Послушай, как падают листья

Пошатываясь, он брел по лесной тропинке, усыпанной желтыми шуршащими листьями. Перед глазами то темнело, то вспыхивали слепящие круги. Полупустая котомка тянул вниз, как пудовая колодка. Меч он бросил там, на поляне...
Ноги подгибались. Алые бусины срывались вниз и звездочками расплескивались по листьям.
Он знал, что если упадет - уже не поднимется.
Знал, и только потому - не падал.
Идти. Идти из последних сил. Потому что ох как обидно умирать в десяти шагах от дома... Либо - в бою, либо - в своей берлоге, но не тут, не под порогом, чтобы слетевшиеся вороны не расклевали заживо твои стекленеющие глаза, не разбирая, кто друг, а кто - враг.
Он нашарил щеколду свободной рукой, бестолково подергал, уже мало что различая и соображая. Всхлипнув от обиды, тяжело навалился на дверь. По дубовым доскам наперегонки побежали два красных ручейка, у самого порога их нагнал третий.
За дверью тихо, вопросительно мяукнула кошка.
Щеколда лязгнула и поднялась. Он ввалился в сени вместе с открывшейся дверью, упал на пол, сильно ударившись виском. Правая рука разжалась и соскользнула с пропоротого бока. Из-под тела медленно и липко поползла во все стороны темная кровяная лужа.
Кошка заметалась под закрытой дверью, с отчаянным мяуканьем скребясь когтями в щели.
Он вздрогнул и открыл глаза. До второй двери оставался один шаг.
Только не здесь... Только не так...
Скрипя зубами, он пополз, цепляясь скрюченными пальцами за утоптанный земляной пол и волоча бесполезные уже ноги. Дрожащая рука потянулась вверх, оставляя широкую красную полосу на досках.
Последним отчаянным усилием он откинул железный крюк. Из горницы, беспокойно посверкивая желтыми глазами, выскочила угольно-черная кошка. Мяукнув, она вспрыгнула умирающему на плечо, оттуда, ощутимо впиваясь когтями, перебралась на бок и там легла, прищурившись и замурлыкивая рану.
Сначала он подергивался и поскуливал, как перешибленный кочергой крыс, потом боль отступила, растворившись в кошачьем ворковании, он блаженно вздохнул, прикрыл глаза и затих, обмякнув всем телом.


***

Разбудила его мышиная возня в подполе. Солнце, которое он запомнил высоко в небе, уже садилось, оттеняя багрянцем налетевшие в сени листья.
Стряхнув пригревшуюся кошку, он сел, ощущая холод и разбитость во всем теле.
- Ты что же это, подруга? - Спросил он, обращаясь к кошке. - Брезгуешь мышей ловить - так хоть бы припугнула.
Кошка виновато мяукнула и вспрыгнула к нему на колени. Он снова отстранил ее, чтобы стащить через голову разорванную, залитую кровью рубашку. Кровь натекла и в штаны, запекшись в паху и под левым бедром.
Он придирчиво осмотрел бок, но белесая нитка шрама ничем не отличалась от десятка предыдущих. Черная кошка умывалась, посматривая на хозяина из-за поднятой лапки. В сенях гулял ветер, забавляясь двумя открытыми дверями.
Притворив наружную дверь, он пропустил кошку в горницу и вошел сам, бросив на лавку испорченную рубашку. Выволок из угла широкую бадью, поставил рядом ведро с нагревшейся за день водой и начал поливать себя из кружки, фыркая и отплевываясь. Сначала вымылся до пояса, потом снял штаны, выгребая кровяные сгустки пригоршнями, встал в бадью и опрокинул над головой ведро с остатками воды.
"Завтра баню истоплю" - решил он для себя и, нахмурившись, посмотрел на
темно-красную воду. Надо бы выплеснуть ее в укромном месте да зашептать покрепче, иначе мало ли какой лиходей вздумает навести порчу. Он ухмыльнулся своим мыслям. Лиходей... Ему ли бояться? Но осторожность никогда не повредит.
Вытершись дырявым полотенцем, он переоделся в чистое. Сходил к колодцу, принес воды и застирал над бадьей окровавленную одежду, а пятна, что остались, несмотря на его усилия, окурил орешниковым дымом и надежно зашептал. Развесил на протянутой под потолком веревке, отступил на шаг и досадливо покачал головой. Стирать, несмотря на бессчетные годы одинокой жизни, он так и не научился. Штаны, пожалуй, еще могли послужить, а вот светлой льняной рубахе, похоже, пришел конец.
Досадливо пожав плечами, он вытащил из печи простой глиняный горшок с мясными щами, наваренными с вечера. Отнес на стол. Вынул из пустого ларя припрятанную ложку.
Стоило забыть ложку на столе, и она исчезала без возврата. Зачем и куда Дарриша сносила ложки, оставалось для него тайной. У каждой кошки, как и у женщины, свои причуды.
Кошка вскочила на подоконник, повертелась и села, свесив длинный хвост. Ее вниманием, казалось, всецело завладел вертлявый поползень, перепархивающий по полностью облетевшему барбарисовому кусту с гроздьями мелких продолговатых ягод.
Есть ему не так уж и хотелось, но поесть надо было обязательно.
- Дарриша... - Тихо позвал он.
Кошка тут же обернулась и вопросительно мяукнула. Он кинул в ее миску, стоящую у печи, маленький кусочек мяса. Кошка долго вертелась на подоконнике, примериваясь к прыжку. Легонькая и поджарая, она, тем не менее, двигалась неуклюже, излишне осторожничала и частенько падала во сне на пол со своего любимого места на полке с тряпьем и шкурками. Куда ей догнать верткую мышь! Да и трусиха Дарриша несусветная, от всего незнакомого на всякий случай хоронится под хозяйской кроватью. Дарриша. Он мысленно проговорил это слово, щекотнув небо кончиком языка.
Кошка, наконец, спрыгнула и побежала к миске. Он отвел взгляд, придвинул горшок поближе и отломил себе краюху хлеба.
В дверь постучали.
Он никогда не приглашал войти. Они всегда входили сами, вздрагивая от неожиданности при виде молчаливо глядящего на них хозяина.
Вот и она - остолбенела.
Он неторопливо продолжал есть, украдкой разглядывая тонкий девичий стан,
подчеркнутый длинным перепоясанным платьем. Петушки, красной нитью вышитые на подоле, сошлись в нешуточном поединке.
Она смотрела на него, на кусок мяса в горшке, на заполненную кровяной водой бадью, и не могла вымолвить ни слова. Он запоздало отметил, что девушка очень хороша собой. Толстая пшеничная коса свисает до самых петушков, поперек высокого лба - лубяной веночек-косица с височными кольцами, унизанными крупными бусинами. Надломанные стрелочки бровей как угольком подведены, но - отродясь уголька не касались. Глаза бездоннее омута, синее
василька, наивнее ребенка. Дуреха. Небось думала погадать на парня, не ожидала, с каким чудищем придется иметь дело. Сейчас развернется и уйдет, а то и вылетит с визгом, а потом сестрицам-подруженькам взахлеб расскажет, как он за ней гнался три версты да только у векового дуба на распутье поотстал...
Он недооценил ее.
- Буде здрав, ведьмарь! - Девушка церемонно поклонилась ему в пояс, коснувшись рукой пола.
- Что тебе надо от меня, девка? - Равнодушно спросил он. - Сегодня я не гадаю.
- Я пришла не гадать. - Звонкий голосок дрожал, но, судя по всему, решимости ей было не занимать.
- Хочешь есть?
Она отрицательно, торопливо замотала головой, украдкой делая очищающий знак скрещенными пальцами. Вернее, ей казалось, что украдкой.
Он пожал плечами.
- Как тебя зовут?
- Алеся. - Она ответила и тут же испуганно ойкнула, широко распахнув глаза, и зажала руками рот. Ну точно, дуреха. Верит, что он сглазит ее по одному имени. Да тут таких Алесей пруд пруди. Каждая вторая - Алеся, Марыля или Параска.
- Вот что, Алеся, я очень устал и у меня нет времени на глупые шутки и пустые разговоры. Тем паче нет его на твои страхи и суеверия. Говори, по какому делу пришла - и уходи.
Девушка вспыхнула до корней волос. Ишь ты, какая обидчивая. Только что стояла, тряслась-божкалась, а сейчас, того и гляди, глаза выцарапает.
Кошка вспрыгнула к нему на колени, и он машинально почесал ее за ухом. Дарриша никогда не мурлыкала, просто сидя на коленях. Только по делу - и для дела. Вот и сейчас: умостилась поудобнее, прищурила желтые глаза и изготовилась слушать гостью, не забывая благодарить хозяина за ласку едва ощутимым перебором мягких лапок.
- Порча на мне... - Едва слышно прошептала девушка, наконец решившись.
- Что? - Переспросил он, не столько недослышав, сколько желая узнать поподробнее.
- Меня сглазили. - Погромче повторила она, теребя пальцами пушистый кончик косы.
- Кто?
- Не знаю... - Она непритворно расплакалась, уткнувшись лицом в ладони.
- Будешь реветь - превращу в корову. - Пообещал он, насмешничая.
- Ба-а-атюшка-а-а ведма-а-арь...
Он понял, что тут увещевания бесполезны, и дал ей выплакаться всласть, безо всякого аппетита зачерпывая ложкой щи.
- И в чем же она проявляется? - Выждав положенное время, спросил он.
Алеся совсем по-детски шмыгнула покрасневшим носом, и ответила:
- Все из рук валится, ни в каком деле удачи нет...
- Ну, дорогая моя! - Он едва удержался, чтобы не расхохотаться. - Нашла порчу... мало ли у кого руки растяпистые, я и сам давеча горшок расколотил...
Она забавно хихикнула, прикрыв рот ладошкой, и тут же снова взгрустнула.
- Да я и раньше горшки-ложки роняла, и беды в том большой не видела. А как стали пшеничку жать - ан на поле залом и обнаружился.
Он весь обратился в слух.
- И что после того изменилось?
- Да почитай, все! Спать стала плохо, сны дурные видятся, все мнится - ходит за мной кто-то, а как встану - шагов не слышно, только собаки брешут, мне за спину глядя.
- Не годится. - Он отрицательно мотнул головой. - Эти напасти ты сама себе
надумала. Чем убедишь, что и вправду сглаз взялся?
Девушка насупилась, разобиженная его неверием в явственные происки нечистой силы.
- Давеча, к примеру, борщ сварила, дала сколько на припечке остыть, перед тем, как в погреб несть, а он за то время возьми да скисни.
- Сколько - это сколько? - Уточнил он.
Она беззвучно пошевелила губами, загибая пальцы.
- Да недолго, один только пук кудели спрясти и поспела.
- Так. Еще что?
- Вчера жаба в избе сыскалась.
- Ну и что?
- Как - что? - Неподдельно удивилась она. - Примета дурная! Значит, помрет кто-то вскорости...
- Пороги у вас высокие?
- Высокие, обычной жабе нипочем не влезть.
- А эта что, необычная?
- Ее Мажанна наслала... - С благоговейным ужасом прошептала девушка, повторяя отвращающий зло знак.
Он едва удержался от ехидного вопроса, предъявляла ли грозная посланница подорожную с печатью самой богини смерти.
- Дальше.
- Козел заболел. - Она с надеждой заглянула к нему в глаза - велик ли, достаточен список знамений?
- Козел... - Он вздохнул и внезапно понял, что ему нет совершенно никакого дела ни до козла, ни до глупой девки. На которой, между прочим, не было никакой порчи - по крайней мере, на ней самой, иначе он бы увидел сразу. Все связные мысли размывал липкий, приторный туман равнодушия, приходящего вместе с дурнотой. Кошка снова мурлыкала, а это означало, что ему и в самом деле худо.
- А можно ее снять? Порчу-то? - С надеждой спросила она.
Он подумал, что сейчас его стошнит. Прямо в горшок с недоеденными щами. Желудок не принимал пищи, застуженный холодным дыханием прошедшей стороной смерти. Только бы эта дуреха не догадалась, до чего ему худо...
- Завтра придешь. - С трудом выговорил он, пытаясь унять подкатывающие к горлу спазмы. - Да, вот еще - прихвати мою рубашку, отстирай и зашей. Тогда и говорить будем.
- Но... - Самым что ни есть разнесчастным голосам начала она, косясь на выпачканную кровью тряпку.
- Завтра. - Отрезал он, и дверь распахнулась сама собой, призывая гостью покинуть неприветливый дом.
Перечить ведьмарю она не посмела.
И уже не увидела, как его вырвало-таки над бадьей, к которой он метнулся сразу после ее ухода.


***

Утром Алеся пришла снова. Принесла безупречно выстиранную, откатанную и зашитую рубаху, с поклоном положила ее на лавку и отступила к дверям. Наивная дуреха. Если он и впрямь задумал что недоброе - достанет и за версту. А иначе - зачем?
Пряча глаза, девушка жалобным голоском попросила:
- Только тете не говорите. Она меня вусмерть заругает, если узнает, что я к вашей одеже прикасалась.
- Делать мне больше нечего. - Проворчал он, натягивая рубаху. Вот привязалась, малахольная. Теперь уж и отнекиваться неловко, придется идти к ней домой, искать порчу.
Кошка вертелась под ногами, требовательно мяуча, но кормить ее было нечем - мясо они вчера доели, а молоком Дарриша, не в пример деревенским Муркам, брезговала. Не забыть купить рыбы у мальчишек, наказал он себе. Селянские ребята частенько тянули бредень по узкой речушке, крупную выбирали, а мелочь или выбрасывали на расплод, или продавали кому
на уху. Черная кошка ведьмара была притчей во языцах, пожалуй, даже большей, чем он сам.
Ходили слухи, что он покупает для нее парное мясо. Висельников, разумеется. А даже и говядину - где это слыхано, переводить мясо на кошку, когда малолетки, бывает, мрут от голода в особенно суровые зимы.
Она терпеливо ждала, пока он оденется. Украдкой разглядывала его, он чуял затылком. Селяне считали, что густые усы и окладистая борода защищают их от сглаза, а кроме того, означают ум, жизненную силу и достаток. Интересно, что думала девушка о его двухдневной щетине, светлой, но все равно заметной? Да и волосы он стриг коротко, до плеч, чтобы не мешали. Впрочем, некоторые женщины считали его привлекательным. Кроме его внешности, таких женщин ничего не интересовало. Они использовали его, он использовал их, а потом
обычно жалел и, сколько мог, избегал повторения.
Алеся не из таких. Скорее наложит на себя руки, чем прикоснется к ведьмарю.
- И кто ж тебе моей подмоги искать присоветовал? Подружки или родители? - Спросил он.
- Нет у меня подружек. - Вздохнула она. - Я глупенькая, им со мной неинтересно. И родителей давно нету. Сирота я, у родичей живу. Сама идти надумала.
Девушка присела на корточки и осторожно погладила кошку по спине, тут же приметив блестки седины в густой кошачьей шерсти. Кошка была совсем старенькая, страх как костлявая, навряд ли перезимует - с жалостью подумала девушка. Старики баяли, что ведьмарь жил в лесу с незапамятных времен - еще Алесина прабабка бегала к нему гадать, - и всегда вокруг него крутилась черная кошка. Эта же или другая? Ведьмарь-то, похоже, нисколько не стареет, а кошка совсем плоха. И котеночка на смену не видать...
Он смотрел на них, не веря своим глазам. Дарриша никогда не приближалась к чужим людям. Особенно к женщинам. Ревновала. Правда, с возрастом все реже и реже. Наверное, давно уже считала ведьмаря кем-то вроде своего последнего, и оттого самого любимого котенка, давно переросшего мать, но все такого же непутевого.
И мало кто осмеливался приласкать черную кошку. В деревне таких отродясь не держали - только пестрых да полосатых. Черных кутят сразу топили, веря, что черными с головы до пят являются на этот свет только нечистые духи.
Прихватив котомку, он вышел из избы. Кошка выскочила следом, помялась на холодной земле и шмыгнула обратно. Села за порогом и серьезно смотрела, как он закрывает дверь - провожала.
Алеся метнулась было к знакомой тропинке, но он, не обращая на нее внимания, пошел совсем в другую сторону. Когда она, растерянная, нагнала его и засопела в спину, не решаясь подать голос, сказал, не оборачиваясь:
- Сначала я должен забрать свой меч. Возвращайся домой и жди меня там. А хочешь - пойдем вместе, это недалеко.
Он думал - она отшатнется, испуганно затрясет головой, но Алеся только жалобно посмотрела на него своими синими глазищами и покорно поплелась следом, не поднимая головы.
Он шел и молча злился - на себя, что пригласил, и на нее, что пошла. Нечего ей там делать. Не на что смотреть. И чего увязалась? Кто ее так напугал, что предпочла тетке и подружкам общество звероватого ведьмаря?
Девушка, осмелев, крутила головой по сторонам, любуясь осенним лесом, он же неотрывно глядел под ноги. Кровь на листьях успела высохнуть, потемнеть, но он терпеливо нагибался, подбирал запятнанные листья, где только замечал, и складывал в котомку, чтобы потом сжечь.
А в лесу было хорошо. Стоял один из тех теплых осенних деньков, наполняющих душу тихим бесхитростным счастьем и благоговением перед величавой красотой природы, вдвойне чарующей своей мимолетностью - неделя, другая, и нет ее в помине. Над головами, опадая, кружили в потоках солнечного света разноцветные листья, пестрым ковром устилаясь под ноги.
Алеся, заметно повеселев, то и дело отбегала в сторону, подхватывая с земли то желтое сердечко липы, то красную ладошку клена. Ворох осенних листьев, один краше другого, уже не умещался у нее в руках. Она даже засмеялась - серебристый колокольчик, разгоняющий злых духов, но тут же оборвала смех, боязливо глянула на него. Дуреха. Он отвернулся, чтобы не смущать.
Тропка виляла по лесу, обминая буреломные завалы и ямины. Он запомнил ее
бесконечным, мучительным кошмаром, и теперь сам дивился, до чего легко и приятно идти по шуршащей листве, нарочно поддевая ее ногами, вдоль величавых дубов, не спешивших оголять узловатые ветви, мимо дружно пожелтевших березок, мрачно-зеленых елочек, красавицы-рябины, притянувшей взгляд вызывающе-алой яркостью, исходившей деловитым цвирканьем сбившихся в осеннюю стайку синичек.
Он остановился так резко, словно услышал чей-то жалобный, умоляющий голос. Огляделся по сторонам, заметил, осуждающе покачал головой и, соступив с тропы, подошел к молодому кленику, беззвучно плакавшему янтарными каплями сладкого сока. Чья-то шкодливая рука, не подумав, на ходу полоснула его ножом, проверяя, хорошо ли заточен. Ведьмарь коснулся рассеченного ствола, что-то прошептал, и его рука поползла вдоль раны, оставляя за собой зеленую полосу молодой, не успевшей растрескаться от зимней стужи, гладкой коры.
- Пойдем. - Велел он, отступая. - Да рот-то закрой, перепел влетит.
- Как это вы его... а? - Прошептала она, переводя взгляд с дерева на его руки - обычные, ничем не примечательные, вот только без загрубевших мозолей и обломанных ногтей.
Он неопределенно пожал плечами, не зная, как объяснить простой селянской девочке, что он всего лишь восстановил нарушенное равновесие. И, если понадобится, с той же легкостью склонит чашу весов в другую сторону, одним прикосновением отняв жизнь у сломанного ветром деревца, чтобы не мучилось понапрасну, пытаясь напитать вянущие листья из скопившейся под упавшим стволом лужи.
- Пойдем. - Повторил он. - Уже немного осталось.
И правда - быстро дошли.
Алеся охнула и выронила листья. Сороки-вороны, недовольно треща и каркая,
черно-белой стаей взвились в воздух с мохнатого бугра и осели на ближайших деревьях.
- Не подходи. - Буркнул он. Раздувшийся труп волкодлака - не самое приятное
зрелище даже для мужчины, а уж девушке и подавно нечего на него смотреть.
"Вот и я бы мог... так же". - Подумал он, отводя взгляд от пустых глазниц
закостеневшей в оскале морды. Волкодлак так и не перекинулся человеком. Жаль. Интересно было бы глянуть, за кем он охотился последние три недели. Ничего, земля слухами полнится, скоро он узнает, где, в какой деревне, пропал рослый черноволосый мужик. Надо обязательно отыскать его перекид; вот закончит с дурехой и поищет.
Меч лежал там, где накануне выпал из опустившейся руки. Полузасыпанный листьями, он выглядывал из-под них черной, проржавленной кровью кромкой. Ведьмарь присел на корточки, бережно разгреб листья, поднял за рукоять и повернул острием вверх, оглядывая помутневшее
лезвие.
К воронам, облепившим ветви, подсела еще одна. Тут же поднялась свара - на новенькую набросились две товарки, та же лишь уворачивалась и глухо каркала сквозь едва приоткрытый клюв.
- Батюшка ведьмарь, а ты разумеешь, о чем они говорят? - С подкупающей
застенчивостью спросила Алеся, пряча глаза за приспущенными ресницами.
Он машинально прислушался. Вороны ругались. Из-за чего, он не видел. Несъедобного. Может, стянули у зазевавшейся женщины золотую серьгу или яркую бусину, а то отыскали на лесной тропе оброненную кем-то монетку.
- Нет. - Отрезал он.
- Совсем-совсем? - Неподдельно огорчилась она.
Он привычно отмолчался. Что значит "говорят"? Животные жили чувствами. Ругались. Радовались. Любили друг друга. Тосковали. Предупреждали об опасности. Испытывали жажду, голод, холод или боль. Это он понимал. Говорили только люди. И, по большей части, совершенно напрасно.
- А мне иной раз сдается - все-все понимаю. - Серьезно сказала Алеся. - Вот собака залаяла, дядя идет во двор проверять, а я и без того знаю - сосед по улице прошел, через забор от скуки глянул, Брас и брехнул для острастки.
- Бывает. - Равнодушно отозвался он.
- Дядя тоже не верит... - Вздохнула она.
- Дядя родной, кровный?
- Да, по матушке.
- Не обижает он тебя?
- Что ты, батюшка! - Оторопела она. - У них с тетей своих детей нет, так они меня доченькой называют, приданое богатое дают - корову стельную, земли пахотной две десятины, а может, и все три...
- И что, сыскался охотник? - Хмыкнул он.
Алеся мило покраснела.
- Сыскался... - Прошептала она. - Только я за него не хочу... не люб он мне, и все тут. Тетя меня увещевает: мол, стерпится - слюбится, ну, я ему пока ответа и не даю...
Ему хотелось сказать: "Так пошли его к багнику лысому! Ты девка красивая, невеста завидная, рано или поздно сыщешь парня по сердцу". Но какое ему дело до только-только заневестившейся дурехи, которая пока и сама толком не знает, чего ей хочется? Может, и вправду - слюбится...
- А недруги у тебя есть? - Спросил он.
- Откуда? - Неподдельно удивилась она.
Он пожал плечами.
- Мало ли откуда. Женихов у подружек не отбивала? Может, хвалилась чем - да позавидовали?
Она надолго задумалась, потом решительно покачала головой - нет.
- Ну ладно. - Буркнул он, прекращая расспросы. Авось на месте сумеет разобраться - кому и чем не угодила доверчивая дуреха.
Шорох листьев предостерег, насторожил его, заставив повернуть голову.
Крупный серый волк, наполовину укрытый тенью, пошатываясь на негнущихся лапах и гортанно, бессмысленно рыча, в упор смотрел на ведьмаря, не узнавая. В углах пасти пузырилась густая белая пена, хлопьями стекая на мокрую грудь.
"Вожак... Да как же его угораздило? - С неподдельным огорчением подумал он. - Зачем он подпустил к себе волкодлака? Защищал подругу? Волчат? Или просто стакнулись на лесной тропе?".
Он давно знал этого матерого, умного, полуседого волчару. Знал его стаю - самую большую и удачливую в этих краях. Знал любопытную, ясноглазую самку и ее сеголетний выводок, неуверенно пробующий голоса под растущей луной. Знал и искренне сожалел о том, что ему предстояло сделать. От укуса волкодлака нет спасения ни человеку, ни зверю и, наверное, старый волк это понял, убежав прочь от стаи, от той, кто была ему дорога, прежде чем застелет глаза пеленой необузданной ярости, что заставляет бешеного зверя кидаться на всех без разбору, пока не качнутся, выравниваясь, вселенские весы, остановленные недрогнувшей рукой.
Он принял волка в последнем его прыжке, беззвучно погрузив меч под грудную клетку, и Вожак содрогнулся, повесил голову, вздохнул в последний раз и умер. Ведьмарь, отшатнувшись, дал мечу завершить круг, и серая туша легко соскользнула с лезвия, осев на землю.
Все произошло так быстро, что Алеся не успела даже испугаться.
Бросив меч поверх мертвого зверя, он, не оглядываясь, пошел собирать ветки для костра. Пусть вороны клюют себе на здоровье волкодлака, чьи злые чары развеялись вместе со смертью, бешеный же волк, даже мертвый, представлял нешуточную угрозу для любителей падали.
Он принес одну охапку хвороста, вторую, третью... и столкнулся с Алесей, успевшей перепачкать платье смолистыми сосновыми сучьями, которые девушка по-женски неловко прижимала к груди. Будто не дрова собирает, а ребенка держит - подумалось ему.
- Ты-то чего руки пачкаешь? - Неподдельно удивился он.
Девушка бросила хворост рядом с волчьим трупом, тыльной стороной ладони смахнула налипшую на лицо паутину.
- Беда-то общая. - Серьезно сказала она. - Если человек ради общего дела руки запачкать побрезгует - ведь и ему в трудный час никто не поможет, верно?
"Дуреха. - Раздраженно подумал он. - Еще не знает, что можно запачкаться - да не грязью, кровью - с ног до головы, и все равно никто не придет тебе на помощь".
Он не стал возиться с трутом и кресалом - протянул распростертую ладонь к дровяной куче, и ее разом охватило жаркое пламя, как будто сквозь неплотно сложенные ветки пробежал Знич-огневик. При виде эдакого чуда Алеся вскинула руки к груди, прикрыв ладошками серебристую лунницу, и так округлила глаза, что ему стало неловко.
- И вправду бают - колдун... - Растерянно прошептала она.
- А то не знала, к кому шла. - Огрызнулся он, невесть почему обидевшись на эту бестолковую девку.
- Батюшка ведьмарь, прости! - Опомнившись, взмолилась она. - Не серчай на меня, неразумную...
Он досадливо дернул уголком рта и, наклонившись, поднял и бросил в костер
откатившуюся в сторону ветку.
Когда огонь начал убывать, а жар усилился, он вспомнил и вытряхнул из сумки собранные листья. Встрепенувшееся пламя слизнуло их на лету, обуглив и покорежив. Все, что осталось от Вожака - горстка пепла и россыпь тлеющих костей, хрупких и непрочных. И меч - невесть почему, не подкопченный пламенем, не оплавленный жаром. Раскаленное в угольях, желто-белесое лезвие казалось прозрачным, как упавший на землю луч. Ведьмак подцепил меч
веткой и выкатил из костра, и тот постепенно остыл, сменив жаркое свечение на скупой блеск кричного железа.
- Жалко... волка-то. - Неожиданно сказала Алеся. - Он ведь не нарочно...
- Жалко. - Согласился он и, подняв меч, пошел прочь, не оборачиваясь.


***

Светловолосый мальчуган лет пяти вприпрыжку бежал за отцом, держась за край просторной отцовской рубахи. Вокруг них, вспугивая лаем перепелов, широкими кругами носился рыжий кудлатый пес, одуревший от вольного простора. В кузовке за отцовским плечами перекатывались по дну несколько боровичков и волнушек. Отец и сын только что зашли в лес, немного порыскали на опушке, но кто-то побывал там допрежь их, забрав все годные грибы и тщательно укрыв мхом червивое крошево - чтобы родились в будущем году.
В лесу грибы попадались чаще, но все больше отцу - ребенок остерегался отходить далеко от взрослого, уже единожды заплутав в бору, а отцовский глаз еще не потерял молодецкой сноровки - выглядывал самый неприметный грибок, не пропуская на радость сыну ни единого. Мальчик постепенно осмелел, начал забирать в сторону и вскоре, пыхтя от восторга, уже нес отцу огромный, толстопузый боровик, не умещавшийся в обеих ладошках. Отец гриба в кузов не взял, а, разломив шляпку, растолковал сыну, что такие большие грибы всегда червивые и брать их не стоит. Сшибать и топтать тоже - Дед Гаюн может обидеться за неуважение к его дарам, и в следующий раз не одарит человека ни единым грибом. Мальчик слушал, испуганно озирался по сторонам - а ну как лесной дух и вправду разгневался за напрасно сорванный гриб, возьмет да и нашлет на них медведя аль серого волка? Но отец бережно прикопал гриб и пошел дальше, не опасаясь Гаюна, и ребенок снова осмелел. Уж со следующим-то грибом он не оплошает!
Рыжий пес, засидевшийся на цепи, все не мог нарадоваться свободе. Он звонко облаял
белку, скупо помочился у брошенной лисьей норы, поднял в воздух столб листьев, разгребая гнездо полевок, и теперь со свистом втягивал воздух чуткими ноздрями, наполовину уйдя головой в отрытую яму. Мальчик потянул пса за увлеченно виляющий хвост и, когда тот недоуменно оглянулся, серьезно приказал:
- Ищи гриб!
Пес вкусно чихнул, глядя на маленького хозяина умными смеющимися глазами. Из жарко дышащей пасти набекрень свисал перепачканный землей язык.
- Глупый! - Важно сказал мальчик и, оглянувшись, побежал догонять ушедшего вперед отца.


***

Ведьмарь, не таясь, шел по деревне, и встречные торопливо ломили шапки, кланялись в пояс и, шарахаясь к плетням, давали дорогу. Кто-то и вправду испытывал к нему благодарность, кто-то - недолюбливал, а то и ненавидел, но все без исключения - боялись. Он не отвечал никому даже взглядом, прекрасно понимая, какие потом пересуды пойдут по деревне. Алеся, не поднимая глаз, семенила на отшибе, но ей никого не удалось провести - всевидящие и всеслышащие бабки уже громко передавали друг другу на глуховатое ухо - мол,
нечисто у Претичей на подворье, ох, нечисто, неспроста сиротка ихняя за ведьмарем увязалась. А чем она с неклюдом расплачиваться будет - сказ особый, тут уж бабки обменивались самыми немыслимыми догадками.
Он оглянулся. Алесины щеки горели, как два пиона.
- Иди сюда. - Подозвал он. - Поздно уже таиться, а пустобрехов слушать и вовсе не след.
Она послушно нагнала его, машинально протянула узкую ладошку... и тут же отдернула, хотя он вовсе не собирался брать ее за руку.
- Вот наш дом, батюшка ведьмарь!
Он мимоходом окинул взглядом недавно подновленный плетень, добротную избу с петушком над крышей, чисто выметенный двор.
- Родичи твои где?
- На ярмарку поехали. Раньше вечера не обернутся.
- Добро. Ну, показывай свой сглаз...
Алеся, торопливо упав на колени, пошарила под крыльцом и выудила завернутый в тряпицу залом - три ржаных стебля, скрученных по всей длине и завязанных узлом под самыми колосьями. Ведьмарь еще не прикоснулся к ним, а уже понял - в заломе нет силы. Тот, кто крутил стебли, не шептал над ними наговорных слов, замышляя дурное. Более того - стебли были сплетены уже после молочной спелости колоса, они перегнулись и потрескались, а зерна в них успели выспеть и затвердеть. Заломы же обычно ставились для сглаза урожая, в
начале лета, а не перед самой уборкой, что лишало залом не только силы, но и смысла.
Ведьмарь покачал головой. Похоже, Алеся стала жертвой дурной шутки. Счастье еще, что только шутки. Он не сказал ей, что хранить под крыльцом настоящие заломы - зазывать беду уже в дом. Ишь, сыскала потайное местечко, дуреха.
- Ты кому-нибудь рассказывала о заломе? - Спросил он.
- Жениху. - Прошептала она, опуская сызнова набрякшие слезами глаза. Пальцы бездумно отряхивали платье, перепачканное на коленях землей и мелкими щепками.
- Зря. - Коротко бросил он.
- Почему? - Встрепенулась она и, кажется, впервые посмотрела ему прямо в глаза.
Потому что заломы на полях обычно ставят ведьмари и ведьмы. Потому что теперь, приключись какая беда с Алесей, ее семьей и хозяйством, все шишки посыплются на него.
Он хмыкнул и, не отвечая, пошел к хлевам. Пегий кобель, посаженный на цепь у калитки, молча встал и отошел в сторону, давая ему пройти. Бестолковая курица вывернулась из-под ног и, оголтело квохча, перемахнула через плетень в огород. Алеся метнулась было ее выгонять, но ведьмарь по-хозяйски сноровисто отпер хлев, и девушке ничего не оставалось, как войти туда вместе с ним.
Корова и овечки сейчас бродили в общем деревенском стаде где-то на пойменных лугах, и лишь больной козел недоверчиво уставился на вошедшего, на всякий случай попятившись в угол тесного закутка. Осмотр не занял много времени.
- Он отравился, но уже поправляется. - Непривычно мягко сказал ведьмарь, гладя круторогого, длинномордого козла по вздутому боку. - Чемерица или зверобой, а, возможно, и вороний глаз. Вечером зайдешь ко мне, я дам нужных травок.
- Да эдакой пакости на нашем лугу отродясь не росло! - Вырвалось у Алеси. Ведьмарь тоже так считал, но вслух сказал:
- Значит, теперь выросло.
- Так меня сглазили? Это правда? - Она так доверчиво смотрела на него своими бездонными васильками, что ему захотелось нагрубить этой дурехе, развернуться и уйти... или прижать к себе, как испуганную кошку, приласкать, пригреть, успокоить, чувствуя, как доверчиво расслабляются под ласкающей рукой напряженные до предела жилы.
- Кому ты нужна, девка? Подшутил кто-то - а ты сразу в рев. Меньше верь приметам, тогда и они над тобой всякую силу утратят. Авось замуж выйдешь - поумнеешь... - Он развернулся и ушел, не оглядываясь.
Он знал, что она растерянно смотрит ему вслед, все больше отдаляясь, и злился еще больше, чем когда она увязалась за ним.


***

Долгожданный гриб яркой шляпкой раздвинул желтые осиновые листья, красуясь в развилке корней невысокого трухлявого пня. Мальчик протянул к нему руку... и тут же отдернул, вспомнив, что белые пятнышки на шляпке, к сожалению, делают гриб несъедобным. Интересно, а если стереть эти гадкие пятна, выйдет ли из мухомора подосиновик? Пока малыш размышлял над этим серьезным вопросом, прибежал рыжий пес, которому большой хозяин строго-настрого наказал следить за маленьким. Подозрительно покрутив носом, шалопутный пес преобразился. Хвост, допрежь гордо закрученный баранкой, вытянулся в прямую линию, лапы напряглись, шерсть вздыбилась, а в мохнатом горле заклокотало злобное и вместе с тем испуганное рычание.
Мальчик, наконец, оторвал глаза от красивого, но, увы, вовсе никудышного гриба... и увидел нож. Длинный, охотничий, с рукояткой, оплетенной потертыми кожаными ремешками - черным и коричневым. Нож сидел глубоко в теле пня, на треть лезвия заглоченный узкой щелью, пересекавшей потемневший от дождей спил.
Пес зарычал еще громче, настороженно озираясь по сторонам. Рыжий хвост сам собой прижался к животу, зад просел, как у перепуганного щенка, по недомыслию забредшего на территорию большой злой собаки.
Мальчик схватился за нож обеими руками. Попыхтел, подергал. Влез на пень, уперся ногами, пошатал в разные стороны. Подумал - не покричать ли батьке?
И - выдернул.


***

Кошка подорвалась с места и зашипела, глядя сквозь стену. Острые когти, пробив подстеленную тряпку, впились в некрашеные доски и сразу разжались. Пригладив шерсть, кошка презрительно сощурила желтые глаза, повертелась на месте и, определившись, мягко уронила черное тело на полку.


***

Ведьмарь, неспешно бредущий к дому полями, зашипел и схватился за правый висок, куда словно долбанул с размаху увесистый, тупой вороний клюв. Боль отпустила так же внезапно, как и нахлынула. Опустив руку, ведьмарь пристальным взглядом нашарил дальний лес, едва темневший на краю земли.
Теперь он знал, где искать.
Ведьмарь огляделся - на сей раз, чтобы убедиться в отсутствии случайных зрителей. Встал поудобнее, равномерно распределив вес тела на обе ноги. Запрокинул голову, ощущая сквозь сомкнутые веки теплое касание полуденного солнца, широко распростер руки, принимая мир в объятья, сосредоточился, и миг спустя все его существо захлестнула волна безудержного, первобытного ликования, и он разом вспомнил, как это прекрасно - когда прыжок не влечет за
собой падение, а в жестких пластинах перьев трепещет упругий воздух.
Последней человеческой мыслью было: "Интересно, что бы подумала Алеся?".


Официальный сайт писательницы:  http://www.volha.ru/