Солнечная свежесть утра, как ни что другое, располагало к праздничному, приподнятому настроению. Стайка смуглых детишек, весело смеясь, пробежали мимо меня и, обогнав главный фургончик нашего каравана, первыми вступила в праздничную деревеньку.
Мы не торопясь двигались по улице, уже во всю пестревшей многочисленными прилавками с разнообразным товаром. Народ только начинал подтягиваться, а со всех сторон уже доносились зычные призывы торговцев и мелодичные голоса менестрелей.
Но вот Заара дала добро, и мы остановились на лугу сразу за сельской церквушкой. Я вдохнула свежий утренний воздух, наполненный запахами спелой ржи и луговых цветов, и еще раз отметила, что советами этой мудрой женщины не стоит пренебрегать. Где еще в этой деревеньке можно было бы встретить такой просторный, тихий и уютный уголок? К тому же он был довольно близок к площади, где будут проходить главные ярмарочные игрища.
Из фургонов начали выбираться черноокие красавицы, предпочитавшие мерную тряску, пешей прогулке по свежему воздуху. Задорно смеясь и громко разговаривая, они оправляли свои одежды и, прихватывая с собой бубенцы, колокольчики и гитары, подтягивались к Зааре, собиравшейся сказать вдохновляющую речь перед началом ярмарочного дня.
Поймав на себе вседозволяющий взгляд ее мудрых, выцветших от старости и усталости, глаз, я и улыбнулась ей в ответ и отправилась на поиски местечка, где можно было бы повеселиться и немного подзаработать. Я всегда буду благодарна Зааре, да и всему табору в целом за то, что они принимают меня такой, какая я есть, они не требуют от меня ничего невозможного, сквозь пальцы глядя на мои неожиданные исчезновения и последующие возвращения. Они не просят идти меня против своей природы. Однако я была на удивление удачлива в добыче денег, за что в принципе я и заслужила такое к себе отношение. Впрочем, окажись я полной бездарностью в этом деле, Заара все равно бы разрешила мне жить в таборе.
Из раздумий меня вывел бодрый голос Гуко:
− Эва, помощь не нужна?
− Ай-я-яй, Гуко, − покачала я головой, изображая разочарование. – Опять ты сразу на готовенькое летишь…
−Ну, Эва, ну пожалуйста, − взмолился худощавый парень с семистрункой в руках. – Ну возьми меня в помощники, а то Заара опять рассердится… Ты же знаешь…
− Ладно, горемыка, − вздохнула я. – Авось на что-нибудь да сгодишься.
Талант Гуко был прямо противоположен моему: у него абсолютно отсутствовали способности к добычи денег. Конечно, он был прекрасным гитаристом, иногда он выводил такие мотивы, что я только удивлялась, как он только успевает перебирать струны, но вот люди почему-то редко вознаграждали его за игру. Но, мне нравилось работать с ним в команде: вдвоем все равно веселее, да и играл он все-таки невероятно красиво!
Обосноваться мы решили на той самой, главной площади и, после недолгой подготовки, начали свое представление.
Я любила танцевать, поэтому под веселые звуки, извлекаемые из гитары Гуко, я могла плясать, не зная усталости, часами. Собирая вокруг себя толпу народа, я потихоньку начала выманивать у них звонкую монету. Неожиданно вспомнился легендарный танец «40 занавесов», который исполняется в течение трех дней, в процессе которого танцовщица снимает с себя 40 «занавесов», точнее 40 предметов одежды (из 40-а присутствовавших первоначально). Когда-то я тоже его станцевала, и платили там не просто звонкой монетой, а чем-то на много весомее. Но разве в этом счастье?
Я блажено улыбнулась и предалась пляске. Но почти сразу устав от всей этой восхищенной, но невероятно скучной толпы, окружившей нас с Гуко плотным кольцом, я начала потихоньку вовлекать людей в свой незамысловатый танец. Сначала детей, они только и ждали моего знака, моментально сорвавшись с места, они начинали прыгать и хлопать в ладоши, совершенно не заботясь о том, красиво ли это у них выходит. Следующими с места срывались краснощекие женщины-крестьянки. Хватая под руку своих мужиков, они начинали кружиться с ними в простом, но искренне-радостном танце. Дальше в пляс шли девчата: поначалу робея, чуть позже они начинали танцевать не хуже меня. Юноши же были более скупыми на эмоции, потому они предпочитали стоять в стороне. Но стоило мне или еще какой-либо веселой девушке подскочить к такому юноше, как тот моментально скидывал маску невозмутимости с лица и начинал выводить присядку по кругу.
Все эти действа меня очень забавляли и я еще с большим энтузиазмом отдавалась танцу, подключаясь то к одной, то к другой группе танцующих. Везде меня принимали охотно и это меня радовало. К тому же с каждой минутой нашего общего веселья все больше и больше наполнялась монетами невзрачная коробочка, ютившаяся у ног Гуко, который, если бы не гитара, тоже с удовольствием бы станцевал с нами.
Прошло около часа наших гуляний, когда я краем глаза уловила некое замешательство в дальней части нашей танцующей толпы. Изящно лавируя в ритме музыки между танцующими парами, я направилась к компании девчат упорно старавшихся втянуть в наш танец молодого мужчину лет тридцати. Статный, черноволосый, с задумчивыми карими глазами и гордым изгибом бровей − он не походил на всех окружающих. В нем сразу чувствовалась дворянская кровь, а его черная рубашка с красным орнаментом и золотым гербом на коротком рукаве, выдавала в нем местного князя.
«Ну, ничего, и не таких уламывали», − мелькнула в голове озорная мысль, и я уверенно подскочила к этой компании.
− Ну и в чем тут проблема? – обратилась я к девчатам.
− Да вот, князь Легар в такой радостный день и совсем не хочет веселиться, − пожаловалась чернобровая красавица.
− Так не пойдет, − потрясла я указательным пальцем перед носом оторопевшего князя и, схватив его за обе руки, потянула в толпу, подпрыгивая из стороны в сторону.
Князь не очень-то рвался танцевать, но сопротивляться не стал, следуя за мной обычным шагом.
− Ну же, князь! Негоже в такое время грустить! – воскликнула я, весело заглянув в его мудрые, как у старца глаза.
От неожиданности отпрянув назад, я замерла, медленно осознавая свою ошибку.
Выжидательно глядя на этого человека, я сделала маленький шажок назад, выражая свое недоверие к нему.
− Чародей… − произнесла я почти с презрением.

***
Странная штука: я сразу почувствовал ее присутствие. Именно из-за этого чувства я и пришел на эти гуляния, оторвавшись от всех своих дел и забот. Я почувствовал ее приближение еще до рассвета, а она до последнего не осознавала, кто перед ней.
Меня всегда мучил вопрос: почему эти вечно юные дети природы совершенно не чувствуют наше присутствие, когда мы, чародеи, способны узнать их за многие мили от нас самих. Иногда мне кажется, что мы тянемся к ним, как мотыльки тянутся к яркому пламени костра. Но разве костер заметит в одно мгновение вспыхнувшее у его края неприметное насекомое?
Однако большинство, если не сказать все, придерживаются другого мнения. Они считают их безумными бестиями способными лишь на вредительство. Они алчны и лживы – так учили нас. Они совершенно не видят ничего вокруг, они даже не могут почувствовать наш великий дар...
И вот, эта безумная бестия сейчас стояла передо мной во всей своей необузданной красоте и своенравии с явным презрением в своих черных бесовских глазах.
− Чародей… − прошипела она, всем своим видом выражая досаду и разочарование от такой встречи.
Она ждала моего ответа, я видел это. Но в сей важный для меня момент я не нашел ничего лучшего, кроме как тихо, чтобы окружающие не расслышали моих слов, прошептать:
− Колдунья…

***

Его слова прозвучали как щелчок пощечины. Да и что можно было ожидать от чародея, чья душа погрязла во лжи и алчности. Что они знают о нас, чтобы вершить свой суд?!
Гордо вскинув голову, без тени страха в глазах, я развернулась к нему спиной и пошла прочь. Желания танцевать не осталось ни капли. Он испортил мне весь праздник!
Предупредив Гуко о своем уходе, я отправилась прочь из деревни. Заара меня не осудит. Табор меня простит. Я всегда возвращаюсь туда, где меня не держат.

***

Ее глаза нехорошо сверкнули в полуденном сиянии жаркого летнего солнца. Осанка моментально выпрямилась, голова гордо вскинулась вверх. Только что стоявшая передо мной красивая крестьянка к белой блузке и цыганской голубой юбке, вдруг стала ослепительной королевной, снизошедшей до своих подданных и преподносящей им возможность полюбоваться ею, как величайшую из существующих наград.
И тут, развернувшись ко мне спиной, она скрылась в толпе.
Я оторопел. Она повернулась, ко мне, к своему главному врагу спиной?! Или она не считает меня таким уж грозным врагом? Или она вообще не меня считает за врага?
После короткого замешательства я сорвался с места и побежал вслед за ней, но ее уж и след простыл.
− Эй, парень, ты не видел здесь девушку в голубой юбке? – спросил я у худощавого цыгана с гитарой в руке. – Красивую такую, со светлыми волосами и черными глазами.
− Нет, не видел, − грубо отчеканил парень, смерив меня презрительным взглядом. – Здесь много народу ходит.
Кажется, он солгал, но я не стал приставать к нему с расспросами, а поспешил выйти из толпы. Надо подождать, пока она отдалится от меня, и тогда я вновь смогу ее найти.
Устало опустившись на траву в тени могучего дуба, я вгляделся в далекие белые облака, заблудившиеся в этом бескрайнем синем небе…

***

Облака… Одинокие облака… Они, словно отбившиеся от стаи птицы, ищут свой путь, но никак не могут его найти. Они блуждают по этому бескрайнему синему небу в поисках пристанища, но не видят ничего впереди себя. Ничего, кроме этой бескрайней небесной синевы. Куда ни глянь – везде одно и то же. Они всегда в движении, и никогда не суждено им остановиться, ведь тогда они погибнут, они перестанут быть облаками.
Душа жаждала чего-то нового. Жить в таборе было хорошо, но постоянные бесцельные блуждания от одной деревушки к другой мне быстро надоедают. Хочется не просто новых пейзажей, а новых эмоций, новых ощущений. Завести черного кота и засесть где-нибудь в далеком заброшенном замке, как подобает любой уважающей себя колдуньи, перевалившей за пятую сотню лет, я еще успею. К тому же замок у меня в наличии уже был, и даже не заброшенный (подарок султана Ахмадеми, присутствовавшего на танце «40 занавесов»), а кот дело наживное, причем наживное за пять минут, не больше. А пока…
Я медленно шла по ухабистой дороге вдоль необъятного поля золотистой пшеницы. Босые ноги мягко ступали по воздушной пыли, покрывавшей дорогу невесомым ковром. Тонкие плетеные босоножки я удерживала в руках за тесемки, раскачивая их взад-вперед в такт ходьбе.
Неожиданно я заметила среди высоких колосьев пшеницы темно-синие глазки васильков: их было так много, что поле в этом месте казалось не золотисто-желтым, а голубовато-синим, как настоящий океан. Океан цветов…
От резко поднявшегося настроения я весело засмеялась и, отбросив в сторону босоножки, вбежала в этот пшенично-васильковый океан, срывая цветы и вплетая их в замысловатый венок.

***

Когда я ее снова нашел, она резвилась на поле. Хохоча в полный голос и срывая один за одним синеокие васильки, она нещадно топтала, высаженную заботливой рукой крестьянина, пшеницу.
Злость начала постепенно закипать во мне по мере того, как я приближался к ней. Мало того, что она портила наши посевы, так еще она снова меня не замечала, безмятежно пребывая в непонятной меня эйфории.
Но стоило мне сделать один неверный шаг: хрустнула ветка, на которую я имел неосторожность наступить − и ее звонкий смех оборвался и все стихло. На секунду мне показалось, что я оглох, так как даже своенравный ветерок перестал шуметь тяжелыми спелыми колосьями пшеницы. Но это был всего лишь миг. Природа как будто опомнилась и вновь вернулась к своей мерной, нерушимой жизни, полной многочисленных звуков.
Колдунья обернулась и замерла, как тогда на ярмарке, выжидательно глядя на меня. Неведомо откуда налетевший сильный ветер трепал ее светло-золотистые вьющиеся волосы. Тонкий венок из васильков сполз чуть набок и выбившийся из него цветок теперь запутался в ее кудрях, придавая ей некое сходство с нимфой. Красиво…
Колдунья смотрела на меня прямо и уверенно, но без вызова, спокойно. Она как будто спрашивала: «Зачем ты меня потревожил?»
Смятение вновь охватило меня. Я лихорадочно подбирал в уме подходящие слова, но не мог этого сделать. Что-то странное творилось со мной. Я шел сюда лишь ради дела, а сейчас я сомневался в том, что пришел сюда только из-за этого.
С волнением и детским восхищением я следил за тем, как тянутся к ее рукам сломанные и растоптанные ею же пшеничные колоски. Все, что только что она погубила, оживало прямо на моих глазах. А она все также стояла в пяти метрах от меня, даже не шелохнувшись.
И вдруг, глубоко вздохнув и обреченно прикрыв глаза, она произнесла:
− Что тебе надо, чародей?

***

Это снова был он. Что же надо от меня этому чародею? Охоту на ведьм уже давно прекратили, да он и не похож на тех ярых последователей учений Сатэра, который утверждал, что колдуньи – это грязное пятно на белоснежном теле нашей матушки природы и, что это пятно надо стереть. Но одно я знала точно: я для него диковинка, которую он боится упустить, спугнуть. Интересно, что же он мне предложит? И в то же время что-то меня беспокоило в его взгляде, что-то необдуманное, нечто, что уже давно жаждало вырваться на волю.
Устав от затянувшегося молчания я прямо спросила его о том, чего он хочет. Ответ последовал моментально. И этот ответ меня удивил.
− Кто ты? – почти прошептал он.
Нет, он знает, что я колдунья... Так что же он хочет от меня услышать? И тут, откуда не возьмись, на меня нахлынул детский задор и я, лукаво улыбнувшись, звонко, нараспев прочитала, только что родившиеся в моей голове строки.

Я – Эва, и страсти мои велики:
Вся жизнь моя страстная дрожь!
Глаза у меня огоньки-угольки,
А волосы спелая рожь,
И тянутся к ним из хлебов васильки.
Загадочный век мой хорош.

Видал ли ты эльфов в полночную мглу
Сквозь дым лиловатый костра?
Звенящих монет от тебя не возьму, −
Я призрачных эльфов сестра…
А если забросишь колдунью в тюрьму,
То гибель в неволе быстра!

Ты рыцарь, ты смелый, твой голос ручей,
С учеса стремящийся вниз.
От глаз моих темных, от дерзких речей
К невесте любимой вернись!
Я, Эва, как ветер, а ветер – ничей…
Я сон твой. О рыцарь, проснись!

Аббаты, свершая полночный дозор,
Сказали: «Закрой свою дверь
Безумной колдунье, чьи взоры позор.
Колдунья лукава, как зверь!»
− Быть может и правда, но темен мой взор,
Я тайна, а тайному верь!

В чем грех мой? Что в церкви слезам не учусь,
Смеясь наяву и во сне?
Поверь мне: я смехом от боли лечусь,
Но в смехе не радостно мне!
Прощай же, мой рыцарь, я в небо умчусь
Сегодня на лунном коне! \стихотворение Марины Цветаевой – «Колдунья»\

− Не уходи. Останься.



Продолжение следует.
Всем спасибо за внимание