Том первый.
К краю сущего.

Глава 1.
Отъезд.


Однажды, прекрасным весенним днём, когда розы цвели в саду Кёнигсвальдской Академиии, изумрудно зеленели лужайки, река сверкала сапфиром, а в экспериментальных теплицах бушевала причудливая жизнь, преподаватели факультета психологии собрались в прекрасно обставленной библиотеке на верхнем этаже старинного Август Холла, где, потягивая шерри, прощались с коллегой доктором Лисвет Альверхьюзен (для друзей просто Лив), решившей, несмотря на все разумные доводы, уехать на Запад.


- Вы же отстанете от жизни, - печально покачал головой доктор Сейдель, - ваша работа пострадает. На Западе нет ни одного учебного факультета, совершенно нет. Во всяком случае, ни одного достойного упоминания. Умеют ли они вообще читать? Вы же будете лишены доступа к научным изданиям.
- Да, - ответила Лив, - полагаю, читать они умеют.
- Сейдель здорово преувеличивает, - сказал доктор Науманн, - Сейдель известен преувеличениями. Правда, Сейдель? Но он не всегда неправ. Вы потеряете связь с наукой, вырвете себя из сердца научного сообщества.
Он рассмеялся, показывая, что он думает о научном сообществе. Смуглый и достаточно привлекательный доктор Науманн был самым молодым из преподавателей факультета, и ему нравилось считать себя неким радикалом. Он занимался изучением сексуальных патологий, которые считал основой всех человеческих действий и убеждений.
Лив вежливо улыбнулась:
- Господа, надеюсь, вы будете мне писать. Почтовые кареты ходят через горы, а Строй доставляет почту по всему Западу.
- Ха! – доктор Науманн закатил глаза, - Я видел карты. Вы уезжаете на край света, д-р Альверхьюзен. С тем же успехом можно посылать письма на луну или на дно морское. Почтовые кареты на Луну ходят?
- Там идёт война, - доктор Сейдель нервно вертел бокал в руках
- Да. Я об этом слышала. – согласилась Лив.
- Там в холмах живут дикари, чья принадлежность к роду человеческому весьма сомнительна. Я видел рисунок одного из них, и, не побоюсь признаться, он мне снился в кошмарах. Он будто бы весь состоял из волос и суставов, был бледен, как смерть и кошмарно разрисован.
- Я не собираюсь в холмы, доктор.
- Да и так называемые цивилизованные люди лишь немногим лучше. Совершеннейшие психи. Я не ставлю скоропалительный диагноз. Четыреста лет войны – не единственное тому доказательство. Принимая во внимание тот факт, что главные силы этой войны организации скорее религиозные, чем политические, а их религии являются формой всеобщего помешательства… Катексис, то есть психотический перенос ответственности с себя на некие объекты, которые…
- Да, пожалуй, вам стоит публиковаться по этой теме.
Если бы она ещё хоть немного послушала пронзительный голос Сейделя, её решимость могла пошатнуться
- Вы позволите?.. Она ринулась прочь, оставив доктора Мистлера между собой и доктором Сейделем.
В библиотеке было пыльно и душно. Она перешла поближе к окнам, где слабый ветерок доносил слабые запахи зелени из сада, и где её лучшая подруга Агата разговаривала с ужасно занудным доктором Дальштромом с факультета математики. Когда Лив подошла ближе, Агата замахала рукой из-за плеча Дальштрома, а глаза молили: «Помоги!». Лив заторопилась, огибая доктора Лея, но была перехвачена доктором Экштейном – деканом её факультета, который надвинулся словно каменный замок, увенчанный всклокоченной бородой. Он взял её руки в свои, перепачканные чернилами и сказал:
- Доктор Альверхьюзен, могу я отбросить формальности? Лив, будешь ли ты в безопасности? Ты ведь будешь там осторожна? Твой покойный муж, пусть земля ему будет пухом, никогда бы мне не простил, если бы я позволил…
Доктор Экштейн немного перебрал шерри, и его глаза влажно блестели. Трудом всей его жизни было создание психологической системы, которая делила разум на две две противоборствующие составляющие – тезис и антитезис, чья борьба порождала мирный синтез, а затем процесс повторялся вновь и вновь до бесконечности. Лив считала эту теорию механистической и неправдоподобной.
- Доктор, я уже всё решила. Я буду в полной безопасности. Скорбный Дом находится на нейтральной территории вдали от сражений.
- Бедняга Бернард. Он будет являться ко мне, если с вами что-то случится… Нет. Я ни в коем случае не надеюсь, что это произойдёт. Но если что-нибудь всё-таки случится…
Вклинился доктор Науманн:
- Привидения? Здесь? Звучит так, словно вы пропустите нечто действительно интересное, доктор Альверхьюзен.
Экштейн вперился в Науманна сердитым взглядом, но тот продолжил:
- С другой стороны, Вам точно не будет скучно. Ни одно место не остаётся долго нейтральным. Не важно, как далеко находится твой работодатель, совсем скоро сама-знаешь-кто постучится к тебе в двери.
- Боюсь, я не знаю, доктор Науманн. Я понимаю, что там очень неспокойно. Простите. Я должна…
- Неспокойно! Отличное слово. Если заглянуть в мозг убийцы или сексуального маньяка, то, что увидишь можно назвать неспокойным. Я имел в виду силы Строя.
- О! – она осторожно попыталась разглядеть Агату за тушей Экштейна, - но разве это не к лучшему? Разве Строй не на стороне науки и порядка?
Доктор Науманн приподнял бровь, что всегда раздражало Лив:
- Правда? А как же Логтаун, который они сожгли до тла, потому что там укрывались Агенты Ружей? Завоевание Мейсона, где… - единым духом он выпалил огромный перечень битв и сражений.
Доктор Альверхьюзен с удивлением посмотрела на него:
- Вы довольно много знаете об этом.
- Меня интересуют их действия. – он пожал плечами, - Профессиональный интерес, так сказать.
- Боюсь, я невнимательно слежу за их политикой.
- Будете-будете, - он наклонился и прошептал, - они будут следить за тобой, Лив.
- Может быть тебе самому стоит туда съездить, Филипп.
- Ни при каких обстоятельствах, - он выпрямился и сверился с часами, - я опаздываю на послеобеденные занятия. Науманн поставил стакан на книжную полку и спустился по южной лестнице.
- Нездоровые интересы, - сказал доктор Экштейн. – Очень нездоровые, - он взглянул на Лив, - Очень…
- Простите, доктор Экштейн.
Она обошла его, обменявшись любезностями: «Удачи. – И Вам удачи» с седовласой женщиной, чьего имени не помнила, попала в струю лёгкого ветерка и луч пыльного послеобеденного солнца, лившийся в помещение через эркерное окно, в последний, наверное, раз насладилась шумом вопящих на лужайке павлинов, ловко ухватила под руку Агату, чем спасла её от зануды профессора Дальштрома. К несчастью, Агата оказалась слишком пьяна и настолько же слезлива, поэтому не разделила нервного возбуждения подруги. Сморгнув слёзы, она крепко сжала руку Лив в своей потной ладони и сказала:
- Лив, ох, Лив, пообещай, что непременно вернёшься.
Лив неопределённо махнула рукой:
- Ох, Агата, ну конечно же я вернусь.
- Ты должна возвращаться скорее.
На самом деле, она даже не думала о времени возвращения, и это требование раздосадовало её.
- Я обязательно напишу.
К облегчению Лив, доктор Экштейн постучал по стакану, требуя тишины, и сразу же добился успеха, поскольку все уже стремились вернуться к прерванной работе. Он произнёс короткую речь, где ни словом не упомянул куда и зачем отправляется Лив. Всё выглядело так, словно её провожали на пенсию по старости, что было обычной практикой на факультете. В завершение он преподнёс ей подарок от лица всего коллектива – золотые карманные часы, тяжёлые и вычурно украшенные гравировкой с видами Кёнигсвальда – горы, сосновые леса, сады и узкие домики с остроконечными крышами. Повод исчерпал себя, и гости потянулись к выходам и в книгохранилища.


Академия располагалась на берегу реки в нескольких милях к северу от Лоденштейна – одного из самых прелестных и богатых городов Кёнигсвальда – древнейшего, богатейшего, самого надёжного и мирного государства среди старых и процветающих, мирных и надёжных государств древнего Востока.
Шесть месяцев назад в Академию с крайнего Запада пришло письмо. Оно было измятым и потрёпанным, покрытым пятнами рыжей пыли, пота и нефти. Адрес гласил: «Академия – Кёнигсвальд – Один из Семи». Опытная почтовая служба Кёнигсвальда без колебаний отправила его в Лоденштейн. Вначале всех смутило это странное и вычурное «Один из Семи», но потом доктор Науманн вспомнил, что четыреста лет назад Кёнигсвальд в непонятном для него порыве авантюризма состоял в Совете Семи Наций, которые совместно организовывали первые экспедиции за горы Края Света на тогда ещё недосозданные территории. Возможно. На Западе это и имело какоето значение, но в Кёнигсвальде об этом почти все забыли.
Строго говоря, письмо было адресовано не Лив, а «мистеру доктору Бернарду Альверхьюзену», так звали её покойного мужа, который недавно скончался; но он был доктором естественных наук, а письмо обращалось к доктору патопсихологии, коим являлась сама Лив, поэтому она распечатала его.
Уважаемый доктор Альверхьюзен, надеюсь, письмо благополучно дойдёт до Вас. Вне всякого сомнения, Вы удивитесь, получив его. В наши дни связи между старым и новым миром довольно слабы. Мы не знакомы друг с другом, и, хотя я слышал много похвальных отзывов о Вашей Академии, сам я не знаком с Вашими трудами. Мой Дом расположен в весьма отдалённой части этого мира, и здесь сложно сохранять связь с последними научными достижениями, поэтому я написал Вам. Я – директор Дома Скорби. Он основан моим покойным отцом, а сейчас перешёл под моё попечение.
Нас можно разыскать на самом краю мира в скалистом сердце Кремниевых Холмов к северо-западу от городка Гринбэнк, о котором Вы несомненно никогда не слышали. Западнее нас Мир ещё не сотворён, и в ясную погоду из окон верхних этажей открывается совершенно невероятный и потрясающий вид на Несозданное. Доктор Альверхьюзен, вы склонны к приключениям?
Мы – госпиталь для раненных на Великой Войне нашего мира. Мы принимаем и тех, у кого пострадало тело, и тех, у кого пострадал разум. Мы ни для кого не делаем различий. Мы на нейтральной территории и сами сохраняем нейтралитет. Строй ещё не дотянулся до нас, а агенты их злобного противника не приветствуются среди нас. Мы принимаем всех страждущих и стремимся обеспечить им покой. У нас есть умелые полевые врачи и костоправы; мы знаем, как лечить ожоги, пулевые ранения и лёгкие, поражённые отравляющими газами. Но разум остаётся загадкой для нас. Мы не осведомлены о последних научных достижениях. Под нашим попечением находятся несколько душевнобольных, но мы мало что можем сделать для них. Поможете ли вы нам, д-р Альверхьюзен?
Окажете ли честь своей учёностью нашему Дому? Я понимаю, что это дальнее и трудноисполнимое путешествие; но если Вас не тронула судьба наших пациентов, примите во внимание, что здесь есть все виды душевнобольных в том числе и таких, каких вы не встретите на мирном Севере, не исключая пострадавших от чудовищных, разрушающих мозг психобомб Строя. Наличие такого благодатного материала сможет поспособствовать вашим собственным исследованиям. Если и это не привлечёт Вас, знайте, что Дом весьма состоятелен. Мой отец владел серебряными рудниками. Я прилагаю к письму вексель, который покроет вашу дорогу экипажем, речным судном и Машиной Строя. Я прилагаю карту и рекомендательные письма ко всем проводникам в этой части мира. Наконец, я прилагаю к письму свои самые лучшие пожелания. Ваш собрат, директор Хоуэлл мл., Дом Скорби.
Она показала письмо коллегам, те сочли его шуткой. Скорее из чувства противоречия, она написала ответ с просьбой предоставить дополнительную информацию. Всю зиму Лив занималась обучением своих студентов и заботой о пациентах. Ответа не было, да она на него и не рассчитывала. В первый день весны, к собственному удивлению, она написала вновь, сообщив, что приняла решение и готова выехать при первой возможности.


Не спалось. Золотые часы назойливо тикали на прикроватном столике, и она не могла уснуть. Голова была забита мыслями о скорости и расстоянии. Она никогда не видела ни одну из Машин Строя и не могла представить, на что они похожи. Но в прошлом году побывала на выставке картин, изображавших необъятные просторы Запада – широкие, открытые равнины, подобные морю или небесам. Пожалуй это было два года назад – Бернард был ещё жив. На огромных, во всю стену картинах изображались горы, реки и необъятные небеса; иногда голубые и безоблачные, иногда – штормовые. Леса и долины. Панорамы – вот, что рисовали на Западе. Дикая и необузданная география. На нескольких картинах изображались кровавые битвы с пояснениями внизу рамы. «Падение Красной Республики» или что-то в этом роде была особенно пугающей: штормовые облака погибели охватили всё небо, сжимая его, словно больное сердце, тысячи крошечных человечков сражались в чёрной долине, боевые знамёна падали в грязь. Казалось, они там, на Западе, всегда за что-то воюют. Полдюжины картин изображало природу, преобразованную Строем. Высокие металлические арочные мосты, покорившие горы, рельсы, разрезающие леса, чёрные пятна – те самые Машины, притягивали зрение и влекли за собой за пределы холста. Было несколько видов Крайнего Запада, где мир ещё не создан и полон дикого света, гроз, где земля колышется, как море, а во мраке рождаются странные, демонически-прекрасные формы… Лив вспомнила, как Агата вздрогнула и съёжилась. Помнила, как Бернард прижимал её к твидовому пиджаку и бубнил что-то о факультетской политике; только поэтому она не сгинула полностью в диких глубинах картин.
Теперь все эти сцены проносились у неё перед глазами, смазываясь скоростью и расстоянием. От Дома её отделял целый мир. Она не могла вообразить путешествие на Машине Строя, но представляла, как покинет город на карете: стук колёс в стремительном, неостановимом движении, как лошади встают на дыбы, карета кренится, и вся её прежняя налаженная жизнь рассыпается ворохом бумаг, старой одежды и…
Лив решила, что чувство не такое уж и неприятное – столь же возбуждающее, сколь и пугающее. Тем не менее, всё равно надо поспать, поэтому она уронила две капли зелёно-змеиного успокоительного в стакан воды. Как всегда, оно принесло приятное расслабление.


Лив привела в порядок свои дела. Её комнаты принадлежали факультету, и она удостоверилась, что на время отсутствия их предоставят бедным студентам. Проконсультировалась с юристом относительно своих вложений. Почти каждый вечер ужинала с Агатой и её семьёй. Отменила все подписки на научные издания. Золотые часы создали неожиданную проблему – на одежде не имелось подходящих карманов для такой тяжёлой и уродливой вещицы, а оставить их не позволяла сентиментальность. В конечном счёте, она решила повесить их на цепочку и носить на шее, чтобы они стучали возле сердца.
Она посетила пациентов и отдала распоряжения насчёт их будущего. Девушку по фамилии Андерсен передала на попечение Экштейна; Лив надеялась, что грубая жизнерадостность доктора хорошо подействует на бледную девушку, впадающую в обморочное неврастеническое отчаяние. Юношу по имени Фассель она завещала доктору Науманну – того могло заинтересовать его постоянное сексуальное возбуждение. Росчерком пера она с удовольствием разделила близняшек Мейер, страдавших спутанностью сознания и романтичными ночными кошмарами – одну она отправила доктору Экштейну, а другую – доктору Ленкману. Отличная идея, ведь они только и делали, что взаимно поощряли истерию друг-друга. И почему она не сделала так год назад?! С графиней Ромсдаль, по её мнению, всё было в порядке, кроме того, что та была слишком богата, слишком праздна и слишком эгоцентрична. С тем же успехом её развлечёт доктор Сейдель. Передала Вильгельма и почти впавшего в кататонию юношу Оландена доктору Бергману. Милую малышку Бернарду, боящуюся свечей, теней, окон и собственного мужа, отправила на горный курорт. А что касается Магфрида…
Магфрид в слезах ворвался к ней в кабинет ближе к вечеру. Он никогда не понимал, зачем нужно стучать. От неожиданности она пролила чернила на письменный стол.
- Доктор… Вы уезжаете.
Она отложила ручку и вздохнула:
- Магфрид, я говорила тебе, что уезжаю на прошлой неделе и за неделю до того.
- Они сказали, что вы уезжаете.
- Это я говорила тебе, что уезжаю. Ты забыл?
Он безмолвно замер на мгновение, потом засуетился и начал оттирать стол рукавом. Она положила ладонь ему на руку, чтобы остановить.
Он был почти великаном. Его огромные руки были исцарапаны в результате множества мелких происшествий – он не мог должным образом позаботиться о себе. Он мог напугать того, кто его не знал, но на самом деле был добрым и верным, как пёс. Магфрид – её самый первый пациент и, если можно так выразится, самый старый друг.
Состояние Магфрида врождённое. Его предала собственная кровь. Бесплодный, он был последним в роду имбецилов. Лив нашла его, когда тот подметал полы в институте Тьюборхена, где сама провела несколько лет в белой палате с высокими потолками, подавленная после смерти матери. Он был добр к ней тогда. Позже, когда она окрепла, он стал её первым подопытным. Магфрид всегда был прост и старался угодить. Сморщив от напряжения лоб, он готов был часами отвечать на вопросы, безропотно сносил более тщательный медосмотр. Три уродливых шрама и ожог от неисправного электрода тянулись вокруг его лысой головы, но он не роптал. Она быстро поняла, что Магфрид неизлечим, и ему ничем нельзя помочь, но он дал материал для нескольких удачных монографий, взамен она подыскала ему работу по подметанию полов в Август Холле.
- Доктор.
- С тобой всё будет хорошо. Вряд ли я тебе ещё нужна.
Он снова начал оттирать чернила.
- Магфрид, нет…
Она не могла его остановить и лишь наблюдала за его работой. Он тёр с сумасшедшей решимостью. Показалось, что можно встать, уйти, закрыть кабинет, а он останется там, в темноте, продолжая упрямо оттирать стол. Довольно печальная мысль.
Кроме того, мог понадобиться телохранитель и кто-то, чтобы носить её вещи. Вполне возможно, что свежий воздух, приключения и смена обстановки пойдут ему на пользу. Это именно то, что ей и надо
Она снова положила ладонь ему на руку:
- Магфрид, ты когда-нибудь хотел попутешествовать?
Потребовалась почти минута, прежде чем его бледное круглое лицо разошлось в улыбке, а потом он подхватил её на руки и, как ребёнка, закружил по комнате, пока комната не поплыла перед глазами, и Лив, смеясь, не попросила опустить её.


Свой последний день в Академии она провела на берегу реки. Они с Агатой сидели на растянутом покрывале, кормили лебедей и обсуждали форму облаков. Беседа становилась несколько натянутой, и вскоре сошла на нет, о чём Лив не жалела. Некоторое время они просидели в молчании.
- Ты должна купить пистолет, - неожиданно сказала Агата.
Слегка шокированная Лив повернулась, но увидела, что Агата озорно улыбается.
- Ты должна купить пистолет и научиться ездить верхом.
- Я вернусь вся в боевых шрамах, - улыбнулась Лив.
- И с ужасными историями.
- О которых никогда не буду рассказывать.
- Только когда напьёшься, расскажешь нам все эти истории о временах, когда в одиночку отбивалась от дюжины диких разбойников-холмовиков.
- Почему не двух дюжин?
- И ни один студент больше не будет устраивать тебе розыгрыши.
- Буду ходить, прихрамывая, как бывалый вояка.
- Будешь… - Агата замолчала.
Она полезла в сумочку и вытащила маленькую карманную брошюру, которую торжественно преподнесла Лив.
Судя по обложке, это была «История Запада для детей», изданная в местечке под названием Морган Таун в 1856 году.
Страницы пожелтели и крошились, что неудивительно – книга на несколько лет старше самой Лив. Чёрно-белая гравюра на титульном листе изображала сурового вида джентльмена в военной форме, смуглого, с опрятной бородой и носом, которым можно было колоть дрова. Его глаза почему-то казались одновременно свирепыми и грустными. Очевидно это и был генерал Орлан Энвер – первый солдат Республики Красной Долины и автор «Истории Запада». Лив никогда не слышала о нём.
- Боюсь, это единственная книга, которую я смогла найти, хоть что-то рассказывающая о местах, куда ты едешь.
- Она же библиотечная.
- Так стащи её, - пожала плечами Агата.
- Агата!
- Ну, правда, Лив, сейчас вряд ли стоит беспокоиться о таких вещах. Возьми! Она может пригодиться. В любом случае, мы не можем отправить тебя только с этими уродливыми часами.
Агата поднялась.
- Побереги себя.
- Обязательно
Агата быстро повернулась и пошла прочь.


Бурча что-то себе под нос, Магфрид с усилием взгромоздил чемоданы Лив на запятки кареты. Лошади фыркали на холодном воздухе и били копытом гравий во дворе Август Холла. Факультет ещё спал. За исключением экипажа, лошадей и нескольких любопытных павлинов во дворе никого не было. Лив и Агата обнялись на прощание, пока кучер курил в стороне. Лив едва ли заметила как забралась в карету; она приняла четыре капли успокоительного для уверенности, что страх не возобладает над решимостью, поэтому была слегка заторможенной.
Кучер щёлкнул кнутом, и лошади тронулись. Жребий брошен. Сердце Лив бешено заколотилось. На коленях лежали «История Запада для детей», нелепые золотые часы и копия последнего издания «Мессебургского королевского психологического журнала». Она обнаружила, что эта троица неплохо успокаивает. Магфрид с застывшей на лице улыбкой сидел рядом. Гравий хрустел, липы уносились прочь, высокие железные ворота факультета маячили впереди, словно горы. Агата подхватила юбки и какое-то время бежала следом за экипажем. Лив помахала ей, уронив журнал из окна. Теперь он лежал на дороге позади кареты. Кучер хотел остановиться, но она приказала ему:
- Гони, гони!