Пишу давно и много. В основном фантастику и эзотерическую мистику. Долго мучилась по поводу публикации этой повести на сайте и вообще в интернете. Может первые три главы сего творения покажутся вам не имеющими никакого отношения к эзотерической мистике, то прошу, поверьте - это не так.
Заранее прошу извинить меня за маленькую первую главу, поэтому выложу ее вместе с прологом.

Пролог.

Фонари ночного города сливались в сплошную белесую полосу, слегка подернутую желтоватым налетом стекла. Казалось небольшой серенький мотоцикл стоит на месте, а асфальт сам в бешеном темпе стелется под его колеса. Изредка попадались запоздавшие машины, и приходилось «играть в шашечки». Но так или иначе милицейская машина каким-то чудом держалась на хвосте гонщика-камикадзе. Наглый до одурения байкер несся по ночному Владивостоку со скоростью в как минимум 10 раз превышавшей разрешенную, чем доводил тамошнюю милицию до белого каления уже где-то третий месяц.
Человек, буквально выжимавший из мотоцикла последние лошадиные силы, ухитрялся смыться из самых безвыходных ситуаций. Вот и теперь молоденький ГИБДД-шник с азартным гиканьем и улюлюканьем загонял его в узенький дворик, трое его напарников были настроены более скептично.
- Слушай, Синихин, мы его третий месяц не то, что поймать – разглядеть не можем. Давай в участок уже – а?
Ща ребятки, там арка узкая, а там двор, выезды там вечно коробками перегорожены, развернуться нельзя… Водитель хонды серого цвета остановитесь!
Мотоциклист, слегка сбросив скорость начал ровняться с бело-синей девяткой, что приятно перебудоражило сидящих в ней служащих.
- Ша мы его прикроем! Водитель хонды прижмитесь к обочине!
Человек за рулем маленького юркого мотоциклика, поравнявшись с окном водителя, отпустил руль и, улыбнувшись тонкими бледными губами, со всем чувством и смаком показал Синихину «от локтя» и резко газанув, ушел в темноту, заставив людей при исполнении глотать пыль и выхлопные газы.
- Тля нах! Я щас этого ублюдка размажу! Он у меня месяц куковать будет!
- Толян, я ж тебе говорил!
-Аааа, щас! Вот этот дворик! Ща мы его!
Байкер добавил скорость, и казалось, что мотоцикл уже практически занесло на размокшем картоне свалки, устроенной ленивыми жителями в одной из узких сквозных арок. Он встал на заднее колесо и не жалея ни шаровой ни «подвески» скаканул через мусорные пакеты, и оставил гаишников тихо материться в темноту спящего города.
Еще немного пропетляв по городу, маленький невзрачный мотоциклик остановился у внешне ничем не примечательной панельной девятиэтажки, стоящей совсем недалеко от центра города.

1 глава. Нелюбимая жизнь.

Неправду говорят, что жизнь надо любить. Ее надо умеренно ненавидеть. Недаром сказал один мудрый современный человек: «хочешь возненавидеть песню, поставь ее на будильник». Проверено. А жизнь ты ощущаешь не только три секунды утром в полшестого, а ты ощущаешь ее и живешь постоянно.
И то, что надо брать пример с сердца и что у него нет выходных тоже неправда, придуманная трудоголиками, для оправдания своей трудоголимости. Выходные у сердца есть. Оно отдыхает ровно половину из своего рабочего цикла. Тоже проверено. Объясню для тех, кто в танке: допустим человек жил 70 лет, значит, его сердце сокращалось только 35 лет, а остальное время – отдыхало и висело в грудной клетке ненужной мышечной тряпкой, занимая необходимую легким жилплощадь.
Вообще жить сейчас дико скучно. Проверено. Вот видите – нам с вами даже проверять и доказывать ничего не осталось. Любить – некого. Ненавидеть – надоело. Завидовать – нечему. Творить – пожалуй, это единственное что осталось, но на это способны лишь немногие, да и не факт что твое произведение вообще когда-либо получит шанс на жизнь.
Страх. Страх правит миром. Страх и деньги. А еще подлость, наглость и юродивое следование за толпой. Принцип «и волки сыты и овцы целы» приобретает теперь извращенную трактовку: «скорми волку, соседа по пастбищу, а еще лучше – заручись поддержкой волка, скорми ему всех окружающих и жирей на освободившемся просторе».
Бизнес. Бизнес, однако. Буквально на всем ухитряются делать деньги, будь они не ладны.
Мрачный взгляд из под длинной челки и низко опущенного лба. Эта девушка всегда ездит в 7 утра на этом трамвае. Она всегда одета в черные теплые джинсы, высокие меховые сапоги, и теплый свитер крупной, грубой вязки, оставляющий открытыми хрупкие слабые плечи. Темные волосы до плеч всегда одинаково подстрижены и вокруг нее всегда образуется «мертвая зона» пол метра – не больше. Она не расталкивает никого локтями, не грубит и не шумит – если уж на то пошло, то в этом трамвае еще никогда не слышали ее голоса, люди просто сами собой держат дистанцию и стараются даже не попадать под взгляд недобрых серо-стальных глаз, которые словно железным щупом обшаривают несчастного с ног о головы. Ее длинная, густая челка всегда закрывает полностью всю верхнюю часть лица. Девушка всегда стоит на одном и том же месте, спиной к окну и никогда не держится за поручни. Ее руки всегда одинаково скрещены на груди. В ее наушниках всегда играет одна и та же песня. И если прислушаться, то можно расслышать что это Unheilig песня Spiegelbild. Если присмотреться, то пряди ее волос повторяют ритм песни, сильный, размеренный. Она всегда выходит на одной и той же остановке, и всегда смотрит на часы, висящие над жестяным коробком, призванным защищать вечно куда-то спешащих пассажиров от дождя или снега. И всегда под навесом этого коробка не бывает никого, все стоят на улице, прячась под зонтами или колпаками зимних курток. Там сидят только бабушки с котомками и мамы с детьми, первые уже никуда не спешат, а вторые уже, как правило, везде за день успели.
Вот и сейчас эта девушка стоит спиной к стеклу, и ее волосы чуть покачиваются в ритм любимой песни. Широкие рукава темного свитера как всегда напоминают крылья ворона. Или грифа. В трамвае почти никого нет. Только 10-15 ранних или наоборот очень поздних человек. Как всегда. Нервный студент, полная дама с пестрой до неприличия сумкой, мужчина лет сорока, еще несколько человек, но они не попадают в поле ее зрения.
Пневматическая дверь открылась с легким резиновым шипением. В вагон забралось нелепое гротескное существо: крошечного роста оно подметало грязный заплеванный пол краями цветастого теплого халата с восточным узором. Длинные, белые узловатые пальцы сжимали несоразмерно большую трость. Голова существа была криво и низко вдавлена в плечи, и казалось, что карлик смотрит на вас все время снизу и сбоку, как воробей. И глаза у него были тоже воробьиные: темные, маленькие и бегающие.
Карлик пошел по вагону, нелепо семеня и подпрыгивая на своих тонких кривых ножках, все время, повторяя одну и ту же фразу: Подайте убогому немощному во имя Христа! И пытался, заучено, как робот перекреститься. Внезапно тощее больное тело полетело спиной на жесткий трамвайный пол, трость печально брякнула об железный поручень и закатилась под сиденье.
- Нехристь! Видал я таких убогих и немощных! Мужчина, тот самый, лет сорока, отвесил карлику неслабый пинок, все больше распаляясь и крича на весь трамвай, что таких ублюдков как этот карлик, сорящих крестным знамением, он самолично душил бы, что он истинный православный человек и не позволит, что бы творили такое непотребство. В глазах горбуна стояли слезы, он пытался нашарить трость, но ничего перед собой не видел, от застилающей глаза горькой пелены.
Никто не увидел, но мужчина внезапно осекся, и неловко подогнув ногу сел на сидение. Над ним нависала та самая девушка. В небрежно сомкнутой кисти покоилась рукоять узкого, длинного кинжала с треугольным лезвием. Один край его упирался девушке во внешнюю сторону руки, держащей оружие, другой же аккурат давил на кадык наглеца. Она стояла спокойно и прямо, глаза глядели так холодно, что мужчине показалось, что у него внутри все смерзлось в ледяной ком. Бледные губы разомкнулись, и пассажиры этого трамвая впервые услышали ее голос: спокойный и ровный, в нем чувствовался тот же металлический и холодный отзвук, который и отражался в ее глазах.
- извинитесь перед человеком. В ее устах это слово прозвучало так, как его не произносил еще никто – величественно и веско. И почему-то у здорового и физически сильного мужчины не возникло даже малейшего желания спорить с ней.
- И-и-звини…
- простите, я не расслышала.
- Извините!
- громче, пожалуйста, и повежливее!
- Я прошу прощения!!!
Кинжал тем же неуловимым глазу движением убрался куда-то в недра левого рукава, откуда и появился. Девушка наклонилась и помогла встать карлику, потом подала ему трость, и снова повернулась к возмутителю обычного спокойствия.
- Вы должны этому мужчине денег, за принесенные телесные повреждения. Тысячу вас устроит? Спросила она уже у горбуна, держа его за руку как маленького ребенка.
-не нужно, я привык. Тихий, писклявый, едва различимый голосок попрошайки неприятно скребнул по нервам.
-ну же, не вижу действий. Поторопила незнакомка «истинного христианина». Не дождавшись действий, она сама забрала у праведника купюру, и вручила ее тонким пальчикам. Рука горбуна недоверчиво сжалась, ощущая вдруг обретенное сокровище.
-Остановка… захрипел динамик трамвая, - Осторожно – двери закрываются. Сле…
почему – то всегда слышно только этот обрывок фразы, остальное тонет в скрежете помех и шуме толпы на остановке. Девушка вышла на остановке, на которой выходила всегда и вывела из вагона карлика. На примечательную парочку оглядывались, но особенного внимания не обращали. Она шагала спокойно, быстро и уверенно.
-Куда вас проводить?
- до метро, если вам не сложно. Он до сих пор шмыгал носом и давился слезами боли.
Толпа расступалась, пропуская странноватых людей. Ее пропускали здесь всегда. Прохожие на уровне интуиции улавливали исходящий от нее горький запах. Опасный запах. Его пропускали вслед за ней, по инерции. У стеклянного колпака станции она вдруг присела на корточки: «только больше не попрошайничай. Лучше позвони вот по этому телефону. Ты ведь музыкант?»
- Да. Пианист.
- Ну, вот и ладушки, будешь работать настройщиком. Если тебе ответит девушка, скажи что тебя послала Рада, если пожилой человек, то скажи что ты от Аглаи. Запомнил?
- Хорошо! Спасибо вам!
- Да не за что. И необычная девушка растворилась в городской толпе.