Я видел огонь в их глазах, пламя ненависти к врагу, искру надежды на свободу, и негасимую веру в вождя. Доблестные бесстрашные воины, вчерашние рабочие, да и весь народ снова чувствовали Родину. И поганый вражеский сапог, топчущий родную землю двигал солдат вперед куда активней моих речей. И все же мы остановились у Москвы.
- Товарищ верховный главнокомандующий, эшелоны с Урала прибыли. Три дивизии, техника, артиллерия. – докладывал молодой офицер, капитан. И вести были приятные.
- Отлично, еще три получил маршал Кузнецов. Но нам осталось всего четыре километра до Столицы, а северный фронт растянулся между Ярославлем и Нижним… отстают, примерно на три сотни километров.
В штабе, непрерывно сотрясаемом разрывами вражеских снарядов, под тусклой лампочкой рассматривали карту трое офицеров, и я вместе с ними. Южный фронт, командование коим я взял на себя уже достиг Москвы. Чем ближе мы подходили, тем сильнее и яростней становилась оборона противника, но их поражение было делом времени.


В Москву я шел с передовыми отрядами. Яростные уличные схватки, пули и гранаты из каждого окна каждого дома, неистовство оккупантов на теряемых территориях, тому я был свидетель. Мы рвались к центру – захват командования лишит врага руководства, заставит сложить оружие. Изо всех сил сжимая сердце, что бы не разорвалось от неимоверного горя и отчаяния, при виде разрушенных стен Кремля, я продвигался к штабу противника. Будто павшие звезды пылающего рубина озаряли наш путь. А за моей спиной раздавался стон и крик, еще страшнее, чем десятки лет назад. Возрождение хуже смерти. Я карал. Карал всех, и тех, кто осмелился прийти войной на мою страну, и тех, кто предал свою Родину, сдавшись врагу, и продолжив жить и работать на оккупированных территориях. Да, это тоже безмолвное пассивное предательство, и ценой ему – смерть. А вдохновленная скорой победой армия, словно на крыльях свободы победоносно летела вперед, железным тараном сметая любые укрепления и заслоны. Но я будто чувствовал какую-то горечь, не было ожидаемого счастья, были казненные люди под гусеницами танков, заколотые солдаты, навек закрывшие остекленевшие глаза, горящие улицы, уничтожающие многострадальный город. Триумф, приправленный горечью, остается триумфом. Свобода ценой жизни сотен тысяч погибших остается свободой, цель, требующая любые средства, остается целью. Я остановился и оглянулся назад. Кровь, кровь, кровь, теплая, живая, свободная от тесных жил. Она согреет наших павших, в ней захлебнется враг, она окропит святую Русскую землю, замаливая наши грехи. И слезы, сдерживаемые в моих глазах, все сильнее наполнялись кровью. Штаб расположился на вечном нерушимом камне Красной площади.

Гвардии полковник не верил тому, что он действительно слышит мой приказ. Но неверие, не мешало исполнению. А самые худшие ожидания подтверждали виселицы, видневшиеся в окне штаба. Ряд наспех сооруженных деревянных конструкций.
- Врага убить, предателя – карать. Все, кто остался здесь, кто поднял руки тридцать лет назад, кто предпочел жизнь борьбе – предатели. Приказ – расстреливать. – я говорил ровно, отчетливо выговаривая каждое слово. Мне даже казалось, что я улыбаюсь. Да я и улыбался – радовался победе. Победа же закреплялась строгими мерами.
- Расстреливать русских, оставшихся в городе? Мы же освобождали их, товарищ верховный главнокомандующий! – Полковник не возмущался, не имел такого права, но отчаянно молил меня изменить приказ.
- Ни одного русского не будет расстреляно, изменники не принадлежат к нашему народу. Мы освобождали Родину, для истинных патриотов и бойцов. Тебе доверяется сложная и важная операция, не подведи меня, полковник. – кончилось время мольбы, еще тридцать лет назад прошло время слов, осталась эпоха смерти.
- Есть выполнить приказ! – отдал честь полковник, и, как на параде, чеканя шаг, вышел.
Через мгновение мне доложили, что схвачен командир восточноазиатского военного округа, Генерал Курич, Милорад Куринов, мой отец. Он находился на площади, плененный и сломленный, перед строем солдат, перед людьми преданного им народа. Он ждал суда, он ждал меня – отец ждал сына.
Безмолвные войска, заполнившие площадь освещало яркое заходящее солнце. У виселиц и стен стояли люди, многие сотни людей, ожидавших приговора. Тяжелый ветер тянул застоявшийся воздух, поднятая пыль окутала фигуру великого предателя истории мира. Он, в походном мундире, при всех орденах, стоял на коленях и смотрел лишь на меня. Я же, оправив свою неприметную старую серую шинель, приближался к нему. Конвоиры отошли. А мы долго смотрели друг на друга, я взирал на отца сверху. На морщинистом лице, жалкого, преклонившего колени старика, казалось, отражается боль, неизмеримая сильнейшая боль, и страшная мука, выжигающая изнутри его самого. У этого человека не осталось души, но сохранилась память, о далеком прошлом и светлых мечтах, о великой цели и великом страдании, он снова хотел ощутить себя русским. Хотя бы на секунду, на краткий миг, встать со мной плечом к плечу. И он, не сдерживая слез воскликнул только «Сын!» и припал к моим ногам, обхватил меня и зарыдал. Он всхлипывал, поднимая и опуская могучие плечи, все сильнее сжимая меня. Сквозь хрипы и слезы я слышал непрерывное «прости…». И даже среди солдат проносилось неощутимое сочувствие и жалость. То был милосердный, и потому непобедимый Русский народ. Я понял, что это не должно больше продолжаться, и наклонился к отцу: «Я прощаю тебя, отец, но свой великий грех ты должен искупить. Предатель» - сказал я ему.
-Предатель! – громыхнуло над площадью – Пролитую русскую кровь, он искупит своей смертью. Ты прощен, отец! Но прощение, не отменяет искупления. Повесить. – так коротко прозвучал последний приказ. И дряхлое тело старика было грубо поднято с колен.
Он делал последние шаги, поднимался по ступеням. И, окинув прощальным взглядом Столицу, гордо выпрямился. Он принимал смерть по офицерски, с честью. А палачи накинули веревку, на мощную шею, и ждали моего кивка. Последнее, что я заметил – застывшую маску решимости на лице отца, и кивнул. Потерявшее опору тело генерала дернулось вниз, повиснув на веревке, конвульсивно задергалось, а я молча ждал, когда наступит конец.
Победа! Страшная долгожданная, вымученная победа. В этот миг я говорю тебе, Константин Викторович, «прости» - я обещал. В эту минуту Родина торжествует свободу. Истертыми руками миллионов рабочих, загубленными жизнями миллионов солдат, выплаканными слезами миллионов женщин, и гибелью надежд миллионов детей мы достигли освобождения. Тогда мне виделся долгий и трудный путь возрождения.
Многие системы обороны сработали, но и многие ракеты достигли цели. Альянс, наконец, осознал мощь новой России, мировой перелом наконец свершился. Последняя мировая война достигла кульминации, пика, и в ход пошел последний аргумент, который человечество так тщательно берегло десятки лет. Повсеместные разрывы атомных бомб крушили несчастную планету. Моя Родина тоже нанесла ответный удар. Роковой удар. Всемирный обмен взрывами был недолгим, вскоре все кончилось. Я даже не умирал, просто перестал существовать. Мало кто поверит, но в последний свой миг я многое вспомнил, о многом подумал. И хорошо, что мне ни перед кем не приходиться оправдываться, ибо я прав. Я отдал всего себя идеи свободы Родины, но я и не жалел никого. Я был жесток, но не было других путей. Невероятно, но по вине всего лишь одного человека, меньше двух лет властвующего на малом клочке земли, уничтожен мир. Но я не жалею – великое предательство искуплено великим освобождением. Мы завершили свою эпоху. Надеюсь только на то, что кто-то все же останется. На их плечи ляжет груз созидания нового времени. Надеюсь, им не придется ничего исправлять.

 

19 августа 2009г.

Настрочить кляузу на пост