Я лениво потянулся, лежа на песке, посмотрел ввысь. Здесь было необычайно чистое небо, такое прозрачное, девственное, самое естественное небо на свете. Никакого смога или выхлопов, озоновых дыр, от которых облезала кожа. Приятно было почувствовать себя у истока - в самом начале пути, что именовалось историей человечества. В те времена первые люди только начинали смотреть в небо, поднимая усталый от трудов взор и упираясь в голубую бездну. Лучше бы они никогда его не видели. Лучше бы они никогда не появлялись на этой Земле. Лучше бы я никогда не рождался, и не умирал.
Приятно было иногда отдохнуть от трудов праведных. Вот как сейчас: ни о чем не думать, расслабиться, тем более, не одному. Рядом со мной лежала женщина, прекрасная женщина, самая первая женщина, ступившая на всем нам известную Землю. Досталась она мне, как бы это мягче сказать – по наследству. Ее имели мои предшественники, а сколько их было до меня, я и не знал, но думаю немало. Она прям, как красное переходящее знамя, отходила от одного к другому, от другого к третьему, даже интересно какой я там был по счету... Да, такая мысль меня позабавила, правда, слегка. Быть может, я и хотел от нее избавиться, но не знал как. Наверное, так ведут себя с нелюбимыми женами (не дай Бог мне такое счастье). Она была как чемодан без ручки, вроде и бросить жалко и тащить уже устал. Я звал ее Лилит, Лиля, Лилька, Лилия - в общем, по настроению. А в настроениях я сюда захаживал разных, хотя и редко захаживал. Проще было найти отдохновение где-нибудь поближе, да и вообще я предпочитал разнообразие.
Я до сих пор помнил, как первый раз заглянул в эти места недалекие, пять сотен лет тому назад.
Тогда я прогуливался по пустыне, разглядывая безбрежные дюны – этот океан песка, не так далеко ушел от места, где появился, и вот, она показалась на горизонте. Так я и встретил ее, просто захотелось воочию увидеть, что мне завещали те, кто занимал этот пост до меня.
Признаюсь, она была очень даже ничего, походила на солнце, что горело вечным пламенем над головой: и ее бронзовый загар, и волосы горящие огнем, также как и брови, ресницы. Сначала я опасался прикасаться к ней, ведь нас с детства учат не играть со спичками, но как же мне нравилась эта искорка в ней, как же нравилось. Хотя я бы не сказал, что мне нравилась она сама, скорее уж та, кого она напоминала.
В тот давно забытый мною день, она заметила меня и подошла, так просто, не таясь, без одежды, стеснения и всякой скромности. Мне это пришлось по душе – люблю прямолинейность. Вообще удивляться не стоило, она ж не Ева, стыдиться ей не пристало - она суккубом часто навещала мужчин во снах. Эх, жаль, что я давно не сплю.
- Кто ты? – Спросила она, щуря глаза от солнца и прикрывая их ладонью, таким образом, рассматривая меня снизу вверх.
- Я - Смерть. – Хоть татуху на видном месте коли, со словами типа «I’m Dead» или «my name is...» и так далее по тексту, а то уже задолбали спрашивать. Причем многие, услышав ответ, посмеивались, воображая, вроде это шутка такая, и с улыбочкой отвечали - «не похож». Можно подумать - им было с чем сравнивать.
- Не правда, Смерть был другим, я помню. Он и выглядел иначе. И почему ты назвался именем его? – Ну что тут скажешь, был, да сплыл, теперь я за него. Оставалось только задавить ее пафосом, своими титулами, пустить, так сказать, пыль в глаза.
- Потому, что я и есть четвертый всадник апокалипсиса и последний, и имя мое Смерть. Я пришел со вкусом пепла, от плода с древа познания. Ну, ты, конечно, можешь этого и не знать, ведь ты же его не вкусила. Так ведь? – Саркастически усмехнулся я.
Вот она - правда, вся в спелом яблочке раздора: хочешь ли ты знать о жизни, о смерти, о том, что есть свет и тьма, добро и зло, ложь и истина, порок и целомудрие, ум и глупость. Ничего из этого ей было не ведомо, так она и жила - дура дурой, я бы сказал так и помрет, но этой возможности она как раз была лишена.
- Верно.
- Ну, так ты можешь попробовать сейчас. Всегда ведь дается второй шанс, не правда ли? Попробуй меня. Хочешь? Я знаю, что хочешь…можешь даже укусить меня – мне бы это понравилось. – В глазах ее отразилось озорство, игривость – дите вечное, без всяких принципов. Моя игрушечка, беру и играю.
- Возможно. С чего бы пробовать начать? – Она лукаво улыбнулась, обвила меня руками за шею.
«Сейчас покажу. Хотя и так понятно с чего – с самого интересного».
Потом она попробовала меня, я попробовал ее, и вкус ее был вкусом одиночества.
Все мы одиноки, такие как она, такие как я. Хотя, таких как она более не будет, а таких как я всего единицы. А ведь я не просил того, что на меня навесили, и никогда ни хотел этого, но разве ж мы выбираем.
«Всеми нами что-то движет» - говорил мой приятель, чей след давно потерялся в реальности – «и этому двигателю есть три причины: власть, деньги, женщины» - и он спросил меня: «Что двинуло тебя на эту сторону, на этот путь? Который из них?» вот тогда и пришла пора действительно задуматься и удариться в жесткий самоанализ.
Господь никогда не спрашивал меня:
«Что привело тебя сюда Смертник?». Он знал ответ - «обреченность».
«Что привело тебя туда, откуда нет возврата? Что ты ищешь?» - Задавался я иногда вопросом, а в голове повторялось: «власть, деньги, женщины…женщина». В такие минуты почему-то в сознании всплывали странные образы, воспоминания.
О том, что было давно, очень давно, но разве время теперь имело для меня значение.
Я и два моих приятеля, свернули с проспекта и спустились в подземный переход столицы моей когда-то родины. Пройдя прямо, и не поднимаясь на поверхность, мы увидели знакомую вывеску - «DownTown». И вот под этой площадью, куда съезжались туристы, дабы посмотреть на «Биг-бен» местного разлива – «куранты рыжего Кремля» мы и нашли «нижний клуб». «Пати, сейшен, транс и хаус» - можно еще сыпать разными производными, о тех вещах, что обещало заведение, но думаю и так понятно.
Музыка громко ударила по барабанным перепонкам, когда мы купили билеты, вошли внутрь и стали спускаться в подземелье, занятое цивилизацией. Охранник на входе хлопнул нам фосфорную печать на запястья, и бегущий человечек метки светился белым – как маячок во тьме. Также светились белки людских глаз и зубы, правда, те отдавали желтизной, но вообще «темнота друг молодежи, и в ней не видно рожи», так что местечко было самое оно.
В тот день мы отмечали поминки, и пусть никого не удивляет, именно так Смертники (а так мы называли себя) завещали отмечать свой уход.
«Напейтесь» - говорил наш друг, перед тем как захлебнуться кашлем (сразила его пневмония) - «оторвитесь на всю катушку, чтоб всем так жить, как живем мы» - то есть одним днем.
Если рассказывать вкратце, то все мы, а нас осталось лишь трое, спокойно ждали конца, и даже кто-то видел в нем спасение, желанную цель. И кто же это был? Конечно я. Эта еще одна причина, почему именно я тяну эту ношу, но я продолжу далее. Время неслось вперед, и одно накладывалось на другое.
«Я пока куплю нам выпить» - Сказал мой сосед по лестничной клетке и мы кивнули в ответ, последние желание умирающего – закон, правда должным образом претворить его в жизнь у меня так и не получилось.
«Лады, мы скоро. Только покурим». – Я буквально физически испытывая никотиновую ломку. Наш третий приятель Петька вставил.
«Только дождись нас, я тя прошу все-то не выпей». – А к слову сказать, сосед мой любил залить за воротник, так что замечание пришлось как раз кстати.
Я еще что-то хотел сказать, но передумал. Трудно было друг до друга докричаться: музыка ревела, басы давили на грудь, закладывало уши – гомон ужасный. Сосед ушел в зал, врезаясь в толпу на выходе, как селедка в косяк рыб.
Мы с Петькой продолжили спускаться ниже, как в некие катакомбы бомбоубежища, почему-то я представлял их себе именно такими, но там была всего лишь курилка, так что можете себе представить, как я был разочарован это обнаружив.
По пути мы натолкнулись на подростков, что сновали взад и вперед по стальным ступенькам, должно быть специально сделанных под аварийный выход. Даже лампочки, встроенные в панели стен и пола, выглядели мрачно и постапокалиптично. Они отливали каким-то лунным - голубым сиянием, жаль не красный, а ты бы сходство поистине было поразительным. К тому же, меня практически добила надпись на стенном плакате, на фоне красочной сигаретной пачки «PallMall - зажги огни большого города». Пожалуй, именно в тот момент жажда никотиновых смол достигла апогея, заставив остальные мысли отступить куда-то на задний план.
Я залез в карман куртки, желая добраться до вожделенной сигаретки и тут - оступился, налетел на кого-то и…какой же я неуклюжий… Я невзначай посмотрел на ту, что чуть не сшиб по неосторожности.
«Извините». - Сказала она первая, и слегка смутилась, хотя в принципе извиняться должен был я, но разве ж меня учили вежливости.
«Нет проблем». - Вся эта наглость зарождалась во мне уже тогда - хамоватость так и перла со всех сторон. Я посмотрел ей вслед, не зная почему, не зная зачем…тогда не зная. Тут откуда не возьмись, вырулил ее парень, обычный, ничем не примечательный, таких тысячи по всей планете, если не миллионы, но мне он запомнился. Он так по-свойски обнял ее, что-то сказал на ушко. Наша скромница тут же заулыбалась, прям просияла, как ясно солнышко, того и гляди кинется ему на шею, мне же стало тошно, и я не знал почему…
«Ты взглядом ее не прожги?» - Нагло выдернул меня из раздумий Петька и потянул за рукав на лестничную площадку, где сигаретный дым стоял прямо таки столбом. - «А ничего девочка, да?»
Я промолчал. Меня поразила глупая по своей откровенности и простоте мысль – а замечал ли я когда-либо женский пол, до этого злосчастного момента. Пожалуй, нет. И черт меня дернул пойти на эту дискотеку, ах, если б все вернуть, если…если…
Мы покурили, потом долго сидели в баре, поглядывая на танцпол. Мой сосед надрался и пошел танцевать, Петька чуть ли не засыпал, сложив руки на столе и водрузив на них голову. Я же из всех был самый трезвый, как стеклышко. Я все думал, как бы мне хотелось дотронуться до той девчонки, ее кожи, лица, смотреть в эти глаза, темные, как у меня, точнее тогда были... Но мне никогда не грозило осуществить это, ни с ней, ни с другой. Опять же если…а даже…и все же, она бы никогда не была со мной, вон у нее и дружок есть. Она бы и не посмотрела в мою сторону. Быть может она его любит, жмется ночами к этому уроду, эко, меня понесло. Да уж, мне такие нежности не светят, я ж «неизлечимо больной», и каждая клеточка моего тела пропитана вирусом иммунодефицита, а таких никто не любит, и не полюбит никогда, не согреет в холодную ночь, когда ветер воет на улице, и вьюга стелет снегом.
«И нечего представлять себе это» - думал я, и «сама мысль об этом глупа, и все это лишь мелочи, мелочи жизни».
К утру, когда народ рассосался из сумрачного прокуренного помещения, я об этом забыл, по крайней мере, хотелось в это верить. Я поджег зажигалкой очередную стопку с Б52, глубоко затянулся KENT-ом и втянул коктейль через трубочку, ощутив вкус шоколада на губах, сладкого, опьяняющего.
Почему-то мне не давала покой мысль, наверное, виной тому было выпитое, а ее губы были такими же сладкими? Потом я узнал, что да, даже еще слаще, но всегда есть одно «но» или же этих «но» может быть много.
Дискотека уже опустела, только какая-то парочка лениво танцевала медляк в тусклой светомузыке, и мы решили отправился по домам. Мы дотащили моего соседа до такси, волоча под руки, отчего порядком устали - он был тяжелый, гад.
«Все это – мелочи» - уверял я себя - «и эта девушка и все эти мечты, воображение, желания – мелочи. Они ничего не значат» - думал я, пока мы ехали в машине под сереющим рассветным небом, и светофоры мигали нам желтыми огнями на неконтролируемых перекрестках.
Мелочи. Из незначительных мелочей состоит вся наша жизнь, могу сказать точно, что смерть тоже. Великое в малом. Из мельчайших деталей создается общая картина.
В то утро я пришел домой, покопался на полке своего единственного шкафа, разгребая антибиотики. Там я нашел нераспечатанный тюбик финазепама, что настаивал принимать психиатр, после моей первой попытки суицида, (да, что тут скажешь – меня считали неуравновешенным типом, впрочем не скажу, что незаслуженно). Потом я сходил на кухню…налил стакан воды…
- Все это мелочи - прошептал я.
Таблетки застревали в горле, и я запивал их, пока тюбик не опустел.
Я постоял немного, почему-то тогда я чувствовал себя просветленным как никогда.
«Мелочи». Должно быть вы решили, что я влюбился с первого взгляда. О, нет, здесь было гораздо большее – я с первого взгляда возненавидел ее. Ее одежду, ее волосы, глаза, ее парнишу, эту ее улыбку, смех. Я осознавал, что ненавижу даже землю, по которой она ходила (переделаем строчки песни на свой лад), те слова, которыми говорила – это ее реплика «извините», тот воздух, которым дышала.
- Ненавижу тебя. – Высказался я пустой стене, с рваными обоями. – Это ты во всем виновата. – Стоял и молчал и ждал чего-то, наверное того, что стена устыдиться в ответ.
Тогда что-то щелкнуло, треснуло, разломилось на две части, разделилось внутри меня, нет не под действием таблеток, как можно было подумать. А вот теперь нас стало двое – он и я. Подыхающий хиляк-парень и я - «здрасте, будем знакомы – Смерть, во всей своей уродливости».
- Угу, ведь надо кого-то обвинить, что сам неудачник, а Леша, не правда ли?
- Ты прав…прав. Так ты говоришь, все это мелочи? А как тебе понравиться это? – Он схватил какие-то недопитые фужеры со стола и разбил их об стену. Осколки тут же отрикошетили в него, но он будто и не заметил. – А что ты на это скажешь? Тоже мелочи? – Он подхватил за спинку старый стул, стоящий рядом и шибанул его, опять же о монолит. Посыпались щепки, обломились деревянные ножки единственного сиденья в комнате.
Теперь Леша метался из угла в угол, как псих в палате, внутренности которой обиты мягким войлоком. Бедный мальчик, наверняка решил, что его нежданно-негаданно накрыло раздвоение личности или «диссоциативное расстройство идентичности», выражаясь научно обоснованными путем.
«По-видимому, во многих случаях при раздвоении личности значительную роль играет жестокое обращение с больным в детстве, приводящее к психической травме» - наткнулся я как-то на одну статью. Так что удивляться такой реакции: на восприятие Лешечки наложило свой глубокий отпечаток тяжелое детство: деревянные игрушки, прибитые к полу, пожары в детской коляске, скользкий подоконник. Тут уж я не сдержался – уморой сгладил острые углы. Любил я прикалываться.
- Бей плафоны – я плачу.
- Теперь доволен? – Устало поинтересовался Алексей и сел, вяло мотнул головой, будто прогоняя сон. Он притулился к зеркалу, которое сиротливо стояло на полу, но было такое огромное, что в него вполне можно было смотреться во весь рост. Он рассматривал старую, потертую раму потрескавшейся позолотой, что уродовала зеркало еще сильнее, хотя, казалось бы, куда уж больше. Как видно он боялся заглянуть внутрь - внутрь себя, и уже там увидеть в отражении ни свое лицо, а мое, безразличное и неживое.
- Более чем. – Уверил я, хотелось рассмеяться, как полагалось злому персонажу, но я не стал: «покойся с миром, Лешечка». – Ты сделал все, что я хотел…Признаюсь, хотел давно. Ну, наконец-то я выберусь отсюда. Смерть это не заразно, Леша, это ни эпидемия, ни вирус, ни СПИД, Смерть – это я, не часть тебя. Я - цельное и нерушимое, и я пришел, а значит, тебе пора уходить. Ты наверняка думаешь - свихнулся? Дорогой мой Алексей Алексеевич Алексеев. – Я будто процитировал его полное имя из паспорта.
Он сразу озлобился в ответ.
- Сошел с ума от ненависти. – И медленно покачал головой. - Сам с собой разговариваю. Ты кто такой есть, умник?
- Вопрос конечно интересный, и я бы даже сказал правильный вопрос. Жаль ты сам еще не понял, да и времени у нас на знакомство мало, поэтому научно-популярно объясню. Я твоя «множественная личность — психический феномен, при котором человек обладает двумя или более различными личностями, или эго-состояниями. Каждая альтер-личность в таком случае имеет собственные паттерны восприятия и взаимодействия с окружающей средой». Ну как звучит? Медики вывели на сей счет целый диагноз.
Он закрыл глаза и переводил дыхание, его пошатывало, должно быть устал, кто бы мог подумать какой он хиляк оказался.
– Так что Лешечка будем знакомы, я - Альтер Эго, но…- я хохотнул и сделал паузу – уже не твое.
- Смешно. – Звучало это так, что становилось понятно для нас обоих – ничего смешного во всей этой ситуации он не видит.
Пора уже было заканчивать со всем этим, и мой голос на последних, завершающих словах прозвучал бесконечно добрым и даже ласковым, как у священника на отповеди.
- А теперь, не мешай мне и просто сдохни.
- Ненавижу тебя…ненавижу вас всех.
Он уже хрипел, пена закапала из уголка рта, глаза подернулись дымкой. Его лицо как-то разом осунулось, заметно посерело, хотя и ранее не отличалось румянцем. Потом он странно и вымученно улыбнулся, но так искренне, будто осужденному на смертную казнь, даровали амнистию.
- Я вижу ее.
«Ту, которую я буду ненавидеть всегда».
То были его последние слова, и я решил ему их оставить. В последний раз Леша дернулся и замер. Я втянул его в зеркало, и с тех пор в его теле хозяйничал сам.
Леша занял свое место там же, где и я до его смерти. Он поселился в глубине нашего разума, на самых далеких задворках сознания, скрылся за обитой жестью дверями, что не имела замков, и тысячи лет, что я бродил по свету и мирам, он там оставался.
Как дань своему прошлому, один раз он открыл эту пуленепробиваемую дверь и выкинул за нее, все свои мечты, терзания, сомнения, в общем, весь свой небогатый опыт. Будто сделав мне одолжение, он выбросив это барахло, как избавился от старых фотографий, пожелтевших от времени газет или детского дневника, и предоставил мне во всем этом покопаться, словно я нищий или бродяга. Подавив свою злость и обиду, я так и поступил. Оттуда я многое смог узнать, и тогда сделал его воспоминания своими, приписал их себе, стал считать, что его прошлое было у меня. Именно там я нашел эту всепоглощающую ненависть к ней, которая наполнила и напитала меня, как подземный источник озеро.