Смешно – я так долго не мог вспомнить Ваше лицо. Странно, если учесть, что я шесть лет таскался за Вами в Ваших походах, и варил по утрам мерзопакостную жженку – Ваш любимый кофе…
Вот голос – голос помню, он так и звучит у меня в голове. Уверенно-ласковый, когда Вы обращались ко мне, собакам, лошадям и чужим детям. Ледяной, как давящий снежный панцирь, когда Вы отвечали отказом на требование сложить оружие и принять унизительные условия сдачи – понимая, чем обернется Ваш отказ. Сорванный на хрип – после того боя в ущелье, когда Вы сами бросились в битву, наплевав на все кодексы, приличия, традиции и эдикты безопасности, воспрещающие королям сражаться собственноручно. Вас тогда ранили – тяжело, в бедро, и у шеи – царапина. Наконечник копья, пропоровший кольчугу, вошел бы гораздо глубже, не наплюй я на Ваш железный приказ оставаться в палатке. Я успел-таки пнуть того гиганта под латные коленки – ибо меч ростом с меня я поднять все же не смог. Честно говоря, я и сейчас не смогу… Но после того боя Вы ведь сами взялись меня учить, и по Вашему приказу мне выковали другой клинок – легкую стальную полоску, казавшуюся в Ваших руках детской игрушкой.
Как видите, я ничего не забыл. Кроме Вашего лица – проклятье, какого цвета были у Вас глаза? Серые? Или все же голубые?
Все это было игрой. Для меня – по Вашим правилам. Для Вас… Хотел бы я посмотреть на того, кто посмел бы диктовать правила Вам, мой король! Но Вы заигрались. Скажите, ответьте честно хотя бы сами себе – когда Вы поняли, что игра закончилась? Когда отменили приказ о моей казни? Или когда отдавали его?
Думаете, я поверю, что Вы здесь – ни при чем? Что Вас околдовали золотые глаза и черные кудри? Вы искали повод, мой король, ведь Вы уже все знали. Но честь и честность еще властно удерживали Вас. Ненадолго же их хватило! Вы ждали, что повод дам Вам я сам – когда взбунтуюсь, или попытаюсь вернуть свою невесту. Но я не пытался. Я всегда признавал Ваше право брать все, что захочется. К тому же, я ведь даже не любил ее. И не хотел, если на то пошло – меня никогда не волновала «роковая» красота. Любила ли меня она? Не знаю. Думаю, нет – просто ей было немного обидно, что я уступил без боя, пусть и королю. Но тогда, в спальне, ей в самом деле стало плохо. Ваша жена была беременна, мой господин, разве Вы не знали? Ей не следовало носить такие тесные корсажи.
Но Вам ведь не нужна была правда. Вам нужен был повод. Повод уничтожить меня и остаться чистым перед своей совестью. Получилось? Наверное… Тогда у вас все получалось.
И все же через что-то Вы так и не смогли переступить. Через мой кофе? Через игрушку-меч на Ваших ладонях? В сущности, это не так уж важно.
Вы оставили мне жизнь, Вы были милосердны – всего лишь заключение в каменном мешке вместо казни. Живи, растение!
Мне казалось, я знаю Вас. Какие слова вызовут у вас улыбку, из-за чего Вы бросите вызов, что заставит смахивать стыдливо непрошенную слезу. Но я не догадывался, что в Вас есть такая изощренная жестокость. Да я вообще о многом не догадывался…
Интересно, Вы случайно выбрали для меня камеру с окошком, выходящим на море? Нет, ведь едва ли можно было забыть, как Вы вытаскивали меня из воды, посиневшего от купания, снимали с утесов и прогоняли с палубы корабля, а я норовил залезть на мечту в шторм.
И то, что я до дрожи боюсь закрытых комнат, Вы тоже помнили. Оставить жизнь – и заставить сойти с ума. Мой король, Вы всегда были прекрасным стратегом.
Только вот зачем Вы посадили старика в соседнюю клетку? Получали удовольствие от сознания моей бессильной близости к разгадке? Мой король, в своих расчетах Вы не учли одного – я хотел жить. Я безумно хотел жить. Даже тогда, даже после того, что делали со мной по Вашему приказу Ваши люди – всегда. А когда воля человека сталкивается с камнем – камень крошится. Он и раскрошился – через семь лет я продолбил проход. Нет, я прекрасно понимал, что пробиваюсь не наружу – просто в камере старика было большое окно. Гораздо больше, чем в моей. Обдирая кожу с костей, я вполне мог бы в него протиснуться. Лет через пять, когда расшатал бы прутья решетки.
Но старик узнал меня. Не спрашивайте, как, мой король – ведь во мне едва ли осталось что-то от прежнего щенка. Зато я, наверное, стал чем-то похож на отца… На своего настоящего отца, мой король, а не на того хмурого человека в сером камзоле, которого мне пришлось пару раз так назвать.
Разумеется, старик рассказал мне все. Разумеется, я ему не поверил. Я назвал его лжецом, наглым лжецом и выжившим из ума негодяем. Даже тогда я защищал Вас, мой король. Целый год я расшатывал прутья в его камере. Камень уступать не хотел – Вы можете гордиться, в Ваших тюрьмах отменный камень.
А десять дней назад я увидел Вас под окном своей клетки. Вы стояли на тюремном дворе, на черно-серых плитах, и смотрели вверх. На мое окно. Меня не было там, но Вы не могли этого знать – и потому стояли и смотрели. Солнце клонилось к закату, и Ваши кудри горели червонным золотом. Вы прекрасны, мой король, я и забыл – насколько. Вы стояли там, внизу – не шевелясь, скрестив на груди руки. На правой краснели рубины королевского браслета – будто капельки брызнувшей крови.
Вы смотрели на окно моей камеры – а я смотрел на Вас. И видел Ваши глаза. Они все-таки голубые, мой король, голубые, как обманчивый весенний ледок, прикрывший черный омут. Почему я не замечал этого раньше? Я боялся, что Вы захотите меня увидеть – и желал этого. Потому что если бы Вы поднялись ко мне – я бы простил Вам все. Даже без слов. Без объяснений.
Но Вы опустили голову и что-то сказали капитану охраны. Я не расслышал, что именно. А потом, не оборачиваясь, Вы пошли прочь – и в ту же секунду солнце опустилось за стену, а Ваш плащ из белого стал черно-багровым. Это плохой знак – я, по привычке, хотел Вас предупредить, мне помешала решетка – я рванул ее, и прутья вылетели, как соломенные, но двор был уже пуст.
Той же ночью я сбежал из Вашей тюрьмы, мой король. Впрочем, об этом Вам уже доложили. Я уношу с собой нашу с Вами тайну – теперь о ней знаем только мы двое. Старик умер… Нет, не я убил его. Я был бы рад вытащить на свободу и его старые кости, но он не захотел – вернее, он пожелал свободы куда более полной, чем я мог ему предложить, и получил ее. Когда-нибудь мы с ним снова встретимся… Но это уже сентиментальности, а они в нашей беседе неуместны.
Успокойтесь, мой король – я не стану отнимать у Вас трон и корону, ведь Вы за них столько заплатили. Душа, честь, совесть, благородство – все пошло в расход. И не усмехайтесь так презрительно – Вы знаете, что мне вполне такое по силам. Говоря по чести, Вы – правитель не из лучших, и недовольных Вашим самовлюбленным режимом отыскать не составит труда. А я, как Вы помните, всегда умел располагать к себе нужных людей. Даже того Вашего убийцу, которому я два часа заговаривал зубы, пока Вы не достали его сломанной левой рукой.
Хотя… Я еще ничего не решил окончательно. Может быть, эта корона все же стоит борьбы? В любом случае, мне хочется подсунуть в Вашу надушенную подушку эту отравленную иголочку сомнений – а не встанут ли в один, далеко не прекрасный, день под стенами Вашей столицы мои войска? И я, прошедший Вашу школу, не пришлю ли Вам разряженного в королевские цвета, оскорбительно-вежливого парламентера? Разумеется, у меня нет доказательств. Но их ведь и у Вас нет, верно? А мое лицо, мои глаза с годами все больше напоминают отцовские…
Впрочем, если это и случится, то лет через восемь–десять. Во-первых, подготовка приличного заговора требует времени. А во-вторых – я хочу устроить себе большие морские каникулы. Я очень люблю море, мой король, помните?
Я мог бы, конечно же, писать еще. Напомнить, сколько именно раз я спасал Вашу жизнь. Или честь. Но я и без того отнял у Вас много драгоценного времени – а я еще помню, сколько забот у моего короля. Да и бумага заканчивается, и ждут меня на моем корабле. По счастливой случайности я вспомнил, где Вы запрятали те восемнадцать сундуков с золотом, которые отобрали у нашего бедолаги епископа. Вы ведь не очень сердитесь, что я их забрал, правда? Впрочем, даже если и сердитесь – какая мне теперь разница? Я больше не ловлю Ваш взгляд, стараясь угадать настроение своего короля.
Ладно, прощаемся. Как там принято? «Благополучного Вам правления, о венценосный брат мой?» Сойдет. «Братом» я, правда, никогда еще вас не называл. Полагаете, мне лучше тоже забыть, что наша кровь смешалась в той, самой первой битве?
Подпись:
Наследник трона, никогда не бывшего Вашим, выживший сын убитого Вами короля и Ваш кровный брат.
Постскриптум:
Признайтесь, мой король – стоя под окном моей камеры, Вы ведь отдали приказ убить меня? Вы, как и всегда, опоздали.

Ответ.
Смешно – мне ведь некуда отправить это письмо. И сказать тебе тоже нечего. Кроме одного: ты прав. Ты не прав.
Да, я убил твоего отца и бывшего короля этой страны. Но я сделал это в честном бою, защищая свою честь, разве ты забыл? Ведь это ты седлал моего коня, ты застегивал на мне шлем и протирал крепким вином царапину, оставленную на моей щеке его пикой. И это ты подал мне копье, сразившее твоего отца – ведь ты уже был моим оруженосцем в свои двенадцать лет.
И то, что в результате этого боя я получил корону – закон. Не мне тебе напоминать законы нашей страны: «Победивший короля – король». И мы тогда еще не знали, чей ты сын на самом деле – он отдал тебя на воспитание своему лорду, едва ты открыл глаза, и ты называл того человека своим отцом. Зачем? Почему он не объявил тебя своим наследником сразу же? Боюсь, мой рысенок, ты никогда не узнаешь ответы на эти вопросы.
Ты упрекаешь меня, что я забыл о нашей смешавшейся крови. Нет, не забыл – я помню, кто спас мне жизнь в том ущелье, и кто, напившись в кабаке, разболтал лазутчику численность и расположение моих полков. Я никогда не сказал тебе ни слова упрека – в конце концов, мы выиграли битву, пусть и гораздо более высокой ценой, чем могли бы. Но это уже моя вина – надо было не только трактаты читать, но еще и головой думать.
А потом мы шесть лет выцарапывали каждый клочок сухой земли, на котором жили наши люди, куда они бросали горсти зерен и с которого собирали тощие колосья.
Ты варил мне кофе, а я учил тебя драться – драться так, как умеют на юге. Хитростью, ловкостью, точностью ударов, а не силой. Ты не мог поднять рыцарский меч – он тебя перевешивал, и я приказал выковать для тебя другой. Я две ночи рисовал узор, который потом выбили на клинке. Да, я помню, сколько раз ты спасал мне жизнь – и сколько раз я выводил тебя из битвы, закрывая собой, сколько раз я оплачивал твои немыслимые проигрыши, и как лечил твои жуткие похмелья… Но зачем напоминать – ведь ты говоришь, что ничего не забыл!
Ты никогда не умел вовремя остановиться, ты был так жаден до жизни, до игры, до любви… И всегда – на шаг впереди меня, даже если сам не понимал того. Ты был легче, веселее, ты умел танцевать, играть на арфе и писал такие чудесные стихи. А я только и мог срифмовать, что «дама-мама», да «очи-ночи». Я просиживал до рассвета над счетными книгами, проверяя записи о расходах, потому что не доверял своим казначеям. А на рассвете приходил ты, чуть погасший после бессонной ночи за карточным столом, или в объятиях очередной любовницы, и играючи указывал на ошибки в расчетах – и казначеев, и мои. А потом, смеясь, просил у меня безумную сумму на свой новый проигрыш. Тебе часто не везло в игре…
Я гордился тобой, как младшим братом, и завидовал тебе. Мой рысенок, ведь ты даром получал все, над чем я так тяжело бился. Но я был королем. А ты им не был.
И я действительно полюбил твою невесту. Я полюбил – а не она околдовала. Возможно, ты и прав. Может быть, я действительно ждал, чтобы ты взбунтовался. Да, я не хотел никому отдавать свой трон, и тем более – тебе. Но я бы не посмел тронуть тебя, если бы не та сцена. Понимаешь, я любил свою жену почти так же, как свою корону. И когда я застал вас в спальне – ее, в разорванном платье, и тебя, склоненного к ее лицу, так, что твои рыжие кудри бесстыдно перемешались с ее черными – я сорвался. В тот момент я действительно хотел твоей смерти – за все, что ты сделал, и за все, что еще мог сделать. Ты говоришь, я заигрался? Нет, для меня это не было игрой. Болью – да, было.
Но ты прав – я не смог пойти до конца. За твой кофе, за мой меч, за твой смешливый голос, разгонявший свинцовые тучи над моей головой.
Камера с окошком на море… это я хотел, чтобы тебе было не так плохо в запертой комнате. Глупо, верно? А старик – мне было все равно, если честно. Я страстно желал забыть вас обоих, вычеркнуть из своей жизни. Ты хорошо сказал, мой рысенок – «когда воля человека сталкивается с камнем – камень крошится». Он и раскрошился – моя жизнь пошла трещинками, разваливаясь по кусочку.
Десять – нет, уже одиннадцать дней назад я проснулся в пустой постели. Моя королева бежала – с моим новым оруженосцем, оставив восьмилетнего сына. Я тогда увидел, как он похож на тебя – те же рыжие кудри, те же голубые глаза, словно озерца воды в весеннем льду. И понял, что ничего я не забыл. Я скакал к тебе, чтобы спросить… Спросить о сыне. Но я и этого не смог. Я стоял под окном твоей камеры, и думал – что ты делаешь? Спишь, сидишь на постели, уставившись неподвижным взглядом в серую стену, строишь планы мести? Я боялся, что ты выглянешь – и желал этого. Потому что если бы ты подошел к окну – я встал бы перед тобой на колени, прямо там, во дворе, перед всей охраной. Не знаю, к чему бы это привело…
Нет смысла просить у тебя прощения теперь – правда, рысенок? Я и не прошу. Когда ты придешь со своими войсками под мои стены – я открою ворота. Что бы ты ни говорил, а изощренной жестокости во мне нет. И не было никогда.
Я встречу тебя на Поле Поединков. С мечом, который ты не мог поднять. Победивший короля – король, а я не сомневаюсь в тебе, рысенок.
Что я хочу взамен? Только одно – оставь жизнь и свободу мальчику. Он не хочет править, он любит книги и море, только книги и море, и еще – зеленые яблоки. Он не станет для тебя той бедой, какой стал для меня ты, рысенок.
Пора прощаться. Удачи тебе, брат мой.
Подпись: Твой бывший король и кровный брат.
Постскриптум: Стоя под окном твоей камеры, я приказал отпустить тебя на свободу следующим же утром. Ты поторопился, рысенок, как и всегда.

Выдержка из летописи:
«И было так, что убит был в поединке король наш Фредерик, и занял трон его победитель, и наречен был королем нашим Уильямом IV. И взял новый король в оруженосцы себе сына и наследника убитого им, отрока Джека, но не знал о том до времени. А когда узнал, обвинил оруженосца своего в измене и заточил в крепость, и двенадцать лет правил в спокойствии. По прошествии же двенадцати лет встали под столицей войска, и вел их рыцарь Джек.
Король наш Уильям открыл ворота, и встретил врага своего на Поле Поединков с мечом в руках. Иголку некуда было бы воткнуть, столь велико было число пришедшего народа. И был король наш Уильям повержен, и ранен, и на следующий день скончался. По праву же крови, по закону нашему должен был занять трон рыцарь Джек, ибо сказано: «Победивший короля – король». Но не стало так, а иначе»

-Ты пришел добить меня?
-Я нашел Ваше письмо.
-Где?
-В коробке из под леденцов. Я помню, куда Вы прячете важные бумаги, мой король.
-Ты обещал мне восемь лет, а дал только четыре. Я не успел как следует спрятать его, рысенок.
-Вы поседели за эти четыре года, мой король.
-Ошибаешься, рысенок… Я поседел на восемь лет раньше. Тебя обмануло закатное солнце.
-Почему Вы не сказали мне всего этого раньше?
-Когда бы я мог успеть?
-Не знаю! Когда я смотрел на Ваши стены, когда прислал к Вам герольда, когда вышел вчера на Поле!
-Это бы что-нибудь изменило?
-Изменило! Все, чего я хотел – услышать от Вас: «Я был не прав».
-Я был не прав.
-Почему Вы дали себя ранить?!
-Я дал себя убить.
-Лекари…
-Коновалы! С такими ранами не живут. Нет, серьезно, рысенок – я ничего тебе не давал. Ты хорошо запомнил мои уроки, я горжусь тобой.
-Я могу… что-нибудь?
-Да. Обещай – ты не тронешь сына… Нашего сына. Ты сохранишь ему свободу и жизнь. Он не хочет править, он…
-Любит море, книги и зеленые яблоки. Я помню.
-Ты обещаешь, рысенок?
-Я обещаю, мой король.
-Ты прав – мы заигрались. Пора прощаться.
-Мой король!
-Брат… Джек… Рысе…
-Мой король?!!!
-…

Что же Вы натворили, мой король. Что мы с Вами натворили… До чего дошли в этой дурацкой игре «кто первый»?
Смешно… До слез смешно, правда?
Мой король, Вы всегда были прекрасным стратегом, но Вы снова ошиблись. Как могли Вы думать, что Ваш Джек – мой сын? Не иначе, ослепило Вас рассветное солнце, блеснув рыжим на его – на Ваших! – золотых волосах. И глаза – Вы тоже забыли, какого цвета мои глаза, а они никогда не были голубыми. Серыми, как пепел прогоревшего костра – но не голубыми. Он ничего не взял от своей матери, Ваш сын. И сегодня утром он сказал мне «Я Вас ненавижу» ледяным, как давящий снежный панцирь, голосом – Вашим голосом, мой король! И он ведь понимал, чем это может для него обернуться…
Вы ошиблись – Ваш сын хочет править. Он любит трон, так же самозабвенно, как любили его Вы. Как никогда не любил я.
«Король умер – да здравствует король!». Так? Нет, не так.
Успокойтесь, мой король – я не стану отнимать у него корону. Вы слишком дорого за нее заплатили… Но регентом я стану. Ваш сын вырастет хорошим правителем, обещаю. Я постараюсь объяснить ему все, он поймет, он умнее нас обоих.
Мой король, у Вас такое спокойное лицо. Как во сне. Вы спите – а проснетесь уже в стране безграничной свободы. Когда-нибудь я снова Вас встречу… но это уже сентиментальности, а они в нашей с Вами беседе излишни.
Светает. Вы всегда засыпали на рассвете. Спокойной ночи, брат. До завтра, мой король.