Говорят, что прошлых жизней не бывает, как не бывает и переселения душ. Что тот, кто единожды пришел в наш мир, в назначенный срок уходит отсюда навсегда. На небо, а быть может, в матушку - сырую землю – кто как привык. Не буду спорить. Умным людям виднее.
Только каждую ночь, когда на город опускается подсвеченная желтыми фонарями тьма, в мой дом, мягко ступая бархатистыми лапками, входит чужая память. Каждую ночь, закрыв глаза, я вижу то, что когда-то видел он. Необъятную степь, ласково накрытую ладонью вечного синего неба. Седой ковыль, стелящийся по ветру. Табуны мохноногих лошадей, точно плывущих по ковыльному морю, утопая по грудь в седых волнах. Пестроцветные юрты монгольского кочевья. Смуглую длиннокосую девушку, худенькую, как тростинка, и юркую, как тушканчик, в розовом, словно рассветное небо, дэгеле. Я помню, как он мечтал, вернувшись из далекого лесного улуса и добавив на пояс очередной хвост с бляхами по числу побежденных врагов, хозяйкой ввести ее в свою юрту. Третью, самую любимую жену.
Вот только вернуться ему было не суждено.
Можете сколь угодно смеяться и крутить пальцем у виска, я помню короткую, как вспышка молнии, жизнь монгольского бойца, оставшегося лежать среди других на изрытом тысячами конских копыт сыром берегу Непрядвы. Его памяти – моей памяти – тесно среди городских бетонных стен и узких тротуаров. Память требует воли, память требует битв. Он был воином, я из той же породы. На праздниках, фестивалях, турнирах мы, как когда-то наши предки, сходимся в боях, только теперь это бои на потеху толпе. Но спросите любого из ощетинившегося клинками строя, где причудливо смешиваются времена и народы. Скажет ли хоть кто-то, что вышел на ристалище ради вас? Едва ли. Каждый из нас делает это для себя. Кто-то берется за меч в поисках адреналина, кто-то – в поисках настоящей боевой дружбы. Меня привела в реконструкцию чужая память.
Той зимой ему бы пошел двадцать второй год, и за плечами у него уже имелось семь лет почти непрестанных сражений. В своем десятке он был лучшим, и одним из лучших в сотне. Но встреченный им на поле, кем-то потом прозванном Куликовым, железный урус тоже вышел не из слабых.
Мне часто говорят, с долей зависти поглядывая на расцвеченный доспех из дубленой бычьей кожи, такой же, как когда-то носил он: что это ты вдруг заделался в кочевники? А патриотизм? А родная Русская земля? Я только улыбаюсь в ответ. Как объяснить тем, кого обошла стороной чужая память, отчего своей родиной я зову не пропахший бензином и духами город, а ковыльную степь, согретую лучами солнца шесть с половиной веков назад…
Бред. Фантазия. Игра воображения. Или, все-таки, правда? Каждый год осенью, в третью неделю сентября, отряды бойцов со всей России съезжаются в Куркинский район Тульской области на фестиваль «Куликово поле». Для многих это уже стало традицией. Мы тоже бываем там ежегодно, и каждый раз я вспоминаю его путь к месту битвы, пытаясь понять: куда же на самом деле направлялся он, где лежало его Куликово поле? Здесь? Южнее? Восточнее? Теперь не определить. Слишком многое поменялось за прошедшие века. Наверняка скажу лишь одно: это было в месте слияния двух широких рек с топкими заливными лугами. И все было не совсем так, как в летописи.
К ратному полю монголы подошли затемно. Урусы уже ждали противника на боевых позициях, и бой начался, едва только сошли рассветные туманы. Князь Дмитрий хитро выбрал место своим полкам. День обещал быть ясным, и взошедшее за спинами урусов солнце слепило лучников, мешая целиться. К тому же войска торопили темники. Вестовые еще накануне доложили, что рязанский князь, которого опальный в Орде Мамай ждал под свои знамена, уже близко, да только идет не к нему, а к Дмитрию. Оттого и был приказ действовать быстрее, чтобы успеть уйти в степь до прихода к урусам подмоги. А потом, если так хочется рязанцу, пускай попробует их догнать. Оттого и бросились монголы в лобовой бой без привычного конского хоровода лучников.
Впрочем, удача все равно склонялась на их сторону. Передовые полки урусов были смяты и разметаны, как песок по ветру. Конница теснила левый фланг, стремясь искупать его в лениво текущей реке. Вокруг княжьего стяга шла нещадная сеча. Дважды стяг чуть не падал, но каждый раз кто-то подхватывал его, возвращая на место. Исход битвы казался уже предрешенным. Теперь-то любой школьник с уверенностью расскажет про мудрость Дмитрия Донского и про спрятанный в дубраве Засадный полк. Но я, видя бой его глазами, могу возразить: на том поле не было дубрав, а в просвечивающихся насквозь колках, росших по оврагам, трудно было бы укрыться и десятку бойцов. Я не знаю, как закончилось сражение. Этого он увидеть не успел. Быть может, подоспело-таки рязанское войско. Или сами русичи перешли в наступление. Или монголы все же победили, и только годы спустя кто-то переписал историю. Последним, что помнил он, был русский воин в окровавленном зерцале поверх кольчуги. На зерцале червленым золотом багровели грызущиеся волки – символ единоборства. Воин ловко орудовал клевцом.
К тому времени его лошадь уже рухнула с засевшей в боку сулицей, и он сражался в пешем строю. Волны атакующих столкнули его и уруса лоб в лоб. Плетеный калган спружинил под ударом, и в те секунды, пока противник выдирал завязший промеж обвитых цветной кожей прутьев топорик, хлесткий удар сабли мог бы достичь цели, если бы не вмешалась судьба. Никто не предохранен от удара в спину – ни трус, ни герой – особенно, когда рядом не осталось уже никого из твоего десятка. Падая под ноги сражавшимся с застрявшим промеж ребер обломком копья, сквозь густеющий кровавый туман он видел одних лишь красных волков…
Шестьсотдвадцатипятилетие битвы – кругленькая дата, почти юбилей – навсегда врезалось в мою память. Празднество собрало на берегу Дона особенно много народу, и именно тогда в одной из массовых сходок я увидел в рядах противника знакомое зерцало. Те же волки, только не из золота – где его взять в наши дни в таком количестве? – а из латуни. Тот же клевец – их иногда пропускают в групповые сражения. Передо мной стоял железный урус, вышедший прямиком из прежней кровавой сечи. И по блеску глаз в прорезях-глазницах личины я понял – он меня тоже узнал.
Бой был похож на сон. В месиве доспехов, щитов, клинков мы искали лишь друг друга. У нас был свой, давний спор. Но, как и тогда, прежде, ему не дали завершиться. На сей раз не было ударов в спину. На сей раз судьи решили, что победу уже можно присуждать одной из сторон, и не зачем продолжать сражение до последнего оставшегося на ногах бойца.
- Жаль, - только и сказал урус, опуская клевец. – Опять не повезло.
Вечером он пришел в наш лагерь. Мы сидели у костра и говорили. О том, что есть сейчас, и о том, что было тогда, раньше. Я задал ему вопрос, на который мне больше всего хотелось получить ответ.
- Ты помнишь, что случилось потом?
- Не намного больше твоего, - усмехнулся он и, глянув на зажженные по всему берегу костры, с уверенностью добавил. – Но кто-то здесь наверняка это помнит.