один из его сыновей. Где умер второй, он забыл.

Строевик снова перешагнул через него, задев голову и повернув её на бок; звёзды пропали из виду. Вместо этого он разглядел шаркающие ноги строевика и тело лейтенанта Дирфилда. Дирфилд! Славный парень. Вместо старого алого мундира он носил охотничьи шкуры; времена алых мундиров давно прошли. Он был бледен и мёртв.
Позади Дирфилда Генерал увидел тело Кан-Кука, пращника, Холмовика, его Холмовика. Его союзника среди Первого Народа. В последнем письме многие тайны касались Кан-Кука. Генерал позабыл их все.
Костяной белизны обнажённое тело Кан-Кука билось и трепыхалось, как выброшенная на берег рыба; длинные, тощие руки мотались, словно ободранные ураганом ветки. Кан-Кук цеплялся за свою буйную гриву и горстями вырывал клочья чёрных засаленных волос. Это показалось Генералу странным. Он был совершенно уверен, что сам лежит тихо, очень тихо. Может быть, психобомбы действуют на всех по-разному. Или, возможно, Генерал, и сам не зная того, также бился, метался и кричал. Всё будто бы застыло в оцепенении – он не мог быть ни в чём уверен.
Генерал подумал, воскреснет ли Кан-Кук вновь. Так говорилось о Народе, а может, это была лишь сказка, вроде той, о принце, принцессе и горах…
О Народе говорили, что когда они умрут и будут похоронены, то вновь воскреснут в должное время, бессмертные, как песня или мечта… или как властелины Ружей и Строя. Если Кан-Куку суждено быть похороненным и снова воскреснуть, восстав из красной земли, вернётся ли к нему разум или он уже уничтожен? Сейчас его острый, странно-безрассудный разум разрушен.
Именно по просьбе Кан-Кука генерал отправился в последний безумный поход. Таковы были условия их сделки. Люди годами твердили, что Генерал сошёл с ума, если держит при себе Холмовика, и, возможно, они были правы. В этот момент Генерал вспомнил, что пообещал ему Кан-Кук. Его народ хранил тайну. Песню, как называл это Кан-Кук; оружие, как решил Генерал. Оружие, которое принесёт мир. Союз решимости и искупления ради мира и благополучия – вот она старая мечта. Состарившись, генерал, наверное, будет возиться в саду и выращивать розы. Народ Кан-Кука, наконец-то, был готов простить его и поделиться тайной. В алом сердце мира была пещера, где били барабаны и скрывался город Первого Народа – они тоже пали с вершины своего величия. Пали во тьму. «Там, - шептал Кан-Кук, - испытываются мужество, добродетель и…»

В голове Генерала зазвучала песня – не спокойная, умиротворяющая, а вырвавшийся на волю поток ужасающего грохота. Кан-Кук. Генерал вспомнил кан-Кука и снова забыл навсегда. Кан-кука и Дирфилда. В памяти всплыли имена Патнема и Холмса. Эхо усилилось и грохотало всё ритмичнее, словно топот копыт. Среди тонущих обломков памяти появились имена Хейли и Оранжа, и он вспомнил, что Оранж когда-то служил в Двадцать Третьем полку Третьей Армии Республики, пока Третья армия не была потеряна у Чёрной Шапки. Эхо лошадиного топота разрывало на части, но на мгновение оно заставило подумать о побеге – он представил, что лошади предвещают победу, предвещают новую надежду. Он снова сможет спастись, сможет перегруппировать. Перегруппировать что? Он забыл. Чёрные сапоги строевика остановились перед ним. Эхо не было ритмичным – лошади, мчащиеся в его голове, спотыкались, падали и стонали. Что разрывало душу, заставляя хрупкое здание сознания кровоточить и рассыпаться, так это ужасная, бессмысленная какофония. Генерал вспомнил и снова забыл имена Холмса, Мэйсона и Дарка. Строевик склонился и, схватив Кан-Кука за бороду, запрокинул ему голову на длинной белой шее и засапожным ножом заставил того замолчать. (Воскреснет ли он?) Безусловно, звук шумового устройства Строя не был стуком копыт, да он и не мог быть чем-то естественным – всего лишь механический звук. Строевики, и так сумасшедшие, привыкли к нему, но Генерала он сводил с ума, что было хуже смерти. Он вспомнил, что боевое знамя его полка, которое он сделал знаменем этих отчаявшихся огузков Республики, выживших после Черной Шапки, несло двух орлов. Орёл – благородная птица. На ум пришла история о принце, покинувшем краснокаменный замок отца в горах и взявшем с собой только орла. Он не знал, куда идти и следовал за чёрными крыльями в голубом небе. Генерал не мог вспомнить зачем, и это расстроило его. «Начнём сначала. Однажды давным-давно, я в последний раз отправился в горы, чтобы найти…»
- Ещё один.
- Где?
- Там.
- Ага. Вижу.
Рядовой третьего класса Портер, солдат Строя из Первой Армии Машины Глорианны стоял над телом и пинал его ногой. Пожилой мужчина с обветренной кожей, смуглый, но с потрясающей серебристо-белой бородой. Тупо глядящие на Портера глаза были насыщенного зелёного цвета; цвета, который Портер не любил. Зрачки сузились до острия иголки. Такое часто случается под действием психобомб. Старик не отреагировал ни на пинок по рёбрам, ни когда Портер подтолкнул его голову скользкой от крови подошвой сапога. Он всё ещё дышал, но разума уже не было
- Сдох уже, - солгал Портер.
Рядовой первого класса Коппер огляделся. Лощина была усеяна телами
- Хорошо. Тогда, с ними всё. Закончили. Да заткни ты наконец этого дикаря. Соап.
Рядовой второго класса Соап вытащил нож, рванул визжащего и дёргающегося холмовика за гриву и занялся делом.
Портер ещё раз пнул старика.
- Как думаешь, кто они?
Коппер пожал плечами.
- Не важно. Какая разница? Они уже мертвы.
- Интересно, что они здесь делали?
- Припёрлись, - ответил Коппер, - туда, где им не место.
- Однако, странная шайка.
- Заткнись. Не наше дело задавать вопросы.
- Да, сэр. Виноват, сэр.
- Долгая выдалась ночка, - сказал Коппер, - Я хочу завалиться в кровать. Оставьте этих идиотов воронам.