Издалека зову тебя –
Напрасно!
Дорог так много –
Не придешь ко мне.
Задавит голос камень
На душе,
И я не в силах одолеть препятствий.

Франсуа Мебон, по прозвищу Жаворонок «Крик»

Тибо настоял на том, чтобы потратить дурные деньги, доставшиеся ему на турнире, на собственные развлечения и на развлечения друзей. Франсуа, которым овладела бесшабашная радость от того, что состязание позади и можно уже не изображать из себя прославленного Жаворонка, не нужно никому доказывать своё превосходство и мастерство, привел приятелей в квартал, где было полным-полно непотребных девок и домов, где их содержали. У неказистого осевшего кабака с наглухо запертыми покоробившимися от сырости деревянными ставнями Франсуа остановился и жестом радушного хозяина пригласил друзей войти первыми. Бертран успел лишь прочесть название над входом – «Под жёлтой розой», как его втолкнули в дверной проём.
Внутри было очень жарко и светло – горел огромный камин, занимавший чуть ли не половину небольшого неопрятного зала с низким сводом, который частенько и на скорую руку чинили – то тут, то там на изрядно прокопченном потолке виднелись заплаты и выступавшие из пазов балки, которые по мере необходимости вставляли на место совсем прогнивших. Бертрану показалось, что здание в конце концов неминуемо должно было обвалиться под собственной тяжестью, тем более что над нижним залом имелся и второй этаж, и засомневался, не случится ли это уже нынешним вечером. Вдоль стен стояли несколько лавок и колченогих столов, залитых дешевых вином и похлебкой из требухи, вытирать которую считалось здесь, очевидно, недопустимо плохим тоном. У дальней стены Тибо разглядел опасно крутую и шаткую неосвещенную лестницу, ведущую в верхние покои этого дворца наслаждений. Бертран уже брезгливо морщил нос, учуявший запахи лука и горелого мяса, чад от которых, летящий со стороны кухни, копился по углам, делая свежую и белую паутину на стенах черной и жирной, и заставлял непривычные к здешним порядкам глаза слезиться.
Франсуа, чувствуя себя как дома, хлопнул в ладоши и зычно кликнул:
- Эй, мамаша Машо, к тебе гости!
По лестнице скатилась куча тряпья, проковыляла к посетителям и залопотала:
- Ах, а мы уж и не чаяли снова принимать вас у себя, мой прекрасный мессир! Значит, вы снова в наших краях, ах, ах, ах…
Крошечная старушка в обносках, которыми мог бы гордиться и восхитительной ветхости и возбуждающему жалость виду которых мог бы позавидовать любой профессиональный нищий не только Абри, но и самой столицы королевства, самозабвенно лебезила перед Франсуа, хлопая в ладоши и приседая, чтобы дать ему понять, как же она счастлива вновь видеть его «Под жёлтой розой». Она усадила дорогих гостей на самую лучшую скамью, которая почти не шаталась под ними и скрипела лишь чуть-чуть, и приготовилась выслушивать их приказания.
Франсуа принялся распоряжаться, и хозяйка кивала на каждое его слово:
- Мы останемся на всю ночь, тетушка Машо. Запри двери и не пускай сюда никого.
- А деньги? Деньги у вас есть, судари мои? – вдруг совершенно другим, хищным тоном, спросила хозяйка.
Тибо молча вынул из-под полы кошелек и потряс им под носом у старушки, но в руки не дал ей ни одной монетки. Услышав мелодичное позвякивание золота, тетушка Машо заулыбалась, причем оказалось, что у неё ещё полон рот зубов.
- Эй, сюда! Кто там есть…
Сверху спустились несколько женщин, довольно молодых, но изможденных. Наряжены они были гораздо лучше тетушки Машо, причем с таким расчетом, чтобы «показать товар лицом». Франсуа хмыкнул и подмигнул Бертрану.
- Ты! Поди сюда! – дернул он за юбку одну из девиц, чтобы она обратила на него внимание. Девица обернулась, подмигнула подругам и обвила тощими руками шею Франсуа.
- Чего изволите, мессир? Мы все к услугам благородных мессиров, если у них водятся деньжата, - умильно улыбаясь углом рта, произнесла она, умело тряся перед лицом Франсуа обвисшей грудью, что была хорошо видна в низком вырезе платья.
Франсуа расхохотался, спихнул девку на пол, так что та больно ударилась, и громко проговорил:
- Эй, весёлые девицы! Плачу той, которая сумеет оскоромить вот этого мальчишку, - он указал на Бертрана, - а ведь он ещё не знал плотских утех. Ну, кто возьмется?
Бертран зарделся и начал отнекиваться, на что ни девицы, ни Франсуа не обращали ровно никакого внимания – а шлюхи, соблазненные обещаниями платы и миловидной молодостью трубадура, уже тихонько принялись решать между собой, кого из них выслать в бой. Одна из них, та самая, кого приговорили идти на зверя, с желтыми крашеными волосами, подошла к Бертрану и с бесстыдством принялась гладить его и обнимать. Однако она поторопилась – бывший монастырский послушник не стерпел её дерзости и грубо оттолкнул девку прочь.
- Как ты можешь предлагать мне такие мерзости?! – закричал он на Франсуа. – Я воспеваю чистую любовь, и я же буду лежать, как скотина, с этими грязными тварями?! Это всё равно, что вываляться в нечистотах! Ты оскорбляешь и меня, и себя, и поэзию!
Франсуа выслушал Бертрана спокойно, но, дав ему договорить, медленно поднялся с лавки, повернулся, поднял колченогое сиденье на весу и молча швырнул его об стену – лавка, разумеется, тут же развалилась. Бертран испугался и растерянно придвинулся к чуть скривившему неодобрительно губы Тибо. Тетушка Машо высоко подняла линялые брови, а её шлюхи лишь пожали плечами – они в своём доме уже и не такое видали.
Франсуа высокомерно взглянул на юношу:
- А ты думал, будто всё, что мы сочиняем и поем – правда? Щенок! Мы лжем, беспрестанно лжем, кривляемся, вымаливая, как подаяния, восхищение слушателей. Ты думаешь, будто есть Любовь настоящая? Ложь, ложь, ложь! Её нет, не было и никогда не будет на свете, потому что люди – двуногие скоты, как ты совершенно верно сказал, а неужели скоты достойны испытать настоящую Любовь? Они не умеют ценить даже ту обыкновенную, глупую земную любовь, которую они называют любовью! Не веришь мне? Что ты так испуганно хлопаешь ресницами? Не затыкай уши, не смей! Слушай меня, лжеца, - сегодня ночью лжец будет говорить правду. Всё, чему я всегда служил, всё, чему служу сейчас, и всё, за что, несмотря ни на что, хочу подохнуть, продолжая служить, - ложь! Нет любви – есть похоть! Взгляни на этих девок – они знают о любви, о той любви, которая одна и нужна человеку, больше всех поэтов, вместе взятых. «Заплатишь несколько монет – никто тебе не скажет: «Нет»»! Они знают цену любовным клятвам, признаниям и вздохам, самую точную цену – до последнего денье. Они слышали любовное бормотанье тысячу раз – когда опившиеся, вонючие мужчины слезали с них, отрыгивая и завязывая тесемки на штанах после того, как сбросили в шлюх своё мерзкое семя. Шлюхи знают, как сопят им в лицо, тужась удовлетворить свою похоть с помощью их тел те, кто, возможно, наутро идет к своим невестам, чтобы смирно и благопристойно сидеть у их ног – вот те любовные вздохи, которые потаскухам известны. Здесь, «Под жёлтой розой» - правда! А мы лжем, мы лжем, мы лжем!
Девки обступили Франсуа кругом и внимательно его слушали. Старуха хозяйка в испуге шамкала ртом, опасаясь, не бесноватый ли Мебон. Бертран чуть не плакал, а Тибо даже в публичном доме сохранял невозмутимую улыбку ангела – его спокойное лицо было равнодушно.
Франсуа обвел глазами комнату, неожиданно вцепился в плечо одной из обитательниц дома, притянул её к себе и впился злым поцелуем ей в шею.
- Что ж, будем продолжать лгать, если ничего не умеем больше, - произнес он, отпуская потаскуху. – Ночь до утра принадлежит нам. – И он кивком головы приказал облюбованной им шлюхе идти за ним.
Девица, глупо хихикая, покорно пошла за Франсуа в угол, где было навалено какое-то тряпьё – в удачные дни наплыва посетителей он не пустовал, когда отдельные комнатки наверху все бывали уже заняты. Обычно за парочкой задергивали залатанную холщовую занавеску, но Франсуа запретил опускать завесу – девица, не смущаясь, легла, куда было велено. Бертран едва не сгорел со стыда, но Тибо лишь пожал плечами: он знал, что именно этим всё и кончится. Он уже достаточно насмотрелся на выходки Жаворонка. Что же касалось самого белокурого трубадура, он предпочитал выбирать не торопясь – даже в такой трущобе, как «Под жёлтой розой», можно было найти стоящее тело. И, потребовав вина и стаканы и пригласив с собой за стол девиц, Тибо не спеша стал приглядываться к лицам. Из жалости он часто подливал и Бертрану, который совсем засмущался – нет-нет, словно против собственной воли, но юношу тянуло взглянуть в тот угол, откуда доносились жестоко мучавшие его звуки тем самых вздохов, о которых упоминал Франсуа. Вид открыто творимых непотребств терзал Бертрана, но при этом разжигал его любопытство просто нестерпимо, пока наконец Тибо, по праву старшего, не отправил его наверх с одной из девиц. Проходя мимо Франсуа и купленной им шлюхи, Бертран уже нарочно смотрел во все глаза, зная, что распаляет себя, и зная, для чего распаляет.
Тибо, чуть улыбаясь разными по цвету глазами, указал старухе на двух молоденьких, только прибывших в дом терпимости и потому ещё не тронутых никем девушек – хозяйка похвалила выбор гостя и его верный глаз.
- Просто-напросто я очень брезглив, - обронил в ответ на льстивое лопотание мамаши Машо Тибо, весело покосившись в сторону разомлевших Франсуа и его дамы.
Трое друзей изрядно напились – особенно Тибо, удививший даже бывалого завсегдатая кабачков Франсуа. После половины ночи, проведенной в веселом доме, трубадуры шли к себе на постоялый двор, перегородив собой улочку, правда, пустынную по случаю позднего часа. Франсуа в голову пришла одна мелодия, к которой он пытался подобрать слова и теперь повторял строки, прежде прочих сложившиеся в уме:
- Я не он!
И никогда им не был!
Я не он!
И потому она держится свысока,
Но если б он был я – было б не так.

Жаворонок остановился, тяжело привалившись к стене какого-то дома. Звезды, вдохновляющие поэтов, показались ему насмешливыми, полными издевки глазами.
- Ты – пьяная скотина, чего же тебе ещё? Возжаждал счастья, о котором поешь? Никогда трубадуры не были любимы взаимно, не забывай…
Тибо уселся на землю, отупев от вина и заглушенного сомнения – или догадки? – и ни в голубом, ни в карем глазу не присутствовало ни одной мысли. Франсуа пробормотал, хотя ему хотелось завопить громко, на весь мир, на всё звездное небо:
- Я не он!
И никогда им не был!
Я не он!
И потому она смотрит не на меня,
Но если б я был он – было б тогда…

Я – ничто,
Он – солнце в небесах,
Я – немой,
Чары в его словах,
Он красив –
И не сравнить со мной,
Мы не похожи с ним –
Да, я другой!

Что-то мягкое уткнулось ему в плечо – это юный Бертран плакал обильными умиленными пьяными слезами, повторяя:
- Какие красивые стихи, Жаворонок, какие красивые…
Франсуа покачал головой, прижимая к себе впервые упившегося вдрызг мальчишку:
- Я не он!
И никогда им не был!
Я не он!
И потому она в меня не влюблена,
Но если б он был я – она б была…

Выбрать ей
Из нас двоих легко –
Я лишь тень
В славе побед его,
Мой полет
Ниже, чем он парит –
Я подражаю лишь,
А он творит!

- Ты великий человек, Жаворонок, я горд дружбой с тобой. Ты отыграешься за всё на следующем турнире, так?
- Отстань, дурак, - отворачивался Франсуа от поглупевшего, дышащего ему в лицо перегаром и луком, Бертрана. Юноша повис у него на шее – озлобившись, Франсуа с силой отпихнул его от себя. Тело Бертрана бесчувственно ударилось об угол дома, голова мотнулась, из носа вытекла струйка темной крови. - Я не он…
Франсуа всхлипнул и легонько пнул ногой лежащего без движения Бертрана.
- Эй, мешок с сеном, поднимайся!
Бертран не шевельнулся.
- Не ночевать же нам из-за тебя вдобавок ко всему ещё и на улице? – с трудом сообразив, что с приятелем что-то не так, проговорил Франсуа, наклоняясь и тряся Бертрана за плечо.
- Тибо, - вдруг глухо позвал Жаворонок.
- А? – Король трубадуров поднял голову и тут же бессильно уронил её на грудь.
- Он мертв, Тибо, - так же глухо продолжил Франсуа. – Я убил его…
До Тибо никак не мог дойти смысл сказанного.
- Я позову стражу, Франсуа, - сказал он и, нетвердо держась на ногах и хватаясь за стены, двинулся вперед. Зачем он ищет разъезд ночного караула, поэт не знал – цель и причина постоянно выскальзывали из его памяти. Кого-то убили – следовательно, без стражников не обойтись. Так за чем он сейчас идет?
- Ба, это господин менестрель! Что с вами – уж не ранены ли вы? – раздался впереди голос, и капитан караульного отряда, что встретился друзьям вчера утром у Новых ворот, спешился, подхватывая качающегося Тибо. – Клянусь честью! – обернулся он к своим солдатам, остановившимся поодаль. – Не ранен, а мертвецки пьян! – солдаты сочувственно переглянулись: мессир трубадур отмечал свою блистательную победу на сегодняшнем турнире.
Капитан был готов позаботиться о любимце графини Прованской и предложил Тибо проводить его до гостиницы, если только мессир менестрель в состоянии вспомнить её название.
Название гостиницы Тибо забыл, но вспомнил кое-что другое.
- Убили, - показывая в ту сторону, откуда пришел, проговорил он невнятно, но капитан, сразу посуровев, скомандовал отряду следовать за ним и Тибо.
Франсуа сидел около Бертрана, тормоша юношу, но тот уже не мог очнуться. Стражники скрутили не сопротивляющегося Франсуа, один из них поскакал в казарму за повозкой, куда собирались погрузить мертвое тело.
- Вы, мессир, тоже пойдете с нами, - сухо приказал капитан Тибо, мало-помалу трезвевшему.
Трубадуров доставили в Шато де Призон – небольшой замок неподалеку от ратуши, в котором судили преступников, пытали их, и под фундаментом которого, глубоко внизу, были вырыты подземные камеры и казематы.
Франсуа тут же по прибытии сдали на руки приставам и тюремщику, а Тибо капитан пока задержал в караульном помещении, уверив начальника охраны, что:
- Это, должно быть, только свидетель злодеяния – разве столь известный человек станет убивать кого-то? Согласитесь, мессир.
Начальник согласился, и Тибо оставили в надвратной башне, вместе со сменившимися или собирающимися в караул солдатами, под их присмотром.
Тибо сел на лавку, не обращая внимания на грубоватые дружеские тычки соседей справа и слева, сочувствующих такому молодому и, как им сказали, бывшему в милости при дворе их графини и самого короля, господину, попавшему в передрягу, от которой крепко попахивало виселицей. Низко наклонившись и пряча лицо в ладонях, трубадур обдумывал случившиеся. За себя он не боялся – если даже сейчас его ещё не заперли в камере, значит, не подозревают в убийстве. Но Франсуа…
Жаворонок, Жаворонок – что ты наделал! Сам Тибо, как ни старался, не мог восстановить в памяти событие – виноват ли Бертран или его друг? Или кто-то совершенно посторонний напал на мальчика? Из-за чего мог убить человека Франсуа – но, как известно, у Жаворонка весьма вспыльчивый и раздражительный нрав, и та встреча перед воротами… Франсуа тогда почти задушил Бертрана – что это было, как не доказательство его ненависти к юноше? Жаворонок, Жаворонок!..
Кого просить о заступничестве? Будь они сейчас в Доннэ – конечно, короля, он сквозь пальцы смотрел на такие провинности (а Тибо старался убедить себя, что Франсуа убил не нарочно), но здесь хозяйкой всему была Катрина Прованская, которая хотя и была доброй покровительницей трубадуров, но была также непредсказуемой в своих решениях женщиной.
Нет, идти сразу к ней не годится. Лучше всего, чтобы кто-нибудь ходатайствовал перед графиней за Франсуа. Прованских сеньоров Тибо плохо знал и не мог ни к кому из них обратиться.
«Я не он…» - эта песня Франсуа прочно вросла с память, мешая думать. Если писать к королю, письмо даже с самым быстрым гонцом не успеет до казни Франсуа – пока король Генрих разберет его прошение, да и дойдет ли до него столь ничтожное дело, которое наверняка не пропустят секретари и советники. Жаворонок, Жаворонок!..
«Я не он…»
Неужели это последние стихи Франсуа?!
«Выбрать ей из нас двоих легко…» - о ком он это сказал?
О ком?..
- Эй, мессир менестрель, ваш приятель сознался, что мальчишку прикончил он, и один, без вас, - оглушил задумавшегося Тибо голос стражника.
- И что же? – спокойно спросил поэт, выпрямляясь.
Стражник весело округлил глаза:
- Неужто хотите тут всю жизнь просидеть? Или предпочитаете расположиться внизу – там и прохладнее, и избранное крысиное общество? Добро пожаловать, коли нравится!
Солдаты вокруг захохотали.
- Идите, идите подобру-поздорову, мессир, не держим вас больше, - и стражник распахнул дверь перед Тибо.
За стенами Шато де Призон сияла ночь. Тибо брел по улице, думая о способах помочь Франсуа, спасти его от эшафота или хотя бы облегчить участь – наверняка перед судом его друга по давней судебной традиции будут пытать.
«И потому она держится свысока, но если б он был я – было б не так…»
Графиня Веритэ… Ближайшая подруга Катрины Прованской, дама сердца Франсуа, он рассказывал, что жил при дворе её отца, старого графа. И Тибо она не откажет… он знает. Короля трубадуров без помех пропустят в Осэон, он добьется встречи с графиней Клариссой, а уже она непременно выручит из беды Жаворонка. Нужно было только дождаться утра.
Тибо зашагал ко дворцу.