Пробираясь в жидкой грязи по узкой улочке Перуджи, думаешь лишь об одном – как бы не ударить в грязь лицом, при чем в значении буквальном. Кутаясь в промокший насквозь плащ и старательно подбирая изрядно запачканные полы монашеской рясы, отец Симеоне, инквизитор второго ранга, скользил к скромной часовенке, рядом с которой ютилось небольшое строение, ранее принадлежавшее монашескому ордену, а ныне штаб-квартира папской инквизиции. Размышляя о грехах и подсознательно осуждая ересь, отец глухо стучал в толстое дерево инквизиторской двери. Спустя пару минут, дверь соответственно открылась, неимоверным скрипом, распугивая прячущихся от дождя под карнизом кошек.
--- Бр-р-р. Ну и погодка же. – сетуя, Симеоне протискивал немалое монашеское брюшко в натопленную комнатку.
--- Приветствую Вас, брат Симеоне.
--- О, да, и Вы, брат Джанфранко, не хворайте – лицо церковника расплылось в улыбке.
Инквизитор первого ранга отец Джанфранко закрыл дверь, взгляд Симеоне же мгновенно приковал к себе, стоящий у окна(с видом на грязную улочку, дополненного тушей, подохшей пару недель дворняги)грубо сбитый необструганный стол , где двух монахов ожидал бочонок винца вкупе с поджаристой курочкой, телячьим мясом и еще немногими, но сытными блюдами. Вечер только начинался…
--- Вы присаживайтесь, вон к печке садитесь, просохните – Джанфранко жестом указал на соседний стул, сделанный не лучше стола, тускло освещенный мягким пламенем очага и парой церковных свеч, втихую взятых накануне в ближайшей часовенке.
Общую же аскетичную картину дополнял скромный гвоздик вбитый в стену слева от двери, выполнявший функции вешалки, мутный кувшин на узком подоконнике, и крепкая дубовая дверь, ведущая в камеры и пыточную.
--- Сейчас, сейчас – суетился Симеоне, отжимая плащ в щель раскрытой двери – мощные струи отжатой воды, звучно поливали головы последних, не разбежавшихся кошек, невероятно, но самые наглые так и остались сидеть.
Повесив, наконец, отжатую, но все же сырую, вещь на гвоздик, инквизитор торопливо засеменил к столу.
--- Ну-у – прогудел Симеоне, протягивая руку к вину – так сказать, по чуть-чуть не грех, а ежели и грех, то друг другу отпустим
--- Ох, теперь понимаю, что это за легендарная ехидная улыбочка, так пугающая наших…наказуемых. Вы правы, по одной пока. Отпускаю вам грех змия зеленого.
--- Угу, взаимно.
Бодро выхлебав всю кружку, Симеоне, покрякивая от удовольствия и прищурив от удовольствия свои и так хитрые глаза, яки сытый кот потянулся к вяленой рыбке.
--- Что вы делаете, красное… к мясу!
--- О, вы гурман – консерватор. Друг мой, мы же живем на стыке веков, переломный момент, нынче время уничтожения стереотипов, все, что было до рвут и мечут, видимо нечто будет после…
--- Таки мы с Вами для того и есть, что бы беречь устоявшееся.
--- Устоявшееся…кстати, кстати… кстати-и, тут у меня прелюбопытнейшая работа, некий труд. – Симеоне, все так же суетливо подскочил к плащу. Из недр складок он вытащил довольно толстую кипу бумаги, прошитую грубой нитью. – Вот, полюбуйтесь. Бруно, значит, как тут его… размыло, простите, а Джордано. Бруно Джордано «О бесконечности, вселенной и мирах». Так сказать перед вами распространеннейший опус современности, все мало-мальски грамотные, неразумные наши сограждане только и говорят, читают, возмущаются.
--- О бесконечности вселенной, говорите?
--- Не, совсем, и о бесконечности, и о вселенной заодно, хотя и бесконечность вселенной тоже утверждает. – инквизитор, как бы невзначай наполнил еще кружку, незамедлив ее выпить, залпом - Ересь жуткая, естественно перечит тут он всем канонам церкви, геоцентризм опроверг, верхи и низы переворачивает, опровергает все, что можно, точнее все, что нельзя, звездогляд недоделанный.
--- Кошмар, хотя ничего другого ожидать не приходилось. А в чем же смысл?
--- Смысл…Смысл прост, он в бесконечности, в отсутствии центров, низов, верхов, и всяческих ориентирах. И все во вселенских масштабах. – Симеоне, схватил кусок жареной телятины, смачно чавкая, тут же уничтожил и оный здоровый кусок, и еще два последующих, побольше. – Вот тут отметил парочку строк, наиболее основных, взгляните.
--- Вот эта? «Существуют бесчисленные солнца, бесчисленные земли, которые кружатся вокруг своих солнц, подобно тому, как наши семь планет кружатся вокруг нашего Солнца»
--- Да да, и еще о том, что наша Солнечная система лишь одна из многих многих тысяч подобных.
Отец Джанфранко аккуратно отложил рукопись на подоконник, глотнул вина. Повернувшись лицом к окну, он долго рассматривал косые струи дождя и одиноко бредущего мимо окна нищего.
--- Знаешь, Симеоне, твой Бруно прав, при чем прав несомненно, ты же сам видел бездонную пропасть неба, бесконечная пустота и миллионы звезд. Мы не центр, и никогда не могли им быть. На самом то деле это и не важно, не было бы важно, если бы не противоречило церкви. А Церковь говорит по-другому, вековые каноны утверждают обратное. Ты пойми, будь он хоть трижды прав – народ ему не поверит, отказываться от прошлого очень трудно, а признавать еще и ошибки того, кому ты верил – это не возможно. Наша Святая Католическая Церковь, в это смутное страшное время остается единственным оплотом единства Европы, сутью народного сознание. В Церковь верят, и если сейчас мы допустим свержения ее основных, и даже самых неважных законов, мы, слуги Церкви потеряем самое главное – веру. Католицизм, единство религии, вот, что обьединяет ныне Европу, вот что является сутью государственности. Допустив колебание позицией Церкви – мы обречем и Италию, и Европу на уже полнейшую раздробленность, и, как следствие – гибель. Сейчас правда, страшнее лжи, а ложь – главная правда, и все к этому привыкли, и если вы инквизитор, то будьте добры быть консерватором, ибо защищать приходится устоявшиеся нерушимые каноны, для которых все новое – губительно.
--- Да уж, это все надо бы обдумать. Но для начала… по одной?
--- Безусловно.
Отцы опустошили кружки и отпустили друг другу по греху.
--- Слушайте, Джанфранко, а вам часа два-три назад арестованного не доставляли?
--- Как же не доставляли – доставили. Неразговорчивый, хмурый тип.
--- Хех, вот у него то я труд этот и изъял – вставил Симеоне. - А тип этот, стандартный представитель нового вида людей, которые как саранча плодятся по всей Европе, людей ищущих. Этот, как и все его рода всё искал справедливость, они вообще обожают искать идеалы. Такие вот мыслители – опровергатели, при чем многие абсолютно непреклонные и убежденные. Этого следовало ожидать, я кстати все это вот только недавно заметил. Мы сталкиваемся с неизбежностью, с необходимыми атрибутами переходного периода… наше время в нынешним мире отличается абсолютным отсутствием фундаментальных ценностей, даже не то, что бы отсутствием, а сознательным их безжалостным уничтожением, с помощью нас – инквизиции. И если предыдущее поколение с таким неистовством сверзило все идеалы, то каждый из нас вынужден искать свою главную ценность. Ведь нашей основой является вера, которая хоть и крепит всю Европу, но построена на лжи. Ну, что мы защищаем? – католицизм…хах, взгляните на того нищего, только что он брел мимо, теперь уже сидит в грязи. Что мы говорим ему? – что после смерти, в раю ему воздастся. А Верит ли он нам? Нам, которые не кусок хлеба ему дали, а слово святое – суть болтовню, для него бесполезную. Ну не идет духовная пища на пустой желудок, как ни крути, а брюхо набить самому великому философу важнее книги. Преступникам, бандитам , баронам и богачам мы готовы простить все именем Господа, за мешочек золотых. Но ненужно золото Господу, деньги гребем мы, забывшие о вере, и хранящие ее, и это наша ложь. Мы гнали и погоним людей в крестовые походы, мы лгали и солжем, что за гробом Господнем, а по правде – за добычей, затем что бы отмыть грязные деньги, и что бы вложить еще, готовы погубить еще сотни тысяч и это еще одна наша ложь. Власть и деньги – аспекты интересующие Папу, а о религии у него и мыслей уже нет – и это следующая наша ложь, не попали мы с тобой, Джанфранко в то время, когда Церковь стремилась к вере а не к богатству. Ты пойми, на лжи правду не строят, благ не достигают. Ну вот как ни крути, но не бывает в мире разрушенных ценностей и лживых идеалов справедливости, добра, блага и единства. Пусть я в чем-то не прав, но ошибка эта праведная, и куда более значимая, чем вся лживая правда погребенного невосставшего мира. Поверь мне – грядут перемены, сейчас мы слышим предпосылки, гром пробных залпов всесокрушающих орудий.
--- Какой раз за сегодняшний вечер, я говорю, что ты прав? Хотя не важно, скажу еще раз. Но это лишь слова, а на деле…
--- А на деле я иду против себя, сжигаю единомышленников. Ты жжешь их хотя бы во имя Церкви, ты веришь в ее незаменимую функцию, ты веришь, что без нее все рухнет, но во имя чего жечь мне? Нет ответа на этот вопрос. Зато мне есть за что гореть на костре самому.
--- Что-то ты расклеился, наверное погода влияет. Вот выпей-ка, и я с тобой. – Джанфранко наполнил кружки.
--- Да, это единственный выход – напиться, забыть себя, и все свое…
Огонь в печи постепенно угасал, и Симеоне подбросил дровишек. От лучины зажег висящие на стене факелы, дабы было светлее, тьма начинала давить инквизитора, и так слишком трудно было справляться с мраком душевным. Потрогал свой плащ «Почти высох» - подумал Симеоне.
--- Кстати – вдруг произнес инквизитор, не отходя от плаща – а, что у нас с инструментарием? Ты заказал, а то старый сам знаешь, уже тупой, а половина и поломана, много не напытаешь…
--- Да знаю, заказал еще на прошлой неделе – ответа нет. А, бумагомаратели… пока письмо до центра дойдет, а по таким дорогам не скоро, пока оформят, отсчитают, загрузят, опишут, снова оформят…
--- Как обычно – Симеоне, отошел от плаща, и грел руки у печки. – Кстати – промолвил инквизитор, повернувши лицо к столу, а телом подавшись ближе к теплу – а кто у нас там сейчас сидит? Помню только менестрель, да и мой этот, арестованный распространитель, кстати с ним побеседуем с утречка.
--- Ну да, поговорим, и с менестрелем этим, как-никак, а короля высмеивал, да и ложь твою любимую обличал.
--- Ну не любимую, а ненавистную. Как говорится «Знающий правду – да будет гоним»
--- Ну да, ну да «…ибо правда глаза колет многим». Кто еще… ведьма там одна, девчонка совсем, вчера взяли, глупость конечно, но деревенские так говорили, на самом деле дикость и идиотизм чистейший, а придется сжечь…
--- И ты сожжешь? И совесть не замучает? Ведь ты же сам говоришь, что никакая она не ведьма.
--- Я жгу не ведьм, друг мой, я жгу идею и свободомыслие. Да в наше время я жгу вообще «мыслие», и инквизиция будет всегда. Орган подобный инквизиции необходим любому государству, что бы не допускать вольности, что бы жечь идею, и зачастую правду, во имя государства. Инквизицию всегда будут ненавидеть – народ ненавидит тех кто за ним следит, инквизицию может даже упразднят, нас объявят зверьми и назовут извергами, но наши методы не забудут. Инакомыслие будут уничтожать всегда, способами пожестче наших во имя единства государства, и это правильно, ибо ложь – не ложь, а государство держать надо. Той баке, или мужику из любой деревни важно тишь да спокойствие, и ему абсолютно не важно где там центр, и в чем вселенская правда. И жечь словоблудов, тех, кому неймется, кому потрепать спокойствие хочется - необходимо. – Джанфранко по-стариковски пожевал губами, ладонью вытер, выступившие на лбу капельки пота. – И не важно, что нас обольют грязью (а нас обольют, и это мягко сказано), наши имена затопчут в помоях, но то, что мы делаем – еще раз повторюсь – необходимо. Мы – карающий инструмент власти, а власть и мораль несовместимы. Инквизиция вечна, и волком взвоет та страна, которая лишит себя таких, как мы. Вообщем ладно. А больше никого и нет, менестрель, девка, да твой философ.
--- И все либо невинные, либо справедливые. – тихо, с нескрываемой горечью прошептал инквизитор.
Джанфранко ссутулился, опустил лицо в раскрытые ладони, и долго сидел так, широко расставив на столе локти.
--- Ох, как же тяжело – не отрывая рук от лица просипел Джанфранко – и я прав, что единство защищаю, держащееся хоть на лживой, но крепкой основе, и ты прав, что жить так нельзя, ложь осуждая одновременно во имя лжи бороться. Как много правды, какую выбрать…
--- Нет, правда одна, она в том, что жгем мы людей невинных, и людей правых, потому что правда пресловутая слишком многим глаза колет, потому что Церковь наша лживая, изначально святая, ныне наживы и власти ищущая света истины на дух не переносит. И Правда в том, что нам то уж точно воздастся на Страшном Суде.
Последний миг - отец Джанфранко, сутуло сидящий, держа лоб раскрытой ладонью, смотрит в окно. Рядом, напротив него, отец Симеоне, отошедщий от печки, отряхивает засохшую грязь с серой робы, так же смотрит в окно. За окном глубокая ночь, но для них все в серых тонах – и косой плотный дождь, и кривые домики, и покосившаяся часовня. Инквизиторы молчат, больше говорить нечего.
Скрип двери, глухие шаги, продрогший мужской голос – Приветствую. Инквизиторы Отец Джанфранко и отец Симеоне.
Инквизиторы обернулись – перед ними стоял человек, кутаясь в мокрый плащ, так же как спасался от дождя и холода часом раньше Симеоне. Лицо его спокойно и устало – человек на работе.
--- Позвольте представиться – старший инквизитор первого ранга отец Джузеппе, направлен с ревизией в вверенную вам область. Вы арестованы, за допущение еретических мыслей в святом месте, за распространение ереси, оскорбление Святой Церкви, поношение Папы римского, сочувствие еретикам, ведьмам, богохульство и прочее, прочее… Ну все свои, сами знаете за, что, пройдемте в вашу пыточную.
--- А черт, доболтались, тьфу – сплюнул Джанфранко. – Но почему арестовывают меня, я же за вас, вон Симеоне берите.
--- Ну, что же вы, еще и чертей призываете… учтем. Помолчали бы, а лучше помолились бы, наговорили вы и так уже достаточно.
--- Пройдемте и в пыточную, удивительно, но я рад вашему визиту. – инквизитор действительно был рад, он понял, что это есть шанс, искупить сорок лет служению лжи, двумя днями жизни во имя правды… - во имя правды и народа он готов был идти на костер.
--- А я вот совсем не рад, идите уже, не задерживайтесь, работы с вами невпроворот предстоит…
Примечание: через два дня после ареста, суд подтвердил все указанные обвинения и приговорил бывших инквизиторов к сожжению. Когда их вели через толпу галдящих, предвкушающих быдло Джанфранко громко кричал «Сатрапы, палачи, угнетали свободы, лжецы, правдоненавистники». Симеоне же молча шел к костру, с сожалением взирая на разгоряченную толпу, и думая лишь об одном «Неужели я сгорю за них, за тех кого так яростно защищал. За них, кого называл невинными, за них, которые сейчас брызгая слюной от удовольствия ждут зрелища… во имя этого неблагодарного сброда…да я готов».
Непосредственно сгорая, выли оба так, что окна дрожали в соседних деревнях, мешая селянам коров доить, да детей малых укачивать.