STELLACADANTE

Заплачет небо жемчугами.
Как хороводы белых птиц
Коснутся света одеянья
Забытых улиц и бойниц.

Как перья призрачные лягут
С рассветным лучиком тепла,
Так лик божественный предстанет
Среди лазури и сребра.

И звезды тысячами искор
На землю, черную от зла,
Подарят свет безмолвный, чистый,
И вновь забьют колокола.





Стул пошатнулся и упал. Так всегда случалось, когда в комнату входил Аметэй. В его природе было создавать вещи, а не ломать, но стулья его панически не любили. Может, в далеком детстве он случайно сломал свой стульчик, а может, это была вражда поколений – но эльф предпочитал кресла или обычное седло. Особенно принимая во внимание то, что большую часть своей жизни он проводил в пути – на коне.
Аметэй обладал всем. Он был высоким, изящно – худым, с тонкими артистичными пальцами. Его глаза были словно из прозрачного морского стекла, брови черными, нос правильным. Он говорил бархатно и ядовито. Услышав его голос, девушки падали в обморок. Кроме того, он был эльфом! Отлично владел луком и играл на гитаре. Только он был… лысым!
Услышь это любой нормальный человек от бродячего менестреля, он прибил бы его его же лютней. Не бывает лысых эльфов! Это смешно! Это глупо! Испокон веков у эльфов длинные красивые пряди, из которых соблазнительно выглядывают острые ушки! Нет, правда ушки были, весьма настоящие, но торчащие из голого черепа…
В общем, Аметэй стал как раз той инновацией, какая требовалась тогда людям.
Чудище подняло стул и само уселось на него. Деревянное приспособление заскрипело, сиденье прогнулось, но пока что выдержало.
- Тэй, пить будешь? – прохрипел сквозь загнутые клыки дракон.
- Бросил, - уклончиво мотнул головой эльф. В лирических сказаниях у него должны были бы шелковым полотном разлететься волосы, отдельными прядками замирая в сияющем воздухе. Но… он все же был лысым.
- Ну бражки! – ласково оскалился ящер, подвигая мужчине высокую деревянную кружку с пивом. Аметэй, в поисках дивана или, хотя бы, бочки, зашагал по комнате. Его глаза беспокойно обследовали полки с книгами, большие сундуки со всяким приятным личным мусором, заваленные цветными лоскутками горшки с пальмами.
- Я теперь пью только эль, - молодой эльф еще раз пробежался взглядом по комнате Чудища и, наконец, нашел себе уютный бархатный пуфик. Пуфик в родстве со стульями уж точно не состоял.
- А бражка? – расстроено пробормотал дракон, чешуйчатой лапой поглаживая кружку, как несправедливо обиженного ребенка. – Она же крепенькая…
- Нет! – упрямо возразил Тэй и сам расстроился. – Точно завязал!
- Ну, как знаешь, - отмахнулся ящер и одним мощным глотком опорожнил свой сосуд, - не мужик ты!
- Я – эльф! – возмущенно подскочил юноша и опрокинул пуфик. По полу запрыгали разноцветные стеклянные шарики, некогда запрятанные мамой Чудища под подкладку.
- Ты не эльф! – забулькал удовлетворенный дракон, брага сразу ударила ему в голову. – Эльфы – они с волосами. А ты – без, значит, не эльф!
- Ну и пей тут сам! – обиженно пробурчал эльф и направился к двери, - ты тоже не дракон, ошибка природы!
Дракон отмахнулся пустой кружкой и полез в бочку за добавкой. Аметэй, собирая в кулак все свои попранные чувства эльфа, вышел из скалы и побрел искать своего коня.
За лесом медленно светало. Все небо было розово-персиковым, высокие деревья подсвечивались снизу встающим солнцем. В такой момент хотелось взлететь, хотелось быть нежным и милым. Это особенное свойство рассветов.
Парень шел по мокрой земле и хвое, нарочно наступал замшевыми сапогами в слегка дымящиеся испарениями лужицы. В отличие от открытого пространства перед пещерой дракона, в лесу было еще очень темно и сыро. Остался даже курящийся туман в корнях.
- Не эльф я, - тихо ругался Тэй. – Драконы тоже бывают только кровожадными людоедами! А не вегетарианцами!
Его конь убежал еще вечером, мол, сам тусуйся с психом, не мое дело. Поэтому его поиски были вежливо отложены на утро. В лесу травы нет, проголодается – прибежит. Конечно, у эльфа не было никакой травы или иной лошадиной снеди, но конь-то этого не знал!
Был, правда, и второй вариант… Его животный друг вполне мог найти за лесом недорогую таверну и устроиться там. А что, это было неплохой идеей…
Мужчина обрадовался мыслям о горячей еде и эле, и наугад устремился в чащобу. Солнце уже окончательно вылезло из своего вселенского ложа и теперь сияло начищенным серебряным пятаком над деревьями. Из кустов и нор начали лениво выползать лесные ящероподобные и другие зверушки. Они уважали эльфа. Эльфы всегда были частью великой природы, ее разумной частью.
Пропуская длительные блуждания по лесу, Аметэй все же вышел к небольшой прогалине между двух рек. Его лошадь обнаружилась там же – вместе с таверной, водяной мельницей и пьяным мужиком в стоге сена.
Эльф вздохнул и направился к воротам, когда из деревянных дверей, расшибая нос одной створкой и снося другую, вылетел молодой деревенский тролль в одной рубахе. Следом за ним вышла невысокая круглолицая девушка с растрепанной русой косой и с молотом в руке.
- В следующий раз следующего раза уже не будет! – грубо рявкнула она и послала молот в красивый полет вслед за хозяином. Тролля это, конечно, не убило, но наверняка оставило множество «приятных» воспоминаний.
- Обижать слабых и маленьких нехорошо! – притворно покорил ее Аметэй.
- В следующий раз не обижу, а налью настой чистотела и паслена в пиво! – огрызнулась она и только тут заметила подошедшего. – А, Тэй, приветик!
Она моментально изменилась – стала хрупкой и невинной, как лезвие кулуарки. Стыдливо поправила сбившуюся тунику на бедрах, вывесила на груди вязаный амулет с гематитом.
- Мой стукнутый на голову конь здесь? – спросил он, молниеносно обводя взглядом тоненькую фигурку девушки.
- Ночью пришел, весь двор перебудил, колокольчик у двери сожрал, - перечислила она, - лучше забирай его скорее, не то и косу мою сожрет!
Из-за угла дома заинтересованно выглянула рыжая морда коня и невинно заморгала длинными ресницами.
- Вланка, снова из дома ушла? – поинтересовался парень и обреченно провел рукой по сияющей лысине. – Кажется, искала корни мандрагоры?
- Не-а! - протянула травница, поморщив носик. – Тут у Моровок грифон появился, всю ночь не спит и песни распевает. Один «очень крутой» рыцарь к нему полез, так чуть уши не оторвало! Я ему мазь зверобоя готовила.
Аметэй подошел к стогу сена и задумчиво подергал за палец спящего там пьяницу. Изо рта у того вырвался то ли глубокий храп, то ли ругательство в адрес эльфа. Вланка смахнула на его лицо клочок сена и грустно вздохнула.
- Эль есть? – уныло повернулся к ней эльф.
- Брага, - сразу оживилась девушка, - и ты меня угощаешь!
Она тут же бодренько двинулась к дверям, подхватив меланхоличного мужчину под локоть. Но коварный Тэй пресек все ее мечтания на корню.
- Я завязал, - как мечом, рубанул этой фразой он травницу. Она замерла, жалко дрогнула, на большие серые глаза накатились слезы.
- Ты завязал… с брагой? – в ее устах это звучало подобно братоубийству. – Ты что! Как ты мог докатиться до такого! Да лучше б ты волосы себе отрастил, предатель!
- Вланка, не дави! – заныл он. – Я не хочу через пару лет стать таким, как этот!
Аметэй ткнул пальцем в нос пьяницы, попавшего в неудачное время в неудачное место. Девушка сбросила быстрым движением головы с плеча толстую косу и положила кулаки на бока.
- Ладно! На сегодня прощаю, – она снова вцепилась в парня и потянула к конюшне, - забудем об этом твоем смертном грехе, но с моими условиями. Проводишь меня к Моровкам.
- Зачем? – вяло возмутился эльф. – Не хочу-у-у...
Этот звук, вырвавшийся из его горла, был произведен следствием внезапной атаки коня. Его своевольная животина врезалась головой во Вланку, которая соответственно свалилась на Тэя, и недовольная пара упала. Довольный же содеянным жеребец радостно топтался на месте недоумевая, отчего эти два хозяина лежат на земле, скрипя зубами.
Но сегодня, в отличие от пьянчуги, рыжему повезло. Его оседлали, накормили и погнал к Моровкам – к великому удовольствию Вланки. Таверна находилась не так далеко от села, в принципе, кому она нужна в лесу? Поэтому ехали медленно (два взрослых человека на одном коне – попробовали бы сами), но весомо. За час преодолели длинные засеянные поля с вороньем, небольшую речушку и лесок, когда, наконец, из-за лохматых ив выглянули первые дома Моровок.
Это было обычное селишко, двести домов между деревьев, треть – двухэтажки; церковь с тремя колоколами, торговая лавка, пекарня и ястребятник. В ястребятнике выращивали птиц, специально обученных истреблять ворон.
Конь с двумя седоками въехал на небольшую цветущую площадь в центре Моровок. Резко замер, скинул с себя эльфа и травницу, и побрел искать симпатичную кобылку. Вокруг упавших уже собралась небольшая толпа любителей-любопытных, профессионалы-любопытные наблюдали из окон домов. Первой опомнилась Вланка, вскочила на ноги и торжественно провозгласила:
- Их величество эльф Аметэй и мое высочество травница Вланка прибыли на место происшествия к некому сэру Лютвину. Есть такой?
Из толпы робко выделился угловатый силуэт, подталкиваемый в спину соотечественниками. На вид ему не стукнуло еще и сорока, хотя по голове в детстве возможно и стукнуло, причем чем-то тяжелым. От того и плечи ссутулились ниже живота, и лысый кружок на макушке.
- Лютвин? – подозрительно уточнила девушка.
- Ась! – по-монгольски сощурился и поднял руку над ухом рыцарь.
Вланка, чтобы не засмеяться вслух, поскорее зажала рот ладонью.
- Ему по ушам пристукнуло, - подтвердил один бородатый мужичок из-за его плеча, - лечай, коль приехала.
- Да… - обернулась травница к эльфу, - весело щас будет. А вот ночью…
Люди расстроено махнули руками и разошлись по делам. На площади остались лишь Аметэй с Вланкой и горе-рыцарь.
- Скоро блинчики… - задумчиво пробормотал Лютвин.
- Давай сюда уши! – специально разделяя слова большими паузами, сказала девушка герою. Он, конечно, снова «асьнул», за что и был сгребен за пострадавшие выпуклости и потащен к сумке. Из сумки незамедлительно извлекся небольшой граненый флакончик из темного стекла. Эльф любопытно попытался принюхаться, но получил по носу.
- За что? – обиделся он.
- Вот будут у тебя воздушные пробки в носу, тогда и узнаешь, - отсекла травница и раскрутила крышку. Из узкого горлышка вытекла струйка розового дыма.
- Это крайние меры, - серьезно сказала она и, замотав предварительно шарфом лицо, резко брызнула недоумевающему Лютвину в оба уха по несколько темных капель.
Минуту все было тихо.
А затем рыцарь, с дикими воплями запрыгал по площади – из ушей у него шел дым, а по щекам градом сыпались слезы.
- Печетпечетпечет! – речитативом вопил он, пытаясь руками оторвать себе голову. – А-а-а!!!
- Вланка, точно все нормально? – поинтересовался у подруги Аметэй. – Может, ему немного больно?
- Нет, что ты! – сразу успокоила его девушка. – Ему очень больно!
Но внезапно все закончилось. Рыцарь недоуменно застыл перед путниками, почесывая свою лысеющую голову.
- Сэр? - обратилась к нему Вланка.
- Да не кричи же ты так, девочка! – скорчил он гримасу. – Не глухой же!
- Ого! Мое новое зелье действует! – обрадовано заверещала она. – Ты рад, дедок?
«Дедок», зажимая уши ладонями, быстро всыпал в руку эльфа несколько монет и убежал подальше в село.
- Он теперь отлично слышит! – все еще ликовала травница. – Надо будет отдать зелье в массовое производство!
«Скоро она изобретет мазь от облысения!» - мысленно ужаснулся парень.
- В общем, забирай мелочь и иди домой, – объявил он счастливой изобретательнице.
- Как? – опомнилась она от радостного забытья. – Никуда ты от меня не денешься! И деньги эти – может, тебе и мелочь, а я за них месяц жить могу!
- Ну ты ведь вылечила его, - заныл парень, уже повиновавшись своей судьбе.
- Да, - кивнула она, - а теперь я хочу посмотреть на грифона. Никогда не видела живых грифонов!
Спорить тут было бесполезно. Закусив зубами амулет, травница распустила косу и позволила волосам упасть на плечи.
- Не на свидание идешь, - буркнул Аметэй.
- А почему бы и нет, - Вланка крепко сжала руку мужчины и потащила его из Моровок в лес, - Тэй, скоро вечер – как раз начнется самое интересное!
«Боже, не дай мне оглохнуть и испытать на себе ее зелье!» - отчаянно подумал эльф.
Перед закатом в деревне начали лаять собаки. Они, бедняги, не могли зажать себе уши лапами, поэтому попросту пытались заглушить дикое пение грифона собственными звуками. Селяне, уже обученные горьким опытом, затыкали щели в дверях и окнах просмоленной мешковиной. А также в ходу были беруши – изобретение Моровского старосты – цилиндрические восковые палочки, вставляющиеся в уши. Но абсолютно действенного оружия против воплей грифона не было.
Зверь обнаружился не так далеко в лесу. Сперва могло показаться, что он дремлет, но это был обманный маневр. Он готовился к ночным гуляниям – грел себе горло.
Едва Вланка увидела грифона, то тут же бросилась его ощупывать и осматривать. На самом деле звероптиц был не таким большим, как те же коренные драконы. Да что уж там, он едва дотягивал до крупного мэрлинга. Зато это был действительно красивый грифон – шкура на теле шоколадная и шелковистая; лапы длинные, но не жилистые. Перья на крыльях и голове – остроконечные, бирюзовые, отливающие серебристым металлом. Чем и не преминула воспользоваться травница – если бы не эльф, несчастный певец был бы ощипан, словно курица. На его клюве даже каким-то сюрреалистическим образом застыло недоуменно – оскорбленное выражение.
- Люди совсем обнаглели! – не очень агрессивно прорычал он. – Я к ним в дома не лезу, жить не мешаю!
- А вот и мешаешь! – фыркнула девушка. – Такой дурдом ночами устраиваешь!
- Это все моя бессонница, - лениво протянул грифон и положил орлиную голову на лапы, - а вы, собственно, кто? Кормежка с самодоставкой?
- Э, не-не! – храбро распушился Аметэй. Странное сочетание – распушившийся лысый эльф! – Только подойди, стул пернатый!
- Ну сколько можно! – зверь закрыл глаза лапами и печально вздохнул. – Я всего лишь спросил кто вы и что здесь делаете… О, ты гитарист!
- Я просто странствующий эльф Аметэй, а это – особо опасная травница Вланка. Мы здесь лечили рыцаря, оглушенного твоим ночным пением. И да, я – гитарист, - одной быстрой фразой выдал Тэй.
- М-да? – задумчиво спросил грифон. – Меня зовут Гарик. Давай так, - Вланку он принципиально не замечал, – ты мне сыграешь, а я вас за это не съем.
- Нас он нас не съест все-равно, - подпихнула в бок друга девушка. – а ты сыграй, сыграй!
В отличие от стульев, музыкальные инструменты эльфа обожали до беспамятства. При его желании, они могли бы даже ему тапочки приносить – но парень их не носил. Поэтому сыграть, даже перед лицом смерти, было его святейшей обязанностью.
- Ладно, что играть? – как-бы нехотя согласился он. – «Эльфийские баллады», «Лесного дракона», «Снежный хлеб» ?
- Колыбельную. Ты знаешь какую-нибудь колыбельную?
- Чего? – в один голос переспросили путники.
- «Вишневый ветер» - умеешь? – настойчиво прошептал Гарик.
Аметэй так же настороженно кивнул головой и снял с заплечья гитару. Слово превосходящего в размерах и силе противника – закон.
Вланка почистила себе место на земле и села, парень прислонился спиной к дереву. Грифон, словно верный пес (размером с небольшой сарай), лежал, положив голову на лапы. В общем, обстановка была умиротворяющей.
Первый звук гитара издала сама. Эльф управлял ею, ласкал ее струны, как женщину, - музыкой это нельзя было назвать. Это было нечто воздушное, неуловимое, как прозрачные небесные ленты из розового шелка. Гарик лежал, млея от блаженства, полуприкрытые глаза поблескивали. Он засыпал, окутываясь в сладостный дурман колыбельной.
Впервые за столь долгое время Моровки спали спокойно. Кто бы мог подумать, что самое лучшее лекарство от бессонницы – эльфийская колыбельная, а лучшая травница – Вланка, потому что именно она привела Аметэя туда.
Ровно три ночи парень играл на гитаре колыбельные. В отличие от счастливых остальных, его тошнило, ему хотелось есть, его глаза резались и слезились, а пальцы задубели. От усердия на лысой голове появилась щетина. И вот на четвертую ночь у него начались галлюцинации.

Чудище плеснул забористой браги в широкую кружку и подвинул к товарищу. Себе он наливать не стал, а приник прямо к горловине кувшина.
- Ты же завязал, - передразнил он эльфа, - только эль, никакого пива…
- Да отстань ты, - грубо буркнул Аметэй… и залпом осушил всю кружку. Дракон уважительно присвистнул.
Немного посидели в молчании. Дракону было интересно, что произошло. Но он не спрашивал.
- Налей еще, – кивнул другу парень и задумчиво погладил сияющую лысину, - а вообще, волосы буду отращивать…
И тут у дракона наконец-то сломался стул.





Она посмотрела в пушистый венок и увидела мир – сияющий, свежий и живой. Основу этого маленького мира составляло большое коренастое дерево, в вязаных деревянных комках на коре и с толстой зеленой кроной. Оно было ветвистым и старым, как и сам этот мир. Хотя этот мир только что родился.
Девушка собрала венок из призрачных колосков, горькой полыни, ромашек, сладостного молочая, желтого зверобоя, колючего папоротника и кровяных маков. Она вплела туда звездную пыль из самых глубин космоса, огонь из потаенных недр земли, голубой лед подводных цветов из кувшина, кровь глубоководных слепых рыб.
Девушка вышла в свой новый мир, босая, и пошла по молодой зеленой траве. Одуванчики льнули к ее белым стройным ногам, мелкие лазоревые мотыльки кружились в немом танце вокруг ее тонкого стана. Она надела венок на голову и хрупкие засыхающие цветочки запутались в ее длинных песочных волосах. На ней был только короткий ситцевый сарафан и венок.
Из-за высоких колосьев к ней навстречу выбежали два мальчика и девочка. Они смеялись и пели песни. Девушка позвала их к себе и они стали играть вместе.
- Как вас зовут, дети? – спросила она, кружась с девочкой по поляне.
- Я Робин, а это Жу и Машель, - крикнул один из мальчиков, - а как зовут тебя?
- Я не знаю, - виновато улыбнулась девушка.
- Тогда ты будешь Мотыльком, – почти единогласно решили дети, - потому что у твоих ног танцуют мотыльки.
Мотылек улыбнулась своему новому имени как чему-то хорошему в этом маленьком мире. И дети засмеялись ей в ответ.
Но тут в ее мир пришли еще дети. Но они были не такими, как прежние. Робин и Жу испуганно засопели, а Машель заплакала. Мотыльку они тоже не понравились – они напоминали ей Деревянных Рыб. Это были злые дети, их маленькие угловатые тела украшали ссадины и порезы. Деревянные дети несли на руках какой-то серый комок.
- Что это? - властно спросила девушка.
Деревянные мальчишки грубо захохотали и бросили в цветущий ковер это нечто. Мотылек тут же оказалась рядом, но… котенок был уже мертв. Его шкурка была вся в засохших кровоподтеках и грязи, и давно уже остыла. Она погладила несчастное животное и увидела все его глазами. Деревянные дети связали его крохотные лапки крапивовыми веревками, повесили на дерево и долго кидали камни – пока он не перестал пищать. Мертвый котенок сказал ей это сам.
- Вам не место в моем мире, - закричала она сквозь слезы, - и не будет существовать моего мира, пока есть на свете Деревянные Дети!
Она скинула с волос венок и вновь заглянула в него. Мир, который она увидела, отличался от предыдущего. Его основа, гигантское дерево, почернело и осыпалось. Душистое поле вмиг облетело, холодный ветер унес засохшие голубые лепестки вместе с зернами пшеницы. Попадали мертвыми разноперые птицы и покрылся ледяной коркой ручей. А потом крупными, почти с ладонь, хлопьями повалил снег. Он засыпал мертвое поле, мертвых птиц и замершее во времени мертвое дерево. Все стало белым, холодным и мертвым. В этом мире не стало больше Деревянных Детей. Вообще никаких детей.





Отяжелевшая книга выпала из рук и я проснулась. Господи, уже семь часов утра! Неужели я всю ночь читала? Веки пекли и закрывались, подтверждая мои мысли.
Я скинула теплое одеяло и тут же замерзла. На дворе – февраль, обычное морозное утро, воздух из иголочек и солнце ни капли не греет.
Я сползла с кровати на пол. Одна тапочка оказалась под кроватью, и мне пришлось нашаривать ее босой ногой. Вот почему бы не купить ковер? Ах да, книга. Она свалилась на тумбочку. Метко.
Я убираю книгу и иду в ванную. В зеркале отражается сонное раскрасневшееся лицо; волосы, как танцплощадка для ежиков. Быстро причесываюсь и бегу на кухню. А из головы не выходит золотистая кошка из света. Чья-то отдушина… В этом ли людское счастье? Когда больше ничего не осталось, иллюзии становятся реальностью. А что есть у меня?
Черный хлеб хрустит на зубах, я спешно запихиваю в себя кусок копченой колбасы и запиваю все это остывшим чаем. Смотрю на часы – уже половина восьмого! Хватаю фотоаппарат в черном кожаном футляре, натягиваю высокие сапоги на каблуках. А где мое пальто? Странно, вешала у входа… а, вон оно!
Подбегаю к дивану, вспоминаю, что обута. Ай, да ладно! На пальто лежит Кася и спит утренним крепким сном.
– Вставай, противная! – кричу я ей в ухо, но кошка даже глаз не открывает, только лениво подрагивает задняя лапа.
Приходится спихнуть ее на подушки дивана. О, нет! Все пальто в светлых шерстинках. Странно ведь, почти вся черная, а линяет белым.
Уже выбегаю на улицу и вспоминаю, что забыла мобильник. Ладно!
У подъезда – мой байк, блестит белыми искорками от ночной метели. Колеса в серой корочке инея. Я бью ногой по резине и слышу хруст льда.
Мотор заводится сразу. Из выхлопной трубы летят снежинки. Я глубоко вдыхаю ледяной воздух и горло сводит от режущей боли. Еще не хватало заболеть! Выдыхаю прозрачным облачком пара и, нажав ногой на газ, быстро выезжаю на дорогу.
На горизонте мелькают маленькими коробочками дома. Крохотные отдушины Мэриголд. И у каждого своя. Моя - нет, не за спиной. Где-то там, впереди. Под серебром февральского снега, в россыпи волчьих ягод.
Мотор рычит, воздух резко бьет по ушам. Первые солнечные лучи отбликивают от темных очков. В наушниках плеера – теплый хрипловатый голос Фреди Меркьюри. И вокруг – ни души.
Счастье! Никакая книга не может сравнится с этим. Ни одна строка Нэнси Кресс не станет отдушиной без собственного желания. Вечный поиск, путь. Никаких слов – просто живая музыка в ушах и снег. Везде снег – и ничего больше.
Моя отдушина Мэриголд…







Сонное тиканье настенных часов клевало тишину. Бесцветные чугунные стрелки медленно бродили по кругу циферблата; изредка, доходя до двенадцати, шести, девяти и трех цеплялись за черненые цифры. Именно в эти моменты из небольшого зарешеченного окошка выскакивала поцарапанная железная птичка на пружине и, не раскрывая маленького позолоченного клюва, издавала скрипучее чириканье. Сразу же начинали перекатываться на тонких цепочках шишечки – гирьки, вниз – вверх, сталкиваясь боками и постукивая в стекло. От этих постукиваний стекло мутноватого оттенка было расцарапано и потерто.
Часы висели на темных обоях, под самым потолком. В комнате, где они находились, были завешены окна и забиты двери. Сквозь тяжелые бархатные завесы внутрь сумрачного помещения не проникало ни лучика, ни пылинки.
Интерьер помещения отличался своей обыденностью. Проплесневевшие обои в какой-то бесформенный узор, пол, покрытый деревянными досками, часы, одно большое окно, две двери. Под стенами расположились в ряд около двух дюжин кроватей.
Надо сказать о содержимом кроватей. В каждой, укутавшись в одеяло и подушки, спали дети. Их детские лица не напоминали лиц ангелов, скулы вытянулись, кожа посерела и была липко – пористой, волосы неряшливо обволокли тела.
Они спали уже неделю. Через несколько часов придет время просыпаться. Встать всего на несколько часов, чтобы потом снова заснуть на неделю. Ведь мир так создан – люди спят и видят сны, всю жизнь. И животные, наверно, спят. Люди этого не знают, слишком мало времени они проводят вне своих лож, кроватей.
В двери напротив спали взрослые. Также, на сеточных кроватях в ряд, до положенного времени.
Кукушка ржавым голосом прощебетала двенадцать раз. Заскрипели кровати, зашевелились люди. Они вставали и парами выходили во вторую дверь, чтобы увидеть изменившийся мир и снова вернуться в забытье. Никто не разговаривал, наверно, они просто разучились этому. Чавкали отсыревшие ступени лестницы под босыми ногами, кто-то вздыхал. Все они были до паранойи одинаковые, как белые воздушные шарики, с яйцевидными головами, худыми полуголыми телами и пустыми взглядами. Каков он, этот новый мир снаружи? Какие остальные люди? Что им снилось? А может, у кого-то была бессонница? Кошмар, что может быть хуже бессонницы! Особенно, если большая часть жизни – это сон!
Дверь робко открылась, и первые, самые смелые вышли на улицу. Появлялись люди и из других домов. Стоял прохладный гнилой день, бледное солнце едва освещало промерзшую землю пустышками – лучами. Небо было словно из груды лазоревых камней, тяжелое и грузное. Улицы перекосились, дороги заросли пыльными паростками подорожников. Было тихо, никто не кричал, не гудели провода, не ругались воробьи. Люди, эти памятники апатии и нигилизму, вываливались в пыль и грязь, но не толкались и не спорили. Они слипшимися от сна глазами изучали друг друга, мир, щурились от неяркого света. Потом начали трусливо вытягивать пальцы и щупать ими свои хлипкие иссохшие телеса, своих соседей. Кто-то, кажется, мальчик лет двенадцати, присел на корточки, ежеминутно рискуя упасть на асфальт, и прикоснулся голубыми губами к камням. Должно быть, он таким способом нюхал воздух, горькими волнами оседающий вниз.
Через несколько минут люди уже разбрелись по неубранному дикому городу. Они держались кучками, будто боясь потеряться или кто знает чего еще. Некоторые ели прямо с земли траву и какие-то поросли, запасались на недельный сон. Открывались рты в беззвучном удивлении, все было новым. В своих снах они видели мир совсем не таким. Там он был разноцветным и многоликим, там было все необходимое для их обычной жизни. Цветы, птицы и еда. Общение. Зачем вообще надо было просыпаться? Просто так устроен наш мир. Это естественно, так все делают.
Неожиданно закончилась отведенная под бодрость пара часов. Люди заторопились в свои дома, чтобы забраться в кровати и заснуть на неделю. Каждый точно знал, где именно его дом, хотя видел его не чаще трех раз в месяц; безошибочно находил свои место. К четырем часам все уже спали. Вернее, почти все. Один человек, мужчина, нет, еще юноша не старше двадцати лет, ворочался в одеялах и не мог заснуть. Он зажимал глаза пальцами, накрывал голову подушкой, считал овец, - но ничто не помогало. Наступила бессонница. Кара небесная! Наступило худшее, что вообще могло произойти с человеком. Мокрые капельки заскользили по спине мужчины, темнота сгустилась над головой змеиным клубком. БЕССОННИЦА! И, возможно, многое время без снов. Как же можно жить дальше?
Кто-то на соседней кровати смотрел желтый сон. Ему снилась пустыня, но никто об этом даже не догадывался, потому как не знал, что это такое. Человек брел сквозь пестрящую огненными песками пустыню, увязая ногами и спотыкаясь. Щелкали у ног красные скорпионы. На голубоватом редели облака, а вдалеке, у самого горизонта, спеклись на солнце багровые караваны. Блекла верблюжья трава на курганах. Внезапно пески разверзлись на манер драконьей пасти, и песок тонкими струйками потек в черное жерло. Закричало в ужасе небо, заплакало тысячей голосов. Скорпионы расплавились кровавыми лужицами, а вдалеке караваны превратились в стаю черных птиц и взлетели. Плохой сон. Значит, кто-то умер.

Бессонница. Какое плохое слово. Но, кажется, мужчина уже успокоился. Отсутствие сна его уже так не пугало. Это как замедленное самоубийство, сначала страшно, а затем успокаиваешься.
Все спали и видели свои сны. Вся жизнь – это сон. Так было всегда. Где-то в углу комнаты кто-то видел сон про крылатого кота. Там ярко светило солнце и пели птицы. Была благоуханная весна, джунгли разукрашивались тропическими цветами. По этим джунглям шел человек. Одет он был просто – рубаха ниже колена и выцветшая шляпа на мокрой лысине. Это был конепас, он стерег селянских лошадей. Спал он на удивление мало – всего восемнадцать часов в сутки. Сейчас он шел на небольшую лесную прогалину за очередным табуном.
Навстречу ему вышел большой оранжевый кот с гривой и крыльями. Зверь подошел к…
Мужчина вздрогнул, не в силах преодолеть бессонницу. Сны, сны, сны… они дразнят его! Их надо уничтожить, растоптать, убить!
Эти сны…
Он резко скинул с себя подранное одеяло и сел на кровати. Пока в его голове чужие сны, он не сможет заснуть. Никогда. Человек встал, осмотрел полумрак комнаты…

Ничто и никто были не в силах его остановить. Он лег на кровать и заснул – и как блаженны были его сны! Он вновь был жив, все в мире вернулось на круги своя. Сон завладел Вселенной. Больше не было боязни бессонницы, этого тупого и безотчетного страха.
И только темно – фиолетовый сумрак комнаты мягким одеялом скрыл разодранные тела людей, уже не видевших свои сны…








Во времена, когда звери умели разговаривать, а люди жили в пещерах и плетеных избах, жила под скалой Идалир у реки Янтарной лисица Судри. Жила она на южном берегу, в миловидной норе под орехом. Судри была красивой лисицей – тонкой, как камышовая ветка и стройной, как орех, под которым жила. Ее шкурка лоснилась кровавым золотом, длинная мордочка искрилась на солнце, точно медь. И только глаза поблескивали двумя темными негранеными изумрудами.
Шла однажды Судри по густому сосновому лесу и сладостно вдыхала запах текущей смолы. Ее маленькие лапки касались хвойного полотна так аккуратно и неслышно, что никто никогда не догадывался о ее появлении. Судри была молодой лисицей, и поэтому у нее не было лисят и друга, но в ее возрасте она была уже храброй и умной.
Был у нее и маленький секрет: она дружила с волком по имени Нордри. Этот волк жил в северной части древнего леса и был черен, словно ночь. Он был необычайно крупным волком, и вместе с Судри казался просто великаном.
Цвел мох. Лисица встретилась с волком на самом краю Янтарной. Надо сказать, что в те времена звери могли дружить только в пределах своей семьи, а дальше считалось уже вражеской территорией и нарушалось только в деловых целях.
- Ясной ночи и дикой охоты тебе, синелапая! – вежливо, как и полагает правилам приличия, промолвил Нордри.
- Молодой дичи и сладкой крови тебе, золотой, - так же отозвалась Судри, - что же сударь делает в такой дали от дома?
- Мои ежевичные угодья (надо сказать, они давно были в запущении) стали прибежищем для семьи одичалых медведей, - спокойно сказал волк, - я не стал с ними связываться, они, вижу, много сильнее меня.
- Ты поступил весьма мудро, золотой, - кивнула лисица и поинтересовалась, - что же ты намерен делать дальше? Утоли мое лисиное любопытство!
- Сударыня, нынче полнолуние. Я собираюсь ждать на высокой скале зова великого предка, и быть может Билль укажет мне своим сияющим оком путь в мой Гладсхейм, обитель радости?
- Тогда могу ли и я, мой сударь, узнать с тобой свое будущее, свой путь в Гладсхейм? – спросила Судри, и обмотала свои тонкие лапки пушистым огненным хвостом.
- Я не против, моя синелапая, если только нас никто не увидят, ибо наши Боги не позволяли своим подопечным такие вольности.
- А, ты о моем семействе, - удовлетворенно кивнула она, - тогда не беспокойся. Две луны назад они ушли на запад, туда, где селятся двулапые.
- В таком случае буду весьма рад твоему сопровождению.
- Я приду на большую гору, когда упадет за лес золотой глаз Соль, - лисица встала и ушла. В те далекие времена не было традиции прощаться.
Молодой волк тоже ушел. Кто знает, что он делал и где был до заката, это не осталось в истории. Но когда солнце спряталось за верхушки громадных сосен, и последние его лучи розоватыми искорками пробежались по камням, Нордри и Судри уже были на вершине самой высокой горы.
Наступила непроглядная ночь. Сейчас таких ночей уже не бывает, они разбавились и помутнели после Сумерок Богов. Но сейчас речь не об этом. Стояла душная темнота. Цвел мох внизу под орехом. Голубоватый лунный свет липкими ладошками выхватывал кусочки мира, медленно, но уверенно прогоняя тьму.
Наконец Билль успокоилась и оставила мрак в покое. Тогда Нордри встал, втянул ноздрями пахнущий свежим мясом воздух, и начал читать молитву. Надо сказать, что вой – это не плач. Это молитва луне, ночи, хорошей охоте. Волки никогда не плачут, они воспевают самых храбрых, самых молодых, любовь, верность и свободу. И лисица тоже завыла – увы, сейчас лисы не умеют выть. Два голоса – грубый и глухой волчий и тонкий звенящий лисий – слились в упругую нить бытия. И в тот же миг кровавое ночное марево туч рассеялось, и на самую высокую гору спустились Боги – Улль - бог охоты, Снотра - богиня рассудительности и Локи – бог хитрости и коварства. Другие Боги были, наверно, заняты, и посему не пришли к своим детям.
Вопросила их Снотра в тот же миг:
- Сын мой золотой и дочь моя синелапая! Сегодня я, богиня рассудительности, буду гласить вам право. Ночь в ваших угодьях, но в райских угодьях всегда день. Мы видим все, что происходит на земле. Что за вопрос, спор или печаль привела вас на самую высокую гору в полнолуние?
Богиня выглядела как двулапое существо, сияющее белым светом; Улль явился в образе коня с торсом двулапого, а коварный Локи был огненным вороном. Нордри поклонился Богам и ответил:
- Я, сын своего отца и внук своего деда, волк Нордри, пришел явить свое слово. Имею право?
Его голос был слегка хрипловатым от волнения.
- Ты в своем праве, - ответил ему Улль.
- Я жил в ежевичных угодьях, но мой дом заняла семья Gammeln, и я не знаю свой дальнейший путь.
- Золотолапый, была на то воля Божья. Я приношу тебе дар – глаза, которые видят в темноте так же хорошо, как и днем. Ты будешь жить в лесу, что у подножия самой высокой горы и ловить во мраке божественной ночи длинноухих братьев своих.
Кивнул волк и принял дар, и поменял он себе глаза на золотые звезды, что падают с неба.
- Что тебе надо, синелапая? – спросила Снотра.
- Я, та, что ходит в лесу, хочу попросить о том же. Имею право? – поклонилась богам маленькая лисица.
- Ты в своем праве, - ответил ей Улль.
- Моя жизнь – скучная и монотонная. Я хочу узнать свой дальнейший путь, - сказала она.
Подумали Боги и тогда Снотра ответила:
- Мы не можем дать тебе наш божественный дар, та, что ходит в лесу. Все звери живут так, как живут. Так было испокон веков и будет до тех пор, пока последний Бог не сделает последний вдох воздуха последнего мира.

- Но почему! – зло вскочила золотая лисица. – Я всю свою жизнь чтила вас, Богов, а теперь вы не хотите мне помочь?
- Ты не нуждаешься в нашей помощи! – грозно воскликнул Бог охоты, ударил своим исполинским луком о землю самой высокой скалы и все Боги исчезли.
Лисица, не оборачиваясь в сторону своего друга, спустилась с самой высокой скалы и ушла в свою пещеру под скалой Идалир. Волк тоже спустился, но он остался в лесу, выкопал в душистом мохе себе ямку и заснул.
Но Судри не спалось. Ей виделось, как Нордри отбирает у нее лес, съедает всю дичь и селится в ее пещере. Она крутилась в своем маленьком гнездышке и поглядывала на око Билль. Ее Боги предали ее!
Очень быстро наступило утро. Оно было белым и пресным, как грибы, растущие на деревьях. Судри, так и не сомкнувшая за всю ночь глаз, сонно брела по лесу. Она была злой и голодной. Вся дичь, как специально, попряталась в своих норах и не изъявляла ни малейшего желания быть съеденной. Так казалось лисице.
И тут из-за стройных ольх вышел лис. Это был незнакомый Судри лис, а она знала всех в своей семье, значит, незнакомец был не отсюда. Его шерстка была пепельно – платиновой, как у горных ласок, и сияла в лучах слабого утреннего солнца расплавленной сталью. Такую сталь частенько делали двулапые, что живут за лесом.
Кроме того, лис был необычайно стройным и красивым. Его можно было бы назвать аристократичным, но увы, лисица не знала такого слова.
- Госпожа весьма красива, - очень странно начал свою речь лис. Не прозвучало положенного приветствия и прикасания носов, как положено лисьему этикету. Но Локи, ясное дело, не знал лисьего этикета.
- Ясный день, - настороженно кивнула Судри и обнюхала гостя – он вкусно пах горячей кровью и мхами, - спасибо.
- Меня-то не за что благодарить, - распушился довольный Бог и продолжил, - я путешественник, имя мне – Тьма, прохожу твоим лесом. Имею ли я право поохотиться?
- Ты в своем праве, - буркнула лисица, - только лес-то больше не мой!
- Как не твой? – наигранно изумился Тьма. – Леса всегда принадлежали лисам!
- Да, ты прав. Но вчера ночью мой лес Боги отдали варгу, - сказала Судри, зло обругав волка.
- Что? – зашипел пепельный и молвил. – Я не простой путешественник, я когда-то жил в Асгарде и служил Богам. И перед моим уходом они сделали мне дар – немного божественной силы. Я помогу тебе, та, что ходит в лесу, вернуть свой лес!
- Можешь звать меня Судри, - обрадовалась она и улыбнулась, - буду рада принять твою помощь.
- Я даю тебе, лисица Судри, силу ловить дичь, не догоняя ее, - тряхнул черным ухом Тьма.
В тот же миг лапы у лисицы стали укоротились, острая мордочка удлинилась, а тело стало маленьким и узким. Но все – равно она осталась красавицей, что и напомнил ей хитрый Локи.
С тех пор лисица стала непревзойденной охотницей, ибо теперь она могла ловить зайцев и куропаток прямо в их норах.
Волк же тоже изменился. Он стал кровожадным и властным, и смирился с тем, что лес принадлежит только ему. Но выходя на охоту, он стал замечать, что зайцев стало меньше, а распотрошенных тушек больше. Однажды Нордри, выманивая жирного русака из норы, встретил Судри. Она тоже не обрадовалась встрече, ибо они с волком уже перестали быть друзьями.
- Это ты, синелапая, ловишь моих кроликов? – грубо спросил он.
- Эти кролики не твои, Боги даровали их мне, - также не ласково ответила хищница.
- Боги отдали мне твоих кроликов! – взревел волк и разломал лапой ветку. – Не смей трогать их!
- Это мои кролики, варг, божественный лис вернул мне их! – зашипела Судри.
Из горла волка донеслось адское рычание и он вцепился в огненную шкурку бывшей подруги. Та, тявкнув от неожиданности, отпрянула в сторону, оставив в пасти у Нордри клок шерсти. Но не отступила она, а бросилась на противника – покатились они по цветущему мху в овраг. Лисица кусала врага куда доставала – она стала маленькой и верткой, а волк схватил ее за пушистый хвост и дернул. Их визжаще – рычащий клубок распался.
Лисица порядно потрепала шкуру Нордри, превратив его из черного в блекло серого. Но и сама она не вышла целой – волк соскоблил с ее кончика хвоста весь огонь, и теперь он стал белым.
Так и поделили они лес – лисица осталась у южного склона, там, где река и деревья реже, а волк ушел в чащобу. С тех самых пор так и живут – по разные стороны, а встречаются – стороной обходят.




Так хочется остановиться. В этом мире стратегий и схем, где так легко заблудиться. Здесь сумрак, пыль и густой воздух. Здесь гниющие деревянные стены, рваные занавески. И везде твой запах. Удушающий, терпко – сладостный, но – твой. Он прилипает к мебели и книгам, раздирает в клочья горло. Во рту неприятное ощущение. Но он все же твой…
Мои лапы прилипают к скользкому полу и с трудом отдираются. В нос так и норовят залететь мушки вместе с мелким мусором. Я вся в сером налете, а в глазах щиплет от колючей пыли. Если я остановлюсь, то гниль и вонь этого мира растворят меня в себе. Но это не единственная причина, по которой я смело иду вперед. Я иду по твоему запаху…

В этом мире много писем. Разорванных, даже не прочитанных писем. Я их тоже не читаю, потому что иду. И я не умею читать.
Я не знаю, куда я иду. У меня нет карт и маршрутов. Только этот тяжелый запах. Твой запах. Зачем я иду? Просто, это моя миссия. Я сама ее придумала. Но в мире, полном разбитых зеркал и сожженных фотографий, остановка – это конец. Я остановлюсь – и наполню собой пустоту. Но в этой пустоте не будет твоего запаха.
Я вижу открытые двери. В углах уже давно поселились тараканы. Они отвратительны, ползают по моим лапам и шерсти, заползают в уши. Но за дверью Ты, и твой запах. Я захожу, зову тебя. Но в меня летит тапок.
Наверно, сейчас самое время остановиться. Чтобы навеки раствориться в пустоте. Но в пустоте не будет твоего запаха, и мне будет одиноко. Поэтому я продолжаю идти и искать тебя. Я не обижаюсь и не плачу, а просто иду за твоим мерзким, приторным, неприятным, но самым любимым на свете запахом!


ШАГ

Один лишь шаг – и ты свободен.
Один лишь миг – и ты летишь.
Унылой рябью спящий город
Простерся черной сетью ниш.

Альковы серые, подвалы,
Все было домом для тебя.
Но ты устал… увы, устал ты,
И дымом стала суета.

Но стоит это целой жизни?
Внезапно мысли в голове.
Ведь может все переменится
Ведь сможешь ты зажечь свой свет!

Один лишь шаг – и ты споткнулся.
Один лишь миг – и ты летишь…
И алчно пасть разинул город
Зловещей сетью черных ниш.




Она сидела на грязном каменном полу и выводила на стене черным угольком длинные и сложные слова. Ее пальцы побелели от долгого труда, а колени кровоточили.
Девочка была одета в поношенное ситцевое платьице, некогда небесно-лазурного цвета; ее карие живые глаза посерели и поблекли; а длинные светлые волосы были словно сотканы из голубиных перьев.
Она писала не переставая уже целую неделю. Писала до тех пор, пока руки не начинали ныть от усталости, а в глазах не начинало рябить. Почти все три стены темницы были исписаны ее детскими каракулями. Маленькая, темная комнатка, восемь на восемь шагов, где она могла лишь поспать на не густо посыпанном соломой полу, и посмотреть в окошко. Да и весь мир за окошком был небольшим – полосатое белое пятно. Между железными прутьями могла пролететь лишь птица, поэтому девочка и не думала о побеге.
Ей надо было успеть дописать все слова. Это был ее единственный шанс на спасенье. Но если она вдруг не успеет, тогда… но девочка не хотела об этом думать.
Она писала длинные и непонятные ей самой слова, а перед глазами стоял добрый и веселый старичок, с коротенькой козьей бородкой и лукавыми, искрящимися глазами. Именно он рассказал пленнице заклинание перевоплощения. Но из-за ее беспечности его уже не было рядом.
Уголек неожиданно закончился. А нежный детский пальчик саданул по шершавой стене. Девочка встревожено слизнула выступившие капельки крови.
Но тут… тут она услышала шаги. Они гулким эхом раздавались в пустынных сводах башни. Это были шаги Его и Его стражи.
Девочка в отчаянии продолжила писать. Ей осталось всего одно слово!… Она уже писала своей кровью.
Он отпирал замок. У девочки по серым щекам катились горючие слезы и, смешиваясь с пылью, падали на пол пушистыми комочками.
Он распахнул двери. Темная пустота комнатки щемила глаза, и только на бойнице сидел белый, с большими карими глазами голубь. Птица взмахнула сияющими крыльями и вылетела наружу.
Белое весеннее солнце было настолько ярким, что слепило глаза. Ослепленный, кареглазый голубь бестолково кружил в небе. Внешний мир был таким большим! Свобода! Голубь был счастлив, и, конечно, не заметил черного коршуна, мелькнувшего в голубом пространстве. Острые когти сжали податливую плоть, и голубь в отчаянии закричал…
… А утром в канаве у замка люди нашли тело маленькой девочки, словно рассеченное острыми лезвиями. Но особенно поражали белоснежные, словно крыло голубя, волосы ребенка.




… Он оставил меня умирать среди снегов. Среди серебряного пушистого полотна, сияющего на солнце. Алыми бусинками земляники блестела на холодном зимнем солнце моя кровь.
Кровь и снег.
Пронзительное голубое небо беспощадно резало глаза. Ни одного облака… как будто вся природа вокруг замерла в пугающем ожидании. Ожидании чего? Моей смерти? Или…
Серебряными костями раскидало безмолвие искры у моего лица, радугой возрождаясь в пустом небе. Где-то глубоко внутри, около сердца, словно был забит ржавый гвоздь.
Однако со временем боль начинала утихать. Пурпур заката превратил заснеженное поле в море крови.
Тихо застонал в кустах ветер, брошенным псом метаясь в редких засохших кустиках травы. Первая звезда одиноко вспыхнула в холодной глади.
Мои лапы заскользили под животом, превращая снег в розовую жидкость. Глаза застелила пелена, а горло что-то сдавило изнутри.
Далеко на востоке завыл волк. За ним второй, третий… Вся стая оплакивала меня в эту ледяную ночь.
Подтаявший снег инеестой коркой покрыл сероватую шерсть, совершенно сковывая движения.
До сих пор не могу понять: почему он меня не добил?! Может, хотел, чтобы я сильнее мучилась перед смертью? Ведь он так нас бил…
Он кнутом бил меня по связанным лапам, раздирая до костей беззащитное тело. Затем огненными волнами полосовал морду. А потом…
«Бей сюда, и щенок быстро перестает пищать», - вонзил он серебряный болт в правую лапу моего волчонка. Ученик, улыбаясь, подошел ближе и…
Я никогда не забуду его улыбку.
Их было пятеро. Пять маленьких пищащих комочков. Мы жили в избе на изломе леса, никогда никого не трогали и в деревню заходили только купить продуктов. Но этот маг… ему просто захотелось поиграть.
Деревья умирают стоя, возрождаясь следующей весной. Дыханье ветра давно уже погасило свечи прошлого.
Но я не умру. Я воскресну в зеленой листве, в душистой хвое молодых сосен, в кровяных ягодах земляники.
Я никогда не …
А природа вокруг замерла в ожидании марта.