Навьи

 

Чума из кургана

           

            Прошло три месяца после того, как староста Заречного хутора Алексей со своими подельниками освободил из кургана Древних чумное бешенство. Несмотря на строжайший запрет Регионального Старейшины вскрывать курганы, эта троица решила попытать счастье, но принесла горе всему региону. Из вошедших в курган выжил только Дмитрий, механик Рыбного хутора. Он и принес в мир заразу, которая выкосила, словно сама Смерть своей зазубренной косой треть нашего Заречного региона. Болезнь передавалась через укусы. Сознание больных меркло и они, словно собаки, бросались на любимых близких, рвали их зубами… Нередко больные древней чумой убегали из дома и рыскали по пустошам, стараясь уйти подальше от хутора, но болезнь брала свое, и они бежали назад, чтобы утолить свой ненасытный голод и излить на людей бешенную ярость. Уничтоженных навьей люди сжигали, чтобы не допустить распространения заразы. Разрытый курган Древних народ снова закрыл камнями и запечатал молитвами навеки. Верховный региональный жрец Рода проклял тех троих, что потревожили покой Древних и принял новый закон, согласно которому теперь будут умертвляться не только те, кто проникает в курганы, но и их семьи. Больных он назвал навьями, живыми мертвецами. Ведь они и вправду были мертвы душевно и быстро умирали телесно. Боги помогли нам справиться с этой напастью, но и цену взяли с нас высокую. Чтоб не забывали…     Но время древнего ужаса прошло. Рыбный хутор, почти полностью уничтоженный болезнью снова стали заселять люди. Лишь изредка вспыхивали очаги заразы и люди быстро убивали навью, стараясь не подпустить больного к себе. Я видел их только убитых, ожидающих своего костра. Болезнь изменяла людей  до неузнаваемости. Они были словно выжженные изнутри, одежда спереди была пропитана кровью, которой они кашляли… Жуткое зрелище. Кара богов.

            Об этом я подумал, когда отец сказал, что завтра мы пойдем на Дальнее поле, копать урожай картофеля. Я жутко боялся навий, не раз во сне они нападали на меня и рвали меня своими гнилыми зубами. Но моего отца трудно чем-то испугать. Пусть он и невысок, но широк плечами своими сильными ручищами мог разгибать подковы. Мне же только пятнадцать лет и до него мне очень далеко.

            - Ты что же, Мишка,  боишься, что навья тебя заберет? Так ведь нет их больше, всех истребили. Последнего вон, в Северном ополченцы поймали на рогатину, словно медведя. Да сожгли его во славу богов.

            Бабушка в углу тихонько перекрестилась. Отец, глядя на нее, только скривился. Он уже устал ругаться с ней по поводу ее веры. Боги с ней, если хочет - пусть верит в Спасителя Христа. Несколько поколений назад, когда отгремела Великая война, уничтожившая все большие города с их населением, мы отказались от веры в Иисуса, обещающего уничтожить весь мир и угрожающего нам вторым своим пришествием. Пастырь, единовременно уничтожающий все свое стадо - сам достоин уничтожения. Мы вспомнили своих древних богов, которых потеснил Спаситель, и стали поклоняться им. Род, Перун, Велес, Мокошь и прочие. Но до сих пор есть чудаки, которые тихонько крестятся, верят в добрых ангелов-сохранителей и молятся спрятанным от сожжения ликам Христа и матери его. Но насильно их никто не обращает и не преследует за их заблуждения. Их жалеют в их слабостях. Ведь в нашем мире слабым - только смерть. У бабушки на шее старинный крестик из серебра. У нас же с отцом - секиры Перуна висят. А мать-покойница носила выбитый в бронзе образок Мокоши, покровительницы женщин.

Не обижают у нас иноверцев, но и церкви свои строить не дают. Одна у нас в регионе  церковь - Первая Православно-Славянская церковь. Славим Правь, мир богов. А в каждом хуторе - храм, куда мы ходим молиться. В большую же церковь мы идем по праздникам.

            Глядя на смеющегося отца, я забывал об опасности. О разбойниках, иногда промышляющих вдали от хуторов, о волках, шастающих по лесам, о навьях… Он такой сильный, мой отец, с Перуновой помощью он любого врага победит. Да и что я могу возразить? Урожай то сам не придет домой. А есть что-то нужно всю зиму.

            - С тобой, папа, я ничего не боюсь. - И я улыбнулся отцу во весь рот. Он почесал мою голову и улыбнулся в ответ. Словно собаку чешет, подумал я. Но это почесывание всегда показывало мне, что отец доволен мной. И я давно уже не обижался на него.

 

Поездка на Дальнее поле

 

            На утро нас с отцом разбудила бабушка. Засветло она встала и наготовила нам еды и воды на день. мы запрягли лошадь в телегу, погрузили туда вилы, топоры и корзины для картошки. Сели сами и поехали. Бабушка молча перекрестила нас и пошла в дом. Она всегда, когда провожает нас - плачет и молится своему Спасителю. Бедная старушка. Наша трехлетняя кобыла Сонька бодро везла нас на дальнее поле. Собак ездовых у нас не было, глупая трата, как говорил отец, зато были зимние сани. И хоть мы не участвовали в зимних межрегиональных забегах, но все равно ездили туда на своих санях.  Слишком много людей там собиралось. Важных и нужных. Для отца. А мне нравилось, что там было весело. Много моих одногодок, всем интересно, весело. На прошлых бегах я увидел там девочку из Подгорного хутора, ох она мне понравилась. Дочь тамошнего кузнеца. Румяная на морозе, в белом полушубке, глаза светятся огоньком! Этот огонек и зажег меня. Отец потом всю дорогу шутя меня поддевал. Мол, стукнет восемнадцать - поедем до кузнеца свататься. А я только глупо улыбался и отвечал невпопад.

            Едем мы всегда степенно, отец редко куда спешит. Да и чего мчать? Зверье дикое охотники повыбили, волки уж не нападают на людей, больше прячутся. А разбойники папу не трогают, потому что сами не раз приходили к нему раны залечивать, как стемнеет и заветные слова ему говорили, которые защитят его от прочих душегубов, лично его не знающих. Работает отец хуторским костоправом и лекарем. Иногда молодым матерям страшновато отдавать свою крошку в огромные ладони моего отца. Они не знают, какими мягкими и любящими могут быть эти ладони. А уж если дите заболело по вине мамаши - отец сверкая глазами и сжимая кулаки объяснял непутевой бабе ее промахи. Та перепуганная стояла и молча слушала. После такого внушения долго она старалась не попадаться на глаза моему отцу. Но умная девушка всегда потом приходила и спасибо говорила. И приносила чего повкуснее.

             Отец любит поговорить в дороге. У него всегда в запасе много тем, интересных и заставляющих задуматься. В этот раз основной темой нашей поездки были навьи. Отец сказал, что такая болезнь не могла быть послана богами. Все болезни посланные нам богами излечиваются. А во всем остальном виноваты сами люди. И в данном случае - виноват староста Алексей, жадная скотина. На нашем Полевом хуторе вспышек неизвестной болезни не было. Лишь несколько навий добралось до нашего, отдаленного от Рыбного хутора. Все они были убиты нашими ополченцами, в число которых входил и мой отец. Меня одновременно пробирает дрожь и греет гордость, как представлю отца, убивающего навью. Не один раз я задавал ему этот вопрос, но при этом всегда были свидетели. А доктор Григорий был слишком силен и крут в их глазах, чтобы ответить правдиво. Теперь мы были вдвоем и я рассчитывал на другой ответ.

            - Па, расскажи мне, как ты убил навью. Тебе страшно было?

            Отец пристально посмотрел на меня, потом отвернувшись, сказал, глядя на спину Соньки: - Страшно, Мишутка, очень страшно. Но не столько за себя, сколько за вас с бабкой. Ведь, укуси меня та тварь, я бы пришел домой больным. А позже, как зараза подействовала бы - погрыз бы и вас. Ты бы не смог меня остановить… Или смог бы? А? Отвечай, когда спрашивают!

            Я представил себе, как я замахиваюсь топором на родного отца и сердце мое сжалось от ужаса. Я еле слышно сказал:  -   Нет. Не смог бы.

            - Ну и дурень!- сплюнув от злости, ответил мне отец. Рубать надо больных этим проклятием. Рубать, не жалея, не глядя, что это твой отец, сын, твоя мать, жена или дочь. Дожалелись, пока треть региона вымерла! Клянись, что убьешь меня, если заболею. Клянись!

            Отец разошелся не на шутку. Я не смог ему ничего ответить, просто отвернулся  от него, чтобы он не увидел моих слез и не разозлился еще больше. Ведь так и побить может. А впрочем - пусть. Пусть побьет, лишь бы не просил, не требовал от меня невозможного.

            Отец тоже отвернулся от меня и смотрел на поля, мимо которых мы проезжали. Наступившая тишина угнетала меня и я спросил отца, поедем ли мы на осеннюю межрегиональную ярмарку. Тот, улыбнувшись ответил, что конечно поедем. Накупим там разных товаров, материи для рубах, а кое кто и кузнечными товарами заинтересуется. Я заулыбался и лед между нами растаял, словно его и не было. Весь остаток пути мы шутили над хуторскими и смеялись над дедом Федором, который по пьяной слепоте бабу свою за навью принял и поленом ее побил. Хорошо, хоть выжила бабка. Папа ее лечил. А дед, как пришел в чувство - каялся перед Региональным Советом и божился всеми богами, что больше ни капли не выпьет. Вот же дурень старый!

 

На Дальнем поле

 

            Дальнее поле не зря называется Дальним. Никого вокруг, а его восточный край упирается в лес. Оно было все разбито на большие участки и разделено саженцами молодых ясеней. Наш участок недалеко от тракта. Но и от леса - тоже недалеко. Сонька идет спокойным шагом, значит волков близко нет. И то - хорошо.

            - Приехали, Мишутка, выпрыгивай!

            Я выпрыгнул с телеги, взял вилы и пошел к рядам картофеля. Главное - смотреть под ноги, если не хочешь наступить на змею. Как же я ненавижу этих гадов ползучих! Отец со своими вилами шел следом. С ним я как всегда почувствовал себя спокойнее и увереннее. Соня щипала траву около тракта. Привязывать ее мы не стали. Если волки выйдут из лесу - не успеем добежать, отбить. А хорошая кобыла сейчас дорогого стоит. Мы дошли до начала картофельной грядки и начали копать. Сначала поля работа кажется бесконечной. Копай, кидай в ведро, ссыпай в мешок… А наутро - у тебя нет места, которое не болело бы. Но ты снова едешь на поле и через час работы тело приходит в норму, боль уходит и ты снова копаешь… А в конце поля смотришь на перекопанный участок и ликуешь! Вот мы молодцы! Вот уж поработали!

            Чтобы не мешать друг другу мы копаем через ряд. При этом мы постоянно разговариваем, шутим и смеемся. С отцом даже такая утомительная работа кажется легче и веселее. И я молил богов, чтоб никто на хуторе сейчас серьезно не заболел. Иначе приедет родственник больного и заменит на поле отца, пока он оказывает первую помощь пострадавшему или заболевшему. А работать с молчаливым и угрюмым человеком, переживающим о больном близком, мне совсем не хочется.

            Работа потихоньку идет, мешки наполняются и аккуратно укладываются на телегу, а солнце, Ярилин диск, плавно движется на запад. Скоро и домой. Там мы с отцом разотрем друг друга мазью и ляжем спать. А утром - снова на поле. Дней за пять управимся. Я как раз говорил о ржавом ручном огнестреле, что ребята нашли в лесу, хотел узнать, можно ли его наладить, когда понял, что отец некоторое время уже не подает голоса. Я оглянулся. Из лесу к нам брел, пошатываясь при ходьбе, пьяный мужчина. А может он и не пьяный вовсе. Может его разбойники поранили всего и он, узнав отца, спешит за помощью. Не доходя до нас метров пятнадцать мужчина упал на колени. Его душил кашель. Сильный, непрекращающийся кашель. С кровью. Внутри меня всё застыло, словно я забыл как нужно дышать. Я понял, что передо мной навья. Живой. Он снова поднялся на ноги и пошел к нам. Сонька испугалась его и рванула по тракту. А мы с отцом остались на поле с этой тварью…

            Оно бежало к нам. Отец задвинув меня к себе за спину взял вилы и острым трезубцем направил их на чудовище.  А я сжался за ним. Я вспомнил разговор на телеге, по пути на поле. И молился Перуну, чтобы он метнул свою стрелу и убил ей навью. Навья снова упал на колени, уже прямо перед нами, метрах в двух. Он бесконечно кашлял. А потом он поднял свою голову и посмотрел на нас своими красными глазами. Я никогда не смогу забыть этот взгляд. Полный муки и страдания. Боли и отчаяния. Отплевавшись от крови навья прохрипел: - Убейте…

            Отец видимо тоже испугался, так как он просто застыл с вилами в руках. Мы оба стояли и в ужасе смотрели на эту тварь. А навья, снова прочистил горло и хриплым голосом продолжил.

            - Убейте меня. Не хочу идти домой. Не могу. У меня жена, детки, а я их всех пожру. Убейте, пока я в сознании! Пока еще принадлежу богам!

            Он поднял голову, закрыл глаза и ждал. Но отец так и не смог пошевелиться. Тогда навья открыл глаза и сказал: - Пусть мои детки умрут страшной смертью, но твой щенок сдохнет прямо сейчас!

            И навья, стараясь оббежать отца бросился ко мне. Это вывело отца из состояния каменного испуга. Он с размаху воткнул вилы в навью. Навья захрипел и попытался вырвать вилы из своей груди. Но не зря отец был одним из сильнейших людей хутора. Он оттолкнул навью, вырвав при этом из него вилы, а потом вонзил их чудовищу в глотку! Навья захрипел, темная кровь полилась из его ран. Так, с вилами, торчащими из его шеи он упал на землю и затих. Отец повернулся ко мне и обнял меня. Я не видел как он плачет, но то, как сотрясалось его тело в моих объятиях всё объясняло. Я обнял его покрепче и сказал: - Помнишь, о чем мы говорили на телеги? Так вот, папа, я смогу! Если нужно будет - я сделаю то, о чем мы говорили.

            В ответ отец потрепал меня по голове и часто засопел. Так мы стояли очень долго. Потом он вытер лицо, и сказал, уже улыбаясь: Хорошо, хоть мешки додумались в телегу уложить. Сонька их домой довезет. Пошли наломает сушняка. Эту падаль спалить надо.

            Мы наломали сушняка, подожгли его и навья со своей заразой сгорел в нашем костре. Больше о нападениях я не слыхал. Скорее всего этот - был последним. Я смотрел на пыльный бесконечный тракт, жалея об убежавшей лошади.

            - А мы как же доберемся, пап?

            - Да как? Пешком наверное. Или ты в коня можешь обернуться и домчишь меня домой? Бери Мишутка вилы и пойдем домой.

            Я взял с земли свои вилы. Вилы отца горят сейчас в огне. Отец обнял меня левой рукой и мы пошли домой.

 

 

Конец