ПРОЛОГ

Я - со второй попытки запихнув ключ в замочную скважину - открыла входную дверь моей квартиры. Моей! Прошло уже три месяца, а до сих пор так непривычно осознавать, что она все-таки моя. Пусть однокомнатная, пусть практически «голая», но моя. Ведь на самом деле, людей, у которых в России в восемнадцать лет уже есть квартира, очень и очень немного.
Дверь распахнулась с положенным ей скрежетом. Я, как всегда суетливо, вошла внутрь, протискивая вперед очень тяжелую, набитую до отказа, сумку. Ввалившись, наконец, в прихожую, я с облегчением отпихнула свой багаж. Моя рука стала осторожно ползать по стене, нащупывая выключатель. Он был еще не прикрыт привычными нормальным людям кнопочками, и представлял реальную электрическую угрозу.
Наконец под потолком зажглась одинокая лампочка. Не люблю стоять в темноте. Очень не люблю.
Ну да ладно. Вот он – храм мой!
Прихожая размером с туалет; комната размером с ванную; занавеска, разделяющая их и две скромные дверки справа, за которыми, собственно и скрываются эти туалет и ванная. Как все-таки приятно, наконец сюда вернуться! Я скинула кроссовки, повесила куртку на гвоздик и мимоходом покосилась на свою сумку. Ну, все как всегда! Казалось бы – вещей всего ничего, а сумка неподъемная!
Потоптавшись, я раскрыла ставший почти антиквариатом, холодильник. Он стоял здесь же, в прихожей. На верхней полке одиноко забился в угол йогурт. Мне стало ужасно интересно, можно ли им питаться. На этикетке вроде как написано, что «до 30.04.10г»… или это не четверка, а «один»… Я с разочарованием поставила йогурт на место. Зачем поставила? Надо выбросить, все равно есть не буду. Эх, была бы у меня кошка, скормила бы ей, раз продукт уже порченный. Нет! До такого садизма над животным я не опущусь! Да и кошки в ближайшие год-два все равно не предвидится… Вот блин, о чем думаю? Я полезла в рюкзак за телефоном и умудрилась его там найти. Посмотрела на экранчик: «07:06 / 01.04.10». Чудненько, новый день нового месяца в самом своем начале. На работу сегодня не идем, без меня обойдутся! К тому же, Юрику, (который Юрий Викторович), я далеко не безразлична, так что ничего – простят. Я на ходу стянула с себя кофточку, вприпрыжку выкарабкалась из джинсов, покидала это все на диван в комнате и поплелась в ванную.
Почему-то после душа мне всегда смешно смотреть на себя в зеркало. Мокрая, с полотенцем на голове и потекшей тушью под глазами. Всегда забываю ее стереть.
Вернувшись в комнату, я свалила в сторону все, что было набросано на мое спальное место и уселась на отчищенное пространство. Спальным местом для меня являлся матрац на широких досках, который я гордо звала диваном.
Я положила на колени тонкую книгу неизвестного мне автора, сверху – новую тетрадь с диснеевскими мультяшками, сорок восемь листов. Открыла ее, взяла ручку и вывела фразу, которая оккупировала мою голову всю дорогу из Венеции до Москвы: « Белый лист для воспоминаний одного человека ».


ГЛАВА 1. Мои серые стены

Район Сан-Дени, находящийся практически на положении города, в северной части Парижа, успел прославиться двумя вещами: своей базиликой и преступностью. Последним, пожалуй, даже больше. Да, конечно, это место нельзя было назвать самым тихим и уютным уголком Парижа, но, если не всматриваться слишком внимательно в разные мелочи, происходящие время от времени, то можно представить, что жизнь там текла во вполне обычном русле. Вдоль дорог громоздятся высокие жилые дома вперемешку с магазинчиками на первых этажах. Разных гостиниц на любой вкус и, самое главное, кошелек, тут тоже хватает. Вообще, район этот достаточно чистый и аккуратный, с большим наплывом туристов, которых каждый карманный путеводитель уперто отговаривает сюда заходить, но, мало кто из них прислушивается к этому совету. Правда, это небольшое описание было сделано человеком русским, так что оно является очень относительным.
* * *
Зимой того года на парижские улицы выпал снег. Это действительно было событие, какой величины – для каждого по-разному, но сам факт от этого не менялся.
Знаменитые бульвары и мало заметные улочки, старинные дома в центре и новостройки на окраине, музеи, украшенные изящными колоннами и кабинки биотуалетов – все покрывал слой белого снега, не собиравшегося, как обычно, тут же таить. Температура упала ниже семи по Цельсию, что случается довольно нечасто. В главной части города и его периферии царило легкое ощущение нереальности, и Рождество с Наступающим годом предвещали быть чуточку сказочными. За окнами квартир, доступных для обозрения с улицы, виднелись рождественские украшения, на тротуары выставили яркие елочки и пластиковых Санта Клаусов. Вместе со свежим снегом и морозцем, все это выглядело восхитительно и навивало закутавшимся в теплые шарфы парижанам мысли о детстве, подарках, о праздничном столе и красивых историях, рассказывавшихся когда-то на ночь.
* * *
В начальной школе на улице *** в районе Сан-Дени прозвенел звонок.
Сбылась мечта семилетней ребятни – наступили зимние каникулы! Дети вывалились комом из главного школьного входа и, раздробившись на компании, отправилась по домам, заходя по пути в маленькие магазинчики, в большинстве случаев, просто поглазеть на витрины. Правда, среди этих компаний нашлась такая, которая двинулась в совершенно противоположном всем другим, направлении. Трое мальчишек и две девочки, пихаясь и наступая друг другу на пятки, пошли вдоль здания школы по узенькой дорожке. Дойдя до того места, где дорожка сворачивала за школьную стену, самый высокий из них мальчик пошел вперед и, демонстративно заглянув за угол, очень тихо, почти шепотом, произнес:
- Они уже там.

* * *

Кабинет директора Начальной школы на улице *** был обставлен с такой офисной угрюмостью, с которой только можно было это сделать.
Вся обстановка заключалась в серо-коричневой жесткой мебели и грязно-белого цвета технике, типа факса или телефона. Ну и конечно же, самого директора, восседающего за небольшим, но доверху заваленным бумагами, столом. Точнее сказать, директрисы. Это была невысокая женщина лет тридцати пяти, со слегка массивной фигурой, на которой впрочем, довольно прилично сидел темно-синий брючный костюм. Правую руку с небольшим обручальным кольцом она облокотила на стол и устало опустила на ладонь голову с пушистыми короткими, рыжими волосами. Лицо этой женщины было обычным, с аккуратно обведенными красным карандашиком, тонкими губами и тяжелыми веками, из-под которых рассеянно смотрели на чашку остывшего кофе небольшие серые глаза.
Эту женщину звали Жанна Марэй.
Эта женщина являлась моей матерью.
Я смотрел на нее из коридора, сквозь жалюзи на двери кабинета. Нет, конечно, моей родной мамой Мадам Марэй никогда не была и никогда не будет. Она и ее муж, Роберт Марэй, усыновили меня, через два месяца после моего рождения. Наверно, не могли завести своих. Мои мысли невольно потекли в ином направлении, но вспомнился только тот кусок из фильма, который я случайно увидел. Там некрасивая девушка и волосатый мужчина раздетыми лежали на кровати и целовали друг друга. Что должно было происходить дальше, я не знал. Тогда в гостиную зашла Мадам Марэй и выключила видик, потом вынула кассету и накричала на меня, потом пошла наверх и накричала на мужа, а потом этот муж отвесил мне пару оплеух за то, что я без спроса рылся в его вещах. Но откуда берутся дети, я уже знал. Это было одно из первых полноценных знаний в моей пока недолгой жизни. Меня интересовал этот вопрос, сколько себя помню. Откуда берутся дети? В голове сразу же возникает здание роддома, которого я никогда не вдел, но почему-то всегда представлял себе во всех подробностях. И лицо моей родной мамы. Ее я видел. Но, только на фотографии. Она была красивая, а еще, ее зовут Джоан Робинс – она была англичанкой. И все. А вот о том, кто такой мой отец, я и понятия не имел.
Я начал искать свое отражение в стекле, через которое смотрел. Это оказалось трудно, потому что на потолке ярко горели длинные плафоны. Поэтому, когда я все-таки себя обнаружил, на стекле можно было рассмотреть только контур волос и плеч. Еще обозначились блестящие в свете ламп, глаза.
Хотя, в этом отражении можно было разглядеть достаточно многое. Например, что у меня волосы какие-то темно-коричневые и прямые, и глаза тоже темные. Еще, что на мне черный свитер поверх белой рубашки. Я терпеть не мог, когда меня так одевали и скорчил своему «зеркалу» очень талантливую гримасу. В этот момент Мадам Марэй подняла глаза на дверь и заметила меня. Видимо, она решила, что эта рожа адресована ей, потому что возмущенно воскликнула:
-Мэтью!!!
Я разочарованно вздохнул и просунул голову в кабинет
- Привет!
Мило улыбаясь, я зашел в комнату весь целиком. Она смотрела на меня подозрительно строго. Даже надела свои маленькие очки с тонкими дужками. И мне невольно тут же представилась курица на насесте. Наверно, у меня задрожали от внутреннего смеха губы, или в глазах, как всегда, заплясали огоньки, но, так или иначе, Мадам Марэй закатила очередную свою тираду с уже привычными словами:
- Ко мне только что заходила Мадмуазель Флоран, - пауза. – Она рассказала о твоем отвратительном поведении на уроке. И сказала еще, что отправила тебя ко мне, - Она наклонилась вперед, угрожающе сомкнув на столе руки, - И позволь тебя спросить, где ты был эти пятнадцать минут?!
В голове, как ураган пронесся - я ухмыльнулся и ответил:
- Не позволю.
У меня обычно хватало здравого смысла, чтобы помалкивать и виновато опускать глаза, когда меня на чем-то подлавливали. В особенности, когда мне совсем не нужны были неприятности. Но сейчас я ничего не сделал. Тоесть, сделал, конечно. Я взорвал хлопушку, когда наша классная, Мадмуазель Флоран, переносила с пола на этажерку большой горшок с чуть-чуть общипанной пальмой. Флоран завизжала и, с испугу уронила пальму, обильно обсыпав себя землей. Горшок был старым и раскололся, а пальма укатилась под шкаф. Ну я же не знал, что она настолько эмоциональная. А сейчас я просто зашел в туалет, отмыть брюки, которые испачкал землей, когда меня заставили подметать пол. Причем, специально для того, что бы Мадам Марэй не к чему было придраться. И снова я виноват!
К сожалению, я слишком поздно понял, что эта реплика – громадная ошибка. Мадам Марэй где-то с полминуты гневно раздувала ноздри, ошарашенная не столько моими словами, сколько тем, что я осмелился с ней еще и пререкаться после того, что натворил. Потом, как будто очнувшись, стукнула кулаком по столу, от чего кофе разлился на бумаги, быстро впитываясь, и прокричала:
- Не смей со мной так разговаривать! Никогда! Ты у меня еще допрыгаешься, я тебе устрою! Сладкую жизнь! – Она, тяжело дыша, встала с кресла, и, взяв с тумбочки у окна стакан и графин с водой, повернулась ко мне спиной. Но звука льющейся воды не было. Я недоуменно сдвинул брови. Тут до меня дошло. Позже я узнал, что у Мадам Марэй «была зависимость», но тогда еще я этого выражения не слышал. Я всегда считал, что в этой маленькой красивой фляжке, которую директриса Начальной школы так усердно ото всех прятала и которую сейчас старалась незаметно засунуть назад в пиджак, какой-нибудь сок или, на худой конец, вода. Но когда я полгода назад - мне в тот день как раз исполнялось семь, решил проверить свои догадки на опыте, то, само-сабой, никакого сока там не обнаружил. Зато я обжег себе горло и проглотил несколько стаканов лимонада, запивая то, что из-за своего безграничного любопытства попробовал. С тех пор я стал с особой внимательностью приглядываться к одежде Мадам Марэй, ища на ней выпуклость от фляжки и выяснил, что она у нее с собой почти всегда.
Директриса наконец-то повернулась ко мне лицом. На вид она совершенно успокоилась. А я все также стоял у двери и очень дерзко на нее смотрел. Мне, не знаю, почему, очень хотелось ее как-то спровоцировать, что бы она стала орать на всю школу, что бы высказала мне кучу всего самого обидного. Что бы я мог ответить ей тем же. Позже, когда я стал намного старше, я не понимал, откуда во мне было столько неприязни к этой женщине. Она всегда со мной очень неплохо обращалась. По крайней мере, могла бы и хуже. И, по крайней мере, не так, как Мсье Марэй, который… так и не смог ко мне привязаться.
Но сейчас я откровенно ненавидел Жанну Марэй. Наверно, этот всплеск отразился у меня на лице. В ухмылке, очень ядовитой и появляющейся, когда не нужно. Но отнюдь не помимо моей воли. Скулы женщины тут же вспыхнули, а глаза опьянено загорелись. Она прошипела что-то, типа: «Не сметь!» и размашисто ударила меня по щеке, мгновенно пересеча комнату. Я зажмурился - в глаза брызнули слезы, а я никогда не разрешал себе плакать. То есть, старался, но не всегда получалось. Я постоянно участвовал в разных драках, где над ревущим мальчишкой обязательно бы поржали, а так, как я никому не позволял над собой смеяться, то и повода тоже не давал.
Я стоял так несколько минут и слушал тяжелое дыхание Мадам Марэй. Вдруг, разрезая учебную тишину и барабанные перепонки, зазвенел звонок. Я вздрогнул от неожиданности и поднял глаза на директрису. Когда звон наконец-то стих, во всех кабинетах закопошились ученики, стараясь побыстрее собрать вещи и вырваться на улицу. Мадам Марэй, все еще красная, смерила меня диким взглядом и сказала, с трудом сдерживая ярость:
- Я потом с тобой поговорю о том, что ты сегодня устроил, так что иди домой. Немедленно! И только попробуй меня не дождаться. Сиди у себя в комнате, пока я не вернусь. Ну?!
Нащупав пальцами у себя за спиной дверную ручку, я быстро вышел из кабинета

* * *

Практически все ученики уже разбежались, так что я шел один по короткому коридору второго этажа, и точно так же, по широкой лестнице вниз. На первом этаже я встретил только двух моих одноклассниц, которые вылетели из нашего кабинета и понеслись догонять своих друзей. Пробегая мимо меня, они обернулись, захихикали и стали что-то бурно нашептывать друг другу. Я махнул им вслед рукой, думая о том, какие же эти девчонки глупые. Пока я шел к двери класса, я пытался понять, из-за чего же они все время смеются, пристают к мальчикам и выпендриваются перед учительницей. И пришел к выводу, что Жаклин и, в особенности, эта Полина, все время бегающая жаловаться на мальчишек Мадмуазель Флоран, просто слишком мало общаются с нормальными девочками. Например, с Фэр. Уж она бы им объяснила, как надо себя вести.
Я осторожно заглянул в класс сквозь маленькую щелку между косяком и дверью. Мне совсем не хотелось сегодня еще раз попадаться на глаза нашей учительнице, высокой и очень худой, нервной девушке, которая сейчас, идеально выпрямив спину, сидела за столом и проверяла стопку тетрадей. Я, собственно, только хотел удостовериться, захватили ли мои вещи. Я постарался разглядеть сквозь щелку свою парту. Да, она была пуста. Очень тихо, я отошел от двери метра на три и понесся со всех ног к школьному выходу.
Выбежав на улицу, я широко раскрытыми глазами посмотрел вокруг. Все было прикрыто тоненьким слоем кипельно-белого снега. Он медленно падал с темнеющего неба, залепляя слабые веточки и стволы облетевших деревьев, росших вокруг школы. Я надел шапку и застигнул под-горлышко молнию на куртке, опасаясь, что Мадам Марэй выглянет в окно, и моя неприкрытая голова станет еще одним пунктом в предстоящем дома скандале. Я быстро пошел по дорожке с уже сильно истоптанным снегом, свернул налево и направился вдоль дороги. Я очень торопился, потому что боялся пропустить такие события, которые просто не могли пройти без моего вмешательства. А еще я проклинал того человека, который спланировал директорский кабинет, выходящий окнами на фасадную часть школы. Я был почти уверен, что Мадам Марэй следит за мной из окна, что бы я шел прямо домой. Через минуту я остановился и пролез сквозь широкие прутья в заборе – на опыте было изучено, что с этого места обзор из известного окна кончается – и бросился к небольшой площадке у боковой стены здания нашей школы, с двумя старыми футбольными воротами по краям.
Там уже собралась приличная компания. Завидев меня, мои друзья замахали руками, явно с облегчением. В особенности, Анна-Мари. Как только я появился на горизонте, она развернулась и стала громко что-то выговаривать высокому парню с другого района, указывая на меня. Я подбежал к ним и выпалил, обращаясь ко всем сразу:
- Привет. Ну что, начнем?
Парень, с которым собачилась Анна-Мари, смерил меня презрительным взглядом. Он был на голову выше даже Дениэла, который был среди нас самый рослый.
- Хорошо, давайте, раз так не терпится побывать в грязи.
- Потом расскажешь, какого это, ладно?
Я невинно заулыбался, демонстрируя белые, ровные для своих семи, зубы. Потом подбросил носком кроссовка подкатившийся футбольный мяч, поймал его в руки и кинул нашему судье – Фэр, обычно не играющей никогда и ни во что.
- Червяк, - воодушевленно прошипел долговязый парень и сжал кулаки. Я снова улыбнулся, той самой улыбкой, которая обычно приводила людей в бешенство, особенно таких, как моя названная мать, а про себя подумал: «Лишь бы только не продуть!»