2.
 
 
 
Очень трудно мыть пол в огромном двухэтажном доме. Почему мне раньше казалось, будто родное жилище – не такое уж и большое? Ты входишь в дверь и оказываешься в круглом зале, откуда можно попасть на кухню, если повернуть налево, или в гостиный холл, если направо. 
Прямо находится большой камин, около которого стоит воистину огромное кресло, где я так любила сидеть по вечерам, когда была совсем маленькой. На стенах висят картины, которые я прежде рассматривала, размышляя, куда бежит табун белогривых коней или поймал ли рыбу человек, стоящий по колено в лесной реке, так похожей на наш Занс. 
Из гостиного холла по винтовой лестнице ты попадёшь на второй этаж, прямиков в длиннющий коридор, плохо освещённый и страшный для маленькой Аннабель, которой я была уже так давно. Мне тогда казалось, что все чудовища мира слетаются в этот тёмный проход, чтобы схватить меня и унести во мрак.
Коридор заканчивается спальными комнатами: большой и маленькой. В большой прежде спали отец и мама. Это было так давно, ещё до моего рождения. После комнату занимал один папа. Ну а маленькая спальня…Да, раньше она была моей. А теперь я нахожусь в ней лишь тогда, когда занимаюсь уборкой. 
И всё равно наш домик казался мне крохотным уютным местом, где можно укрыться от всех жизненных невзгод.
Больше так не кажется.
И постройка вновь стала исполинской точно так же, как в светлые времена детства. Потому что очень много времени нужно, чтобы вымыть все полы в каждой комнате. Это очень трудно.
И ещё труднее, когда тебя держат за волосы и то и дело дёргают за них.
- Ты – страшная лентяйка, - шипит Матильда и наматывает мои волосы на кулак. – Хочешь, чтобы мне было стыдно перед гостями, когда они захотят посетить мой дом? Хочешь, чтобы они сказали, будто мы живём, подобно грязным свиньям, да? Тебе ведь плевать на мои унижения, так, мерзкое отродье?
Гости, ха! Да кому нужна эта страшная жирная, да ещё и жутко скупая склочница? Она умудрилась перессориться со всеми знакомыми папы, которые прежде посещали наш дом. И с бывшим военным Клодом, который так смешно топорщил длинные усы, когда они с папой пили вино и вспоминали старые времена. И с Валери, которая приносила нам н пироги и определённо имела некие виды на папу. Уж лучше бы он выбрал её, чем эту мерзкую гадину, будь она проклята!
Зато Матильда так любит рассуждать вечером у камина, что они непременно выберутся из этой глуши в центр, возможно, даже в столицу и уж там покажут себя во всей красе. 
Ага в такой вот красе: когда меня дёргают за волосы и шипят ругательства, больше подобающие какому-нибудь клошару. Интересно, папа хоть знал, что мачеха вообще употребляет подобные слова и выражения? Думаю, нет. В который раз поражаюсь, как папа мог выбрать эту женщину, если к подобному исчадию ада подходит подобное название.
Мокрые руки разъезжаются, и последний толчок Матильды заставляет меня удариться головой о пол. Перед глазами вспыхиваю яркие звёзды, почти такие же, как те, что я вижу во время ночных прогулок. Некоторое время я не вижу вообще ничего, кроме этих самых звёзд и багрового тумана, в котором они повисли. Боль такая резкая и сильная, что хочется кричать. Ноя не доставлю твари ещё и этой радости. Сама слышала, как она шипела дочерям, типа, если бы я плакала и просила о пощаде, она была бы милосерднее. Милосерднее, так она и сказала, не понимая, что она и жалость – вещи совершенно несовместимые.
Но как бы там ни было, моих слёз они не увидят. Моих слёз и моих просьб сжалиться. Папа учил, никогда не сдаваться перед трудностями и никогда не показывать врагам свою слабость. А это – явно мои враги, тут нет никакого сомнения. Враги, так долго прятавшие свои истинные обличья под масками доброты. Папа, папа, жаль, что ты не сумел рассмотреть то, что таилось под масками!
Мои волосы отпускают и стиснув зубы я медленно поднимаюсь. Я уже вижу тёмные, от времени, деревянные стены, но сейчас они кружатся, а желудок норовит подскочить к горлу. И это при том, что мой живот совершенно пуст – со вчерашнего вечера в нём нет даже крошки.
- Закончишь мыть полы, отправляйся в подвал, - командует Матильда, даже не подумав спросить, всё ли со мной в порядке. – Принесёшь сыра и вяленого мяса. И да, захватишь что-нибудь к мясу. Но не вздумай откусить хотя бы кусочек – знаю я, как ты там постоянно набиваешь своё бездонное пузо!
Ну да, кому же, как не мне, набивать своё пузо так, что припасы стремительно тают. А после начинаются лицемерные вздохи о высоких расходах и урезание порций для прислуги. 
Ну и для меня, как же без этого! Я же так набиваю своё пузо, что оно постоянно жалобно пищит и приходится пить воду, чтобы не так хотелось есть.
- Работай, бездельница, - бросает Матильда и уходит. Тяжёлые шаги мачехи ещё долго отдаются эхом в коридоре, а я стою, прижимая пальцы к вискам и опираясь на стену спиной, чтобы не упасть. 
Священник, отец Персиваль, говорил, что мученикам воздастся после смерти и уж тогда они получат всё то, чего им недоставало в жизни. Честно, мне плевать на те блаженства, которые расписывал священник, единственно, чего бы хотелось, так это вновь увидеть папу, обнять его, прикоснуться щекой к его груди и вновь почувствовать себя нужной и любимой.
Хочется верить в то, что это произойдёт. 
И очень хочется, чтобы Матильда и её дочки попали в ад!
Более-менее прихожу в себя и заканчиваю с коридором. Руки болят так сильно, что кажется будто они вот-вот отвалятся. И такое – каждый день. А ещё предстоит мыть посуду в конце дня. Раньше этим занималась Марианна – хромая старуха из Веренара, но пару месяцев назад Матильда решила, что три лиарада в месяц – чересчур большие расходы и Марианне велели больше сюда не приходить. Но посуда сама себя не вымоет.
Стало быть, её буду мыть я. Мне ведь платить не нужно.
Ну а заодно, я могу почистить и печь. Ну, чтобы далеко не ходить и не бить ноги. Вот такая забота о неблагодарной падчерице. Матильда так и сказала. И при этом даже не улыбнулась.
В конце коридора сидит мышь и деловито грызёт крохотный кусок сухого хлеба. Если бы Жанна или Анна увидели маленькое безобидное создание, то уже принялись бы визжать и бежать, куда глаза глядят. А после притащили бы Поля – ленивое лохматое чудище, которое привезла Матильда специально, чтобы ловить мышей. Но единственное, что у кота получается хорошо, так это воровство еды, оставленной без присмотра. Мачех, кстати, не верит, будто «её милая пуся» способна на подобное и всякий раз лупит меня за кражу. Поль, точно понимает, как его хозяйка относится ко мне и стоит пройти мимо, шипит и выпускает когти. Бывало, даже кусал за лодыжку.
- Кушай, маленький, - тихо говорю я. 
Мышь торопливо догрызает сухарь и прячется в какой-то, едва заметной щели. Ну всё, я снова осталась одна. Правда, одиночество уже давно перестало меня тяготить. И в конце концов у меня всегда есть Бер… Если бы ещё подруга не исчезала время от времени так надолго. Последний раз она пропала где-то в середине апреля и появилась лишь позавчера. Говорит, пыталась найти работу в Перпиньяне, но единственное, что предлагали молодой симпатичной девице – это кое-что, о чём мне ещё рано знать. Так папа говорил.
В конце концов, работа закончена, и некоторое время я стою, прислонившись спиной к стене. Рассматриваю паутину под потолком и думаю, какие красивые узоры плетёт крохотная ткачиха. Ещё думаю о том, как хочется спать. Но невзирая на это сегодня ночью я вновь выйду гулять в лес. И ещё думаю, как мне не хочется спускаться в подвал.
В детстве я жутко не любила тёмное холодное подземелье, в котором большие бочки напоминали мне каких-то огромных жутких чудищ. Да, вот так, какие-то монстры прятались в коридоре второго этажа, а какие-то облюбовали подвал. И все они хотели поймать маленькую Аннабель. Жаль, что у них тогда не получилось. А теперь Аннабель выросла и точно знает, что никаких чудовищ на самом деле не существует, поэтому никто не украдёт её и не унесёт от настоящих монстров, живущих в этом доме.
Беру тяжёлое деревянное ведро с грязной водой и волоку его вниз. Руки болят, так что приходится делать остановки на лестнице, чтобы немного отдохнуть. А в детстве я мечтала, что стану принцессой и буду лишь танцевать на балах, да кушать сладкие пирожные. Папа меня так и называл: «Моя маленькая принцесса, Ани». Теперь маленькая принцесса Ани моет полы, чистит печь, и спит на сундуке с золой. Едва ли там она дождётся своего принца.
Выливаю воду, вешаю тряпку и рассматриваю ладони. Кода на них съежилась, и руки напоминают лягушачьи лапки. Может и мне поискать своего принца на болоте, как в той старой сказке? Какие глупости лезут в голову. 
Когда оказываюсь на кухне, Констанц, рослая толстая повариха угощает меня фугасе с травами – всегда обожала этот хлебушек, но последнее время так редко удаётся им полакомиться. Торопливо грызу угощение, сама себе напоминая мышку со второго этажа. Если Матильда увидит, как Констанц меня подкармливает, достанется и мне, и поварихе.
- Спасибо тебе большое, - я благодарно целую мягкие пальцы Констанц, пахнущие чем-то невыразимо вкусным.
- На здоровье, милая Анни, - она вытирает краем передника глаза. – Так больно видеть…Заходи ещё, дитя моё. Ты такая худая, как веточка, странно, что тебя ещё не сдувает ветром.
Беру корзину и спускаюсь в подвал. Вспоминается детство и тот страх, с которым я спускалась по скрипящим деревянным ступеням. Жюль, сын мельника, с которым мы тогда дружили, вечно подначивал дразнить подземных чудищ, и мы медленно спускались в подвал, освещая себе путь огрызком свечи. Пламя плясало, и чёрные тени прыгали впереди, напоминая тех самых чудовищ.
Масляная лампа даёт куда более ровный свет, так что тени ведут себя смирно и спокойно лежат на местах, точно уставшие после охоты псы. Приходится постараться, чтобы отрезать кусок сыра и уж совсем налечь на нож, когда дело доходит до мяса.
Фух, справилась. Теперь наберём того самого, «К мясу». Это самое находится в больших деревянных бочках и тихо булькая, льётся в подставленную бутылку. Тут куда больше пинты и всё это Матильда употребит за один-единственный вечер. А ведь когда был жив папа, она пила один маленький фужер и смеясь, говорила, что ей и этого – чересчур много.
Беру корзинку и начинаю подниматься по лестнице. Внезапно тихий звук, подобный вздоху ветра, привлекает моё внимание, и я останавливаюсь. Поднимаю лампу и всматриваюсь в темноту подвала. Там, возле дальней стенки что-то есть. Что-то или…кто-то? Светящийся силуэт вроде бы напоминает человека. 
Делаю шаг вниз по лестнице, однако около стены уже нет никого и ничего. Должно быть мне почудилось. Да и то, откуда здесь мог кто-то появиться? Пожав плечами, возвращаюсь в дом.