Когда Гидеон подходил к своему дому, сердце вдруг закололо от нехорошего предчувствия. Тревога нарастала, находя душными темными волнами, спадала ненадолго и возникала вновь, становясь еще сильнее, все глубже запуская свои крохотные, но острые коготки в душу. Представлялось что-то страшное, угнездившееся среди крепких каменных стен, вросшее корнями в землю и гранит, опутавшее все вокруг липкими нитями гигантской грибницы. Гидеон ежился от ветра, вздрагивал, когда на лицо попадала капля дождя с конька крыши или с ветки дерева, его била нервная дрожь, непонятно откуда взявшаяся.

Тихо шипели, расплескивая свет по мокрой мостовой, редкие фонари, в чьем-то дворе уныло скулила собака. Гидеон повернул направо, поднялся по старым вытертым ступеням вдоль глухой стены, за которой виднелась черная кайма из широких листьев пропитанного сыростью сада, прошел по улице мимо спящих соседских домов. Район этот населяли чиновники средней руки, мелкие обедневшие дворяне, купцы - люд тихий и благонадежный, не склонный к ночным гуляниям. Поэтому в такой поздний час улица была пустынна и будто погружена в настороженную задумчивость.

Но в его доме горел свет. Гидеон даже не сразу понял, что это может означать, но вдруг остановился как вкопанный и уставился на окна гостиной, озаренные теплым сиянием.

Кто-то чужой зажег там свечи - это так же очевидно, как то, что вокруг ночь. Но кто? Дари в такое время уже видит десятый сон, да и что бы ему понадобилось в хозяйских комнатах за полночь? Наверняка, это явились серые! Поджидают, паучье, даже не скрываются!

Ноги у Гидеона так и налились тяжестью, губы вдруг пересохли, сердце ухнуло вниз, а в ладони будто множество игл вонзилось. Первым порывом было бежать прочь, бежать, не останавливаясь, покуда хватит сил. В речной порт или по южной дороге к морской гавани, туда, где людей так много, что он сможет затеряться, стать неприметным, а потом уплыть в Шу или Гайваден - куда угодно, лишь бы подальше.

Но тут же Гидеона ожгло - а что серые сделают с Дари, если не дождутся его? Ведь тот ни в чем не виноват, это всего лишь больной, страдающий артритом старик... Страх за Дари выхолодил грудь и внезапно придал ясность мыслям. Если это засада, то его давно схватили бы - ведь он стоит посреди улицы, и наверняка его прекрасно видно из окна или из-за угла дома. Медлить серым резона нет: они все делают быстро. Значит, наверху - кто-то из своих.

Он так быстро и даже почти бесшумно поднялся по лестнице, что заболело колено, но сейчас это не имело никакого значения.

Конечно, Гидеон не был полностью уверен в том, что его ждет друг, когда отпирал дверь и шел темным коридором на ощупь, сжимая в кармане рукоять кинжала. Кинжал, конечно, не годился для боя – это был всего лишь красивый и бесполезный подарок, но твердость роговой рукояти и холод стали в руке придавали немного храбрости. Гидеон пожалел, что не носит более опасного оружия, хотя и обладал таким правом как сын дворянина.

Дверь в гостиную была приоткрыта. У окна обрисовывался темный силуэт. Гидеон рывком распахнул дверь, человек резко обернулся...

- Нара! Нара, смар тебя побери!

Кинжал, выскользнув из ослабевших рук, с мягким стуком ударившись о ковер.

Нара Харольд был его старым приятелем и коллегой по университету. Долговязый и сухощавый, он удивительно походил на сказочного древобрада, и Гидеон помнил все шуточки студентов на этот счет. Но Нара, без сомнения, был человеком, достойным доверия. Его появление в столь поздний час вряд ли могло оказаться простым дружеским визитом – не вино же заглянул к нему выпить приятель. Нара выглядел усталым, две вертикальные морщины, идущие от крыльев носа, придавали его лицу скорбный вид.

- Ты меня напугал, - с облегчением выдавил все еще не пришедший в себя Гидеон, буквально падая в кресло. Напряжение медленно проходило, но колено болело страшно. - Уж я подумал...

- Ясное дело, о чем ты подумал, - Во взгляде Нары читалась настороженность. - Признаться, я сам тут едва не спятил - тебя ждать. Ты где ходил?

- По городу.

- По городу? Ты с ума сошел? - когда Нара волновался, он всегда выкатывал глаза, будто старый филин. - Клирики вот-вот до тебя доберутся, а ты бродишь по городу!

- Мне что, самому к ним идти что ли? – ворчливо пробормотал Гидеон.

- Идти не придется, сами сюда явятся, и скоро.

После пережитого страха Гидеона сложно было удивить этой новостью. "Стоило ожидать", - повторил он про себя слова брата, но почему-то ничего, кроме пустоты, не ощутил.

- На твое счастье серые - те еще канцелярские крысы, а я все же имею некоторые связи... Как узнал - сразу к тебе.

- Спасибо, друг. - Гидеон встретился взглядом с Нарой и слабо улыбнулся.

Нара со стороны мог показаться добродушным растяпой, горячо увлеченным только своим делом, но на деле это был человек железного самообладания, умеющий мыслить здраво и логично в любой ситуации. Нара преподавал навигацию будущим морякам, хотя когда-то сам плавал под парусами Ваги Колдуна – известного пирата. Он предпочитал не рассказывать о бурной молодости, однако шрамы на руках говорили сами за себя.

Но прошлое всегда остается за спиной. Во всяком случае, Нара желал ему добра, а сейчас каждое доброе слово, каждая улыбка для него - освежающий глоток ключевой воды в жаркий день. После разговора с братом Гидеон был готов к тому, что даже друзья отвернутся от него, он ожидал, что окажется в непроницаемом коконе одиночества и отчуждения… И все же – слава Светозарному – это было не так.

В комнате было тепло, уютно потрескивали поленья в камине. Их отблески играли на стеклянных дверцах шкафа в углу, где хранились величайшие ценности, которые Гидеон мог себе представить - книги. Не хотелось ни двигаться, ни что-то делать - только бы замереть в кресле, заснуть на сотню лет, как муха в куске янтаря, и ни о чем не знать, не думать.

Но лицо Нары горело решимостью и жаждой деятельности, он явно не хотел терпеть то, с чем в душе смирился Гидеон.

- И ты еще сидишь? Собирайся!

Его неуемная энергия только подавляла.

- Да... - пробормотал Гидеон. - Да.

- Ты понимаешь?.. - Нара беспокойно заглянул ему в глаза. - Гид?..

- Все в порядке, - он с трудом поднялся и прошел в дальний конец комнаты, к конторке, где хранил бумаги.

- Помоги, там карта наверху, свернутая.

Нара достал свиток из плотной промасленной кожи с металлическими уголками. Они зажгли еще свечей и развернули карту на столе.

- Ого, старая! - удивленно вздохнул Нара. - Лет сто.

- Да, но другой нет. Эта от деда еще осталась.

Хорошая старая карта, сейчас таких не делают, подумал Гидеон. Хотя сейчас вообще никаких не делают – не до новых неизведанных земель, когда князья и лорды только и занимаются тем, что грызутся между собой в попытках поделить власть. А эта еще послужит ему, как послужила в свое время прадеду, водившему караваны через Пустоши, и деду, который по молодости много путешествовал.

Нара обрадовался, как ребенок красивой яркой игрушке, увидев это произведение древних картографов, богато украшенное искусными изображениями диковинных чудищ, замков и хранителей каждой из сторон света.

- Смотри, здесь даже дороги Ушедших[1] отмечены, даже их города! - он показал на прерывистые линии, паутиной расходящиеся по земле Эгии. Ушедшие оставили после себя руины древних городов, причудливые строения из красноватого гранита и разноцветного мрамора, в которых было много света и воздуха, строения, так непохожие на привычные кирпичные дома Нурланна и других городов.

Широкие мощеные тракты, ведущие во все стороны единого когда-то королевства Эгия, тоже были достоянием Ушедших, и все еще использовались как удобные торговые пути, несмотря на домыслы некоторых, что, мол, дороги эти прокляты.

- У тебя есть план? - поинтересовался Гидеон. Нара кивнул.

- А ты думал?.. Смотри, вот Нурланн, - он ткнул пальцем в изображение города на берегах Брадда. - Серые могут подумать, что ты попытаешься сбежать по морю, так что дороги в Акк они прочешут - не сомневайся. И в Дэр лучше не соваться, сам понимаешь…

- Да я и не…

- Но никто и не догадается, что ты отправишься в Пустоши по своей воле, - перебил его Нара. Он накрыл ладонью обширные пространства между двумя великими реками.

- Пустоши? Почему?

- Там они тебя не смогут выследить. Пустоши огромны, там только дарниты[2] и ходят, ну и торговцы. Пересечешь Пустоши и выйдешь... – Нара оттиснул ногтем крест на кромке северных лесов. - Почти граница с Юмом. Здесь серых нет. Я знаю. А в Юме поспокойнее будет.

- Но так далеко!

Гидеон подумал о колене, о том, что не одолеет этот путь, об одиночестве, о том, что с Нурланном его связывает слишком многое.

Видит Светозарный, он не любил этот город, но никогда не горел желанием отправиться куда-то вот так просто, сорваться с места и уйти, перерезав все тонкие ниточки, что соединяли его с друзьями и родней.

Но перед ним лежала карта, и лицо Нары было встревоженным и уставшим.

Гидеон молча ушел к себе и вернулся с большой дорожной сумкой.

В просторном сундуке, служившем еще деду, он отыскал подходящую одежду. Теперь Гидеон ничем не отличался от обычного путника - торговца или небогатого горожанина, а толстое сукно, шерсть и кожа куда лучше защитят от холодных осенних ветров и посторонних взглядов, чем шелк и бархат.

Нара, оглядев Гидеона, одобрил наряд.

- Ну совсем как почтенный деревенский староста на пивном празднике, только пуза не хватает.

- Разбойникам зато не поживиться, - усмехнулся Гидеон.

- Да уж, братец, ты слишком невкусный! Одни жилы да кости!

И, взглянув друг на друга, они расхохотались. Смех прозвучал странно в отдающей эхом тишине комнаты, в тягучей липкой тишине, в которой чувствовалось приближение скорой грозы, но этот смех был похож на лекарство, исцеляющее от страха.

- Вот чего мне действительно жаль, - Гидеон раскрыл дверцы шкафа с книгами. Поблескивая бронзой и тусклым золотом, на него смотрели сочинения древних: чудесные книги о мудрости и безумии, о любви и ненависти, о радости и боли. Каждая была сокровищем, каждая была другом, наставником, опорой в трудные минуты, источником силы. Гидеон начал собирать их еще в юности, в доме отца, находя в книгах друзей более верных, чем люди, которые его окружали. И сейчас он с грустью понимал, что предает этих друзей.

- Нара, возьми их себе, Амосу они не нужны, да и никому... Нет там ничего такого, что могло бы заинтересовать серых, - обреченно сказал он.

Нара коротко кивнул.

- Если позволит Светозарный, мы еще свидимся, - ответил ему друг.

- Надеюсь, - Гидеон произнес это таким тоном, будто ни росточка надежды в его душе не было.

Как странно - только днем он думал, что придется покинуть и этот дом, и вот сейчас он уже собрал вещи, готовый к той дороге, которая ему предстоит. Тяжким будет этот путь, и никто не знает, сможет ли он когда-нибудь обрести покой, или так и будет скитаться по Пустошам и диким землям, пока не упадет где-нибудь без сил, и ветра не отпоют его в погребальной молитве.

Гидеон подошел к нише, в которой стояла мраморная статуэтка Азамула, а рядом лежали сосновые шишки и колосья - символы мудрости и вечного возрождения. Нужные слова сами пришли на ум, хотя нечасто он молился Светозарному - может, потому что Светозарному нечасто было до него дело.

- Да ниспошли нам прощение... В трудах тяжких, во дни горя и во дни радости укрепи наш дух... Даруй избавление от гордыни и ненависти и наполни душу светом твоим... Будь посохом в пути далеком, будь парусом в океане скорби... Уповаю на тебя и вручаю тебе жизнь мою и сердце мое, и помыслы мои... - шептал он, и казалось, что вместе со словами он изливает все свои тревоги, страхи и сомнения, как в старинной песне изливают слезы души.

И с удивлением увидел Гидеон, что Нара стоит рядом и шепчет те же древние слова.

Он знал, что когда-нибудь память и об этом печальном миге смягчится, исцеляющая рука времени ляжет на истрепанные страницы его истории. Но только не сейчас, сейчас есть лишь полынная горечь разлуки и безотчетный страх неизвестного, что так властно вторглось в его жизнь.

Когда все было собрано, Гидеон написал записку Амосу и позвал Дари. Старик, конечно, давно не спал, и появился на удивление быстро. Гидеон заметил, что у него дрожат губы и дергается веко.

- Отнесешь это брату, - сказал он. - Ты не должен оставаться здесь, понимаешь? Амос позаботится о тебе.

- Так, значит, - тихо произнес Дари. - Не думал я, что придется расстаться с мастером Гидеоном...

- Ты же все слышал. Серые придут сюда, и они тебя не пожалеют... Амос, может, отправит тебя в старый дом, к отцу и к ремме Каре... Ты ведь жил с нами, когда мы еще мальчишками были...

Глаза у старика покраснели, но Гидеон знал, что так будет лучше. Дари отправится к Амосу или в поместье, и будет там в безопасности. Он служил еще его деду и помнил времена, когда Эгия была единым государством. Он был верным слугой четырем поколениям семьи Долмейнов, и заслужил спокойную старость вдалеке от этого продуваемого всеми ветрами города с его вечной сыростью и туманами, вдалеке от всех тех темных и страшных событий, которые могут произойти очень скоро…

Они заперли дом, а все ценное, что Гидеон не забрал с собой - одежду, посуду, мелкую утварь – Дари уложил в сундуки и распорядился отвезти на тележке к Амосу. Потом они простились - очень коротко, стоя на ступенях лестницы, ведущей на улицу. Крепко обнялись, и Гидеон почувствовал знакомый с детства запах хлеба, тмина и чего-то кислого, напомнивший ему просторный полутемный дом отца из камня и крепких бревен, где Дари смотрел за ними с Амосом. Тот дом он не мог назвать своим, но все же отдавал дань уважения родовому гнезду, где было многое: и счастливое, и грустное. И к Дари он привязался за все эти годы; расставание получилось, хоть и скупое, но печальное, впрочем, как все на свете прощания близких людей.

Рассвет разгорался над городом, и на фоне очистившегося от туч неба вставал четко обрисованный купол главного нурланнского храма с высоким шпилем, верхушку которого уже вызолотило восходящее солнце. Утренние сиреневые тени все еще гнездились среди тихих улиц, но над крышами уже поднимались дымы очагов. Где-то за стеной садовник подметал дорожки, и одинокие звуки - шурх, шурх - торжественные, как монотонные песнопения праздника Третьей Луны, раздавались в терпком сыром воздухе.

Не верилось, что ночью здесь что-то могло пугать до дрожи.

Гидеон не чувствовал ни бодрости, ни присутствия духа, но упрямо и твердо смотрел в глаза Нары, когда они прощались. Хотелось сделать вид, что все устроится, но это было бы всего лишь хорошей миной при плохой игре. Слова, что копились в душе, вдруг стали ненужными, лишними и пустыми, как звук камней, которые дети кидают для забавы в колодец. Как вместить в короткое сухое "спасибо" всю ту благодарность, ту бесконечную признательность, что чувствовал Гидеон к Наре? Ни в одном известном Гидеону языке не было таких слов.

- Как ты будешь?..

- Ничего, друг. Серые до меня не доберутся, а если и доберутся… - Нара чуть улыбнулся, печально и светло. – Я не пропаду. Не пропаду.

«Хочется верить, - подумал Гидеон. – Очень…»

- Прощай, друг, - сказал он, стараясь, чтобы голос не подвел его и не дрогнул. – И даст Светозарный, мы свидимся еще в этом мире.

Они в прощальном жесте соединили ладони и, крепко обнявшись, разошлись в разные стороны. Но напоследок Гидеон оглянулся у поворота, и увидел, как удаляется по пустынной улице худая сутулая фигура. Сердце зашлось, и Гидеон долго, до рези в глазах, смотрел на ярко сверкающий шпиль храма, по которому скользил чистый утренний свет.

Над Нурланном разгоралась тихая оранжевая заря, какие бывают в конце Долгого Лета и предвещают теплые осенние луны и снежную Зиму[3]. От этого сияния становилось только тяжелее, но нужно было многое сделать, и Гидеон не мог позволить себе провалиться в пучину сожаления и печали.

Крутыми улочками спустился он к реке. Широкая площадь плавно переходила в пролеты моста, а за рекой дома терялись в утренней дымке. Солнечные лучи скользили в слоистом тумане, как яркие клинки, прорезающие тонкий белый шелк. По реке шли баржи, и Гидеон остановился на середине моста, и смотрел, как медленно проходят они через шлюзы. На другом берегу, где-то внизу, тонко звенели молотки каменотесов, невидимых в тумане, и звуки эти были похожи на музыку, сливаясь с криками чаек, невнятной перекличкой людей на баржах и плеском волн о камень мостовых опор. Подставив лицо влажному, пахнущему тиной и водорослями ветру, Гидеон смотрел на то, как играют в воде солнечные блики, как чайки режут крыльями туман, и ему не хотелось уходить отсюда, хотелось остаться и слушать незамысловатую музыку города, смотреть, как проплывают мимо тяжело груженые суда, легкие лодки, быстрые баркасы и плоты, направляясь в Акк, или вверх по течению в Фар-Нами. Но он знал, что это невозможно, что он должен идти.

От моста через Брадд Гидеон свернул на север, к рынку. Там он намеревался купить осла, чтобы везти свои нехитрые пожитки и окончательно превратиться для любого представителя власти в торговца книгами и древностями.

На рынке было многолюдно, и Гидеон ощутил полузабытый с ночи острый страх. Его тянуло оказаться подальше от этого скопища людей, среди которых могли быть и серые. Ругань и крик стояли невыносимые, и это выводило его из себя, он нервно теребил край туники, стараясь, чтобы выражение лица ничем не выдало его, смотрел перед собой и шел медленной походкой, хотя каждый шаг давался ему с трудом: ему хотелось побежать со всей мочи, насколько позволит ему больное колено.

Идя в толпе под натянутыми над прилавками маркизами[4] и яркими тентами, он вдруг заметил, что все двигаются в одном направлении. Сначала он не обращал внимание на разговоры вокруг, думая о том, в какой части этого огромного рынка продают всяческую живность, но вдруг где-то справа послышалось слово «казнь», и Гидеон насторожился. Конечно, это могло ничего не обозначать, но сейчас он был слишком чувствителен ко всякого рода знакам, даже в случайно услышанном слове могло содержаться указание, как быть дальше.

Прислушиваясь к разговорам, он узнал, что сегодня, как только пробьют второй утренний час, состоится казнь ведьмы, и все идут на эту казнь. Выбраться из плотного потока не было никакой возможности, пришлось бы идти сквозь толпу, а этим он мог обратить на себя внимание патрульных, красные шлемы которых виднелись то тут, то там. Оставалось лишь покорно идти вместе со всеми и надеяться, что на площади можно будет незаметно нырнуть в одну из пяти улиц, лучами расходящихся от центра.

Разговоры в толпе были веселые, слышались смех и шуточки, какой-то толстяк в переднике и берете братства хлебопеков громко рассуждал о том, какой вред приносят все эти "отродья Врага". Он разошелся, красочно описывая их злодеяния: засухи и наводнения, пиратские набеги, град и ураганы. Лицо толстяка покраснело от натуги, и Гидеон, слушая его разглагольствования, думал, что таким-то, как этот почтенный горожанин, никогда ничего не грозит. Дураков не трогают, дураки нужны Агорату, чтобы народ верил в те истины, которые проповедуют серые. Свято верящие в непреложность этих истин люди перестают задумываться о том, что все можно истолковать по крайней мере, двояко. А то, что град и лесные пожары случаются и без всякого вмешательства "таинственных сил" - об этом мало кто думает.

Наконец стены домов, стиснувшие между собой людской поток, раздвинулись, впереди мелькнул кусочек ясного утреннего неба, с которого холодно и жестоко смотрело солнце, заливая площадь ярким светом.

Гидеону сделалось не по себе при взгляде на жуткое сооружение в центре – помост с дыбой. Желание оказаться подальше отсюда достигло предела, но было что-то завораживающее в том действии, которое разыгрывалось на возвышении, смотреть было страшно, а отвернуться не хватало духу. Солдаты городского охранения оцепили помост, но любопытные проталкивались вперед, возникали ссоры, давка. Теперь было совершенно невозможно выбраться отсюда – зеваки все прибывали, даже в окнах, выходивших на площадь, торчало сразу по пять-шесть голов. Свистели, улюлюкали, выкрикивали издевательские шуточки, пара капустных кочанов разлетелась на бледно-зеленые ошметки, ударившись о темные доски помоста.

Там стояли серые – двое дородных парней в свободных балахонах держали под руки полную молодую женщину в сорочке, еще один – в бордовой мантии – зачитывал какой-то длинный свиток, а дальше маячили верзилы в масках. Лицо «ведьмы» превратилось в сплошной кровоподтек, глаза заплыли, она тонко всхлипывала, но слез в ней, видно, совсем не осталось: она лишь беспомощно трясла головой и все пыталась произнести что-то, сотрясаемая рыданиями. Серые говорили какие-то ритуальные фразы, несчастная невнятно отвечала, шумела толпа. Кто-то крикнул что-то оскорбительное, и краем глаза Гидеон заметил, как солдаты увели его. Но взгляд был прикован к месту казни, и ужас ледяной иглой пронзил его, не давая шевельнуться. Ни один человек в здравом уме не принял бы это несчастное, избитое и напуганное до смерти создание за колдунью, но ведь клирикам гораздо лучше знать, в чьем сердце проросли плевела лжи и злобы.

«Ведьма! Ведьма! Ведьма!..» - доносилось со всех сторон. Гидеон видел фигуру девушки, высвеченную солнцем, видел, как привязывают ее к дыбе, и слышал монотонное чтение молитв. Потом заскрежетал механизм, и вдруг воздух прорезал вскрик, который встретили улюлюканьем. Светозарный был милостив к несчастной, она потеряла сознание от боли, а Гидеон все глядел на бессильно повисшие руки, вывернутые из суставов, на спутанные темные волосы, прилипшие к лицу. Жестокие слова клирика в красном падали и падали, и Гидеон вдруг понял, что с силой сжимает кулаки, так, что ногти больно врезались в ладони.

Это был знак – опять! Злой знак неминуемой беды – ведь говорят, как начал путь, так его и закончишь. Конечно, примета, но в такие минуты в подобное верится сильнее всего.

Вдруг кто-то тронул его за плечо, так что Гидеон чуть не подскочил от неожиданности. Он обернулся: перед ним стояла девушка с пышной копной рыжих волос. Сначала он не узнал ее, но потом вспомнил лицо в веснушках и глаза неопределенного цвета. Смотрела она испуганно, но все же во взгляде мелькнуло что-то, похожее на радость.

- Это вы! – выдохнула она.

- Шенна, - произнес Гидеон. – Рад тебя видеть.

Толпа на площади стала редеть, люди расходились – не на что уже было смотреть. Серые деловито отвязали ведьму, взвалили мертвое тело на тележку, верзилы в коже разбирали дыбу. Никому ни до кого не стало дела, и Гидеон ощутил внезапное облегчение. Узел, который образовался в его душе, как только он попал на площадь, ослабел.

- Идем отсюда, - он взял Шенну за руку и они свернули в ближайший опустевший переулок, узкий проход между кирпичными стенами, в которых были только двери. Шли молча, и, наконец, оказались на набережной, где маслянисто блестящие волны Брадда бились о гранит причалов. Тут было ветрено и довольно холодно.

Шенна ничего не говорила о казни, и за это Гидеон был ей благодарен. Он был опустошен, из него как будто все силы выпили, и он облокотился на каменные перила лестницы, ведущей к причалу. Рядом сидел, вечно глядя на ту сторону реки, гранитный лев с отбитым носом. На противоположном берегу тянулись бурые, крошащиеся от старости и влаги, стены домов с узкими подслеповатыми окошками - ряд одинаковых скучных фасадов, чьи двойники, еще менее яркие и расплывчатые, отражались в воде.

Девушка стояла перед ним – маленькая, по-детски трогательная, в каком-то нелепом платье кричащей расцветки. А ведь Гидеон не слукавил - он действительно был рад видеть Шенну. Она оказалась рядом и вселила в него присутствие духа, к тому же она была такой же неприкаянной, как он сам, и душа его тянулась к похожей душе.

- Вы... Куда-то собрались? - спросила она.

- Да. Очень далеко.

В ее глазах - каре-зеленых, цвета осени, как он мог сейчас рассмотреть, засветилась искорка надежды, будто кто-то взял и зажег огонек среди дождя и темноты, но тут же этот огонек сдуло ветром. Она смотрела странно и смутно, и видно было, как рвется наружу что-то, что она боится высказать. От ее улыбки становилось тоскливо, словно вползал в душу осенний туман, сворачиваясь там тугим клубком безысходности.

- Понимаешь, это не прогулка... Это бегство, - едва слышно сказал Гидеон.

И сразу все стало на свои места. Стоило признаться себе, сказать правду, как стало легче. Называть вещи своими именами тяжело, но ложь самому себе - самая страшная ложь.

- Я понимаю, - шепнула она. - Мне все равно.

Вид у нее был решительный, возможно, она давно вынашивала эту идею, и вдруг случай подсказал ей, что время пришло.

Голосом случая нельзя пренебрегать. Они оба одиноки, оба изгои, так разве не легче идти вдвоем? Компания в том далеком пути до северных лесов ему не помешает. Вполне разумная мысль...

Шенна истолковала его раздумья по-своему.

- Я буду делать все, что хотите, - пробормотала она. - Я готовить умею... И другое.

- Глупая ты, не знаешь, что тебя ждет, - сказал он, но говорить о Пустошах не стал. Лучше, чтобы никто не знал о цели его пути...

- Уж лучше, чем продавать себя.

- И не боишься? Не боишься меня? А если я сделаю с тобой что-нибудь ужасное?

Глаза ее округлились, как две монеты, и она упрямо поджала губы.

- Той ночью вы не показались мне таким.

Его бросило в жар: вспоминать ту попойку Гидеону совершенно не хотелось.

- Как знаешь, - наконец сказал он. - Но это не приятное путешествие в соседний городок. Хотя я не буду тебя держать - ты всегда сможешь уйти.

Шенна молчаливо кивнула, соглашаясь. Гидеон взял ее ладонь в свою, и они стояли так на ветру, и ему было приятно чувствовать ее маленькую округлую ладошку в своей руке, как бы защищая девушку этим наивным, бесхитростным жестом. Там, вдали, грохотали и ярились будущие штормы, грозившие смыть маленьких людей в Мир-по-ту-сторону, где уже не будет ничего, кроме медленно текущих вод реки забвения. Но здесь и сейчас, пока они нуждаются друг в друге - а Гидеон не мог отрицать, что нуждается в простом участии и добром слове - они будут жить. Пока верят.

__________________________

[1] Ушедшие – древняя цивилизация Арридов, исчезнувшая с земли Эгии тысячу лет назад по неизвестным причинам. После Ушедших остались многочисленные памятники архитектуры, которые считаются проклятыми, так как никто не знает, что случилось с Арридами. Так как Арриды поклонялись целому пантеону богов, то принято считать, что их покарал Азамул за непомерную тягу к удовольствиям и дерзость в стремлении к знаниям.

[2] Дарниты – бродячее племя, в основном это конокрады, воры, обманщики, живущие по своим законам и имеющие собственных главарей, которые не подчиняются власти лордов королевства.

[3] В мире Гидеона нет привычного для нас летоисчисления. Счет ведется лунами, которые соответствуют 1,5 годам, а цикл – полное обращение планеты вокруг местного солнца продолжается 80 лун. Таким образом, каждый сезон продолжается примерно 20 лун.

[4] Маркиза – навес для защиты от солнца.

К главе прилагается карта, пока в виде наброска, но, надеюсь, будет что-то поприличнее)