Ромашки спрятались

Автор: Мари Пяткина

Родилась она, как и полагается всем кикиморам, в болоте, на леваде. Потом болото осушили и на его месте посадили парк. Постепенно парк состарился, там было сыро, кое-где стояли большие лужи, и молодая кикимора (ведь кикиморы живут намного дольше людей, потому она была молодая!) медленно выросла среди головастиков и больших чёрных жуков, которыми питалась. На зиму она и её мать впадали в спячку, а весной, с появлением насекомых, просыпались. Может быть, секрет кикиморовского долголетия именно в этом?
- Скоро будет Конец Болота, - как-то ночью сказала мать.
- Откуда ты знаешь? – спросила молодая кикимора, глядя на огни города, и шлёпнула ладонью по луже, чтобы прогнать свежевылупленного комара.
- Лужи становятся всё меньше, а город растёт, - со вздохом ответила старуха, - Нужно уходить из города.
- Зачем? – равнодушно спросила молодая кикимора, - Давай переберёмся на реку!
- В реке проточная вода! – сердито сказала мамаша, - Ты что, хочешь жить в проточной воде, как русалка?! Ещё чего!
- Давай останемся тут, - попросила молодая кикимора, - неужели тебе хочется перебраться в деревню, к сельским родственникам?
- Люди жадные, - пояснила старуха, - Они живут в больших коробках и очень быстро плодятся. Скоро они уничтожат парк точно так же, как уничтожили болото. Нужно уходить.
- Я никуда из города не пойду! – упрямо сказала молодая кикимора, - Что я забыла в дурацкой деревне?!
- Конечно, пойдёшь! – проворчала мать и быстро съела жука-плавунца, - Тьфу. И жуки пошли совсем не те, что были раньше! Какие сочные, вкусные были жуки!!! Так, что всё равно уйти придётся. А тут куда подашься? Тебе уже и пару можно себе начинать подыскивать. Симпатичного водяного. А тут кого найдёшь? Пойдёшь, в деревню, как миленькая! Даром, что ли, я тебя растила, чтобы некому было меня в старости поддержать?
Мамаша говорила только дельные и логичные вещи, только кого это интересует в молодости? К тому времени наша кикимора была уже очень урбанизирована. Нравился ей шум города, губки автомобилей, громыхание телег, но больше всего на свете ей нравилась человеческая музыка. Она больше не стала спорить с маман, а дождалась, пока престарелая кикимора закопается в ил, погреть косточки, без единого шлюпа вылезла из лужи и стремглав бросилась к городским огням, ни разу не оглянувшись на старый парк.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Когда шёрстка на спине и на боках совершенно высохла, передвигаться стало тяжелее, да ещё и лапки кикиморы оказались не приспособлены к бегу. Ей бы больше по болоту шляться, да в стоячих лужах ляпаться. Никакая трясина этому существу не страшна, а вот грунтовая дорога оказалась неприятной вещью. От ворчливой старухи кикимора смылась, а куда податься – толком не решила, поэтому, ориентируясь на своё природное чутьё, стала искать влажное место. «Не пойду к реке, - подумала кикимора, - А то не ровен час, и в самом деле с русалками жить начну! Позор-то какой!» Да только толковой сыростью нигде не тянуло, и она забиралась всё глубже и глубже в город. К счастью кикиморы, начал капать маленький дождик, шерсть намокла, она стала передвигаться быстрее, и уже забралась так далеко, что и представить было страшно. Кругом было много больших коробок, и ни единой лужи. Молодая кикимора пробиралась подворотнями и закоулками. Несколько раз на неё с лаем бросались собаки, и ей приходилось отпугивать их лёгким мороком, она уже крепко устала, и, даже, начала жалеть, что не послушала мамашу, как тут, наконец, потянуло холодом и знакомой сыростью. Кикимора юркнула в какую-то дыру, и шлёпнулась в стоячую воду. Бульк!!! Она быстро заработала своими перепончатыми лапками.
Это был Дом.
Целых три этажа, огромный сухой чердак, и подвал, вечно затопленный водой. Если б дом был помоложе, то, наверняка уже давно бы рухнул, но старой постройки капитальные стены столько всего перенесли на своём веку, что, казалось, готовы были бесконечно терпеть нашествие грунтовых вод, и за долгие годы только чуть-чуть сточились по краям. Ещё там была вентиляционная шахта. В ней кикимора и поселилась.
В шахте было тепло, пыльно и полно старой, ржавой паутины. Можно было с абсолютным комфортом впадать в зимнюю спячку, а можно было и вовсе не впадать! Отличная вентиляция, просто огромная, потому что, во время постройки дома, везде было печное отопление, а для него нужны большие шахты. По шахте кикимора спокойно спускалась в подвал, где всегда была вода, а соответственно, и множество жирных комаров, по шахте поднималась на крышу, пугать котов и глядеть на луну. Путешествуя вверх и вниз, кикимора заглядывала в окошечки вентиляции в квартирах, и видела кусочки жизни людей. Правда, она могла заглянуть только в ванную комнату и на кухню, но, зато, можно было послушать радио и просто голоса.
Ух, чего только не повидала кикимора, за время своей городской жизни! Сперва в доме жили евреи. Евреи спрятали в вентиляционной шахте (на время) свой золотой запас, а забрать его назад по каким-то непонятным причинам уже не смогли, потому что все куда-то делись. Евреи кикиморе нравились. Они были очень неаккуратны в быту, оттого в вентиляцию заползали вкусные, жирные тараканы.
После ухода евреев остались славянские пролетарии, к которым во время войны и оккупации, в большие квартиры с высокими потолками, были расквартированы немецкие офицеры. Прошу не путать с солдатнёй! Немцы в быту вели себя аккуратно, подкидывали хозяевам квартир немецкую тушёнку, и вешали в шкафы свои формы на деревянных вешалках. Теперь жирных тараканов не было, но голод кикимору не мучил – внизу всегда было полно комаров. Немцы ей тоже понравились, особенно один офицер, который вырезал на деревянной вешалке для формы свою фамилию – Frezenberg, по немецкой привычке к точности, ясности и ярлычкам. Frezenberg был танкистом, оберлейтенантом и романтиком. Он превосходно играл на фортепиано бодренького Штрауса, меланхоличного Бетховена, мрачного Вагнера, а кикимора ужасно любила человеческую музыку. Ещё офицер много шутил на хорошем русском, игнорировал указания вермахта о невступлении в половую связь с жителями оккупированных территорий, и с чувством, толком, расстановкой, по-немецки обстоятельно, спал с молодой хозяйкой, за что, к радости дамы и её отпрыска, кроме тушёнки отдавал из своего пайка шоколад и кофе. За жизнелюбие и щедрость офицер ещё больше понравился кикиморе, а ещё за то, что он был очень славный, ладный, белозубый и светловолосый, одним словом, настоящий ариец. Но Frezenberg куда-то пропал, вслед за евреями, хозяйка тоже быстро съехала, а вешалка, на которой офицер вырезал свою фамилию, осталась в доме и по сей день. Кикимора спёрла её из ванной комнаты, и оставила у себя в вентиляции, как военный трофей.
Бодренько побежали годы.
Ромашки спрятали-и-ись… - пел радиоприёмник на кухне второго этажа, -
Поникли лютки-и-и…
Когда застыла я-а-а…
От горьких сло-о-ов….
Зачем вы девочки-и-и…
Красивых любите-е-е…
Непостоянная-а-а…
У них любо-о-о-вь!
Да. Жильцы были разные, но все со скверной музыкой. Весёлого оберлейтената кикиморе очень не хватало.

После войны, когда всё кругом переделывалось, достраивалось, и было вполне достаточно и государственных дотаций и рабочих рук, пришли работники советского ЖЕКА № 2, разобрали печи и поставили батареи, а в шахту вывели большие трубы-вытяжки от газовых колонок. Теперь, когда пролетарии мылись в горячей воде, шахта исправно вытягивала продукты горения метана, но кикимора и к этому привыкла и её шёрстка не страдала от сухости – в подвале-то всегда мокро! Воду из подвала работники ЖЕКА № 2 иногда выкачивали насосом, но она снова постепенно собиралась, комары плодились, так что, бояться ей было нечего.

Облюбованная кикиморой шахта шла по стояку в центральном подъезде, имела выходы в три квартиры, по одной на каждом этаже. Люди в квартирах быстро менялись. Они въезжали, переезжали, менялись, и просто умирали. Это кикиморе не нравилось. Только привыкнешь к какой-нибудь семье, выучишь все их проблемы, вникнешь в ссоры, разборки, запомнишь, кто-куда-кому-чего-когда сказал, и что от этого вышло, а они – бац! И все перемёрли. Никакого удовольствия. Ты ещё только думаешь, что будет, только делаешь ставки на то, купит престарелый мужик жене пальто или пропьёт премию, а его – раз! И вынесли в гробу, вперёд ногами. Жена плачет – пальто не успел купить! А чего ты плачешь? Может, он пропить все деньги собирался? В доме траур, радио не играет, но зато, на похороны очень здорово с крыши смотреть. Громкая музыка (скверная!) много цветов и гости. Это хорошо. И покойники все разные бывают, смотря, от чего кто помер. Часто – разноцветные, тоже интересно. Один покойник запомнился кикиморе своей нарядностью – тёмно-синий, в ярко-жёлтые пятна. Он случайно удавился в машине угарным газом вместе с любовницей. Вдова на похоронах совсем не плакала. К некоторым своим соседям кикимора так привыкала, что сидя на крыше, при выносе гроба, давилась слезами вместе с родственниками. Но особенно ей было обидно, когда какой-нибудь сосед помирал зимой, во время спячки, и она пропускала похороны. Прямо, хоть в спячку не впадай!
Иногда во дворе кто-то женился. Это она тоже любила. На свадьбе всегда много музыки (тоже скверной!) и народ очень весело гуляет. На свадьбе соседи кикиморы по двору в шутку крали невест и всерьёз били друг другу лица. На драки кикимора очень любила смотреть. Ну о-о-очень. Ещё она любила, когда невесту украдут, а жених жмётся дать выкуп. Такие пары потом долго и весело разводятся.
Кикимора так славно поднаторела в разных аспектах человеческой жизни, что при желании могла бы давать психологические консультации. И ни разу, НИ РАЗУ с тех пор, как она поселилась в вентиляционной шахте, кикимора не пожалела о своём болоте.
Развал Советского Союза странным образом отобразился на её жизни. Сперва по телевизору, (который стоял на кухне второго этажа) немного покричали о переменах и перестройке, а потом пролетарии канули в Лету, вслед за евреями и немцами. Это кикимору очень удивило, пролетариат казался ей незыблемым и вечным. За пролетариями ушли из жизни кикиморы работники советского ЖЕКА № 2, больше в доме с затопленным подвалом никто ничего не чинил, и там стало ещё более сыро. От сырости единственный недотоварищ кикиморы – старый домовой, живущий на чердаке, заболел ревматизмом и вечным ОРЗ, отмучался с десяток лет, и скончался. Кикимора не особенно ладила с ворчливым и капризным дедом, но когда стала закапывать в пыльную стекловату, в углу чердака, его сухое тельце, сморщенное в страшную детскую куколку, то даже заплакала. Теперь и поругаться не с кем будет!!!
Оставались обитатели трёх квартир.
В одной, на первом этаже, жили малоинтересные глухонемые, разводившие аквариумных рыбок.
На втором этаже жила старая дева. Она ковырялась в носу указательным пальцем, а потом долго рассматривала улов. У неё на кухне был телевизор, и чаще всего, от нечего делать, кикимора смотрела вместе с хозяйкой сериалы о любви и страсти. Дева горестно вздыхала, и вместе с нею в вентиляции вздыхала кикимора. Обеим так не хватало любви!
Апартаменты на третьем этаже пустовали. Большая, запущенная квартира, та самая, где когда-то жил весёлый оберлейтенант. Её меняли, бросали, сдавали внаём, и тогда в квартиру ненадолго въезжали постояльцы, настолько кратковременные, что всерьёз их воспринимать кикимора никак не могла. Квартиру продавали и покупали. Из неё выносили одни вещи и вносили другие, люди приходили и уходили, не оставляя в цепкой памяти кикиморы яркого следа.
Лишь один предмет оставалась в квартире неизменно - старое чёрное фортепиано, вечный сосед кикиморы. Купить его у хозяев ни разу никто не захотел, вынести инструмент под мусорный контейнер, как делалось со старой мебелью, было практически невозможно, он даже с места не сдвигался, а разбирать и выкидывать по частям, было слишком много мороки. Поэтому, старая чёрная балда, с жёлтыми от времени клавишами, крепко расстроенная и побитая молью, стояла в угловой комнате, работала тумбочкой. На пианино ставили всякие ненужные редким жильцам предметы, вроде бабушкиных чугунных пепельниц в виде охотничьей собаки с печальными отвисшими веками, полуголых плотных танцовщиц, по совместительству державших в руках подставки для свечек, и хрустальных вазочек, набитых всякой хренью. Вазочки и пепельницы менялись вместе с квартирантами, а пианино оставалось. Некоторое время на нём пребывала чья-то клетка с кареллами. Птички оставили на чёрном лице инструмента белые слёзы вечности, а затем канули в Лету, вслед за евреями, немцами и пролетариями.

В тёплый весенний вечер кикимора плотно отобедала личинками комаров и хрустящими сороконожками. Она плавала брасом вокруг текущего хомута на водопроводной трубе и думала о пятом-десятом, как тут её внимание привлёк шум в подъезде.
О-о…
Ого!
Кто-то вносил вещи!
Куда же это?
Кикимора немедленно забралась в вентиляцию, уже дочиста отмытую её мокрой шерсткой, и полезла наверх.
Третий этаж?
Неужели?!
Конечно!!!
Ура-а-а!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
«Только бы не временные жильцы, о, Вселенская Сырость, ну, пожалуйста!» - думала кикимора, прилипая к окошечку вентиляции в кухне. Окошечко успело зарасти рыжей паутиной, поэтому кикимора быстро прочистила дырочки пальцами и уселась ждать. «Обязательно придёт либо сюда, либо в ванную, - думала кикимора, - уж в туалет ему точно нужно будет сходить!»
- Сюда ставьте! Спасибо! – сказал кто-то в комнате, и грузчики грохнули на пол, судя по их сдержанному кряхтению, и по негодующему скрипу предмета, диван.
Кикимора хотела вылезти на крышу и посмотреть, что ещё будут разгружать, но ей было жалко отойти от окошечка. Вдруг чего-то пропустишь?
- Ничего себе! – сказали в недоступной комнате, - Вот это да!!!
«К пианино идёт, - подумала кикимора, - Сейчас на две-три клавиши нажмёт и обломается»
- О-ФИ-ГЕЕЕТЬ!!! – сказали в комнате, после чего там началась странная возня, какие-то стуки, дрюки и загадочные звуки.
«В квартиру въехал музыкант, - догадалась кикимора и похолодела от незаслуженного счастья и страха о своём счастье, - а ещё он работает настройщиком пианино!» До самого вечера кикимора сходила с ума от любопытства и чуть ли не до блеска начистила пальцем вентиляционную решёточку. Потом она крепко проголодалась, но терпела изо всех сил, всё ждала, что загадочный жилец зайдёт в ванную хотя бы помочиться, и прислушивалась к его бормотанию и передвижению по комнате. Внезапно суета в комнате ускорилась, что-то гулко упало на пол, потом раздались быстрые шаги, и… Кикимора всё-таки была вознаграждена за своё терпение.
В санузел быстро влетел ладный, светловолосый молодой человек, бодро расстегнул ширинку трясущимися пальцами, и послал блаженную, белозубую улыбку старинному сливному бочку с цепочкой.
- Офиге-е-еть, - счастливым голосом сказал новый жилец и тряхнул светлой чёлкой.
Нежнейшие чувства кикиморы получили удар, она не сдержалась, и громко пискнула.
Жилец подпрыгнул на месте и обрыгал треснувший унитаз.
- Мыши, конечно! – сказал он вслух, - Или крысы. В таком старом доме вполне возможно, что и крысы.
Кикимора обеими руками заткнула рот, и даже сделала маленькую, крошеную лужицу от счастья. Сердце у неё так страшно билось и колотилось и стучало о грудную клетку, что она испугалась, как бы новый жилец не услышал его стук. Между унитазом и умывальником, в полном обозрении кикиморы, застёгивал штаны оберлейтинант Frezenberg, в чёрном гольфике под горлышко, в затёртых голубых джинсах, в славных, кожаных, военных ботинках чёрного цвету. Оберлейтинант сполоснул руки в умывальнике, вытер их о джинсовые ноги, и молниеносно скрылся в комнате, где снова начался стук и звон. Кикимора несколько секунд успокаивала сердцебиение, а потом бросилась на кухню. «Чайник-то себе он поставит когда-нибудь!» - подумала она, и чутьё снова не обмануло. Не прошло и четырёх часов сумасшедшего ожидания, как оберлейтинант Frezenberg вбежал на кухню, сунул в рот сигарету, набрал из крана кружку воды, и поставил на огонь.
- Вот это квартира! – с восторгом сказал Frezenberg на чистейшем русском, - И так дёшево сдают!!!
Если бы у неё было человеческое сердце, кикимору хватил бы инфаркт. «Никуда ты отсюда уже не уйдёшь!» - хотела крикнуть она оберлейтинанту, но вовремя прикусила язык, и медленно повторила про себя и для себя: «Никуда ты отсюда уже не уйдёшь!»

Когда жилец, судя по звукам, доносящимся из комнаты, лёг спать, кикимора торопливо, без всякого энтузиазма, поела комариных личинок, достала из нычки деревянную вешалку с вырезанной надписью «Frezenberg» стала глядеть на неё и считать по пальцам человеческие годы. По её подсчётам выходило, что с тех пор, как она, кикимора, поселилась в вентиляционной шахте, прошло семь человеческих поколений. Эти люди так мало живут и так быстро уходят!
Кикимора знала, как размножаются люди. Она видела часть процесса в ванной комнате на первом этаже, у глухонемых. Потом, когда яйцо уже отложено, самка недолго ходит с животом, который всё увеличивается, а из живота появляется детёныш. Он сперва громко пищит, а потом много шкодит. Потом он шкодит ещё больше, потом женится, у него рождается детёныш, который сперва пищит… ну и так далее. Так… Немцы были здесь в сорок первом – сорок втором, считала кикимора, совпадений не бывает, этот жилец получается, внук или правнук Frezenbergа, скорее, внук, ему на вид лет двадцать пять. Настройщик – явный внук оберлейтинанта, портретное сходство на лицо, как говорится, и рожа, и кожа, и зубы, и походка. Настоящий ариец! Если квартирная хозяйка тогда забеременела, у неё наверняка родился ребёнок, а у того ребёнка в свою очередь – теперешний жилец квартиры. А гены и хромосомы вполне могли пошутить, как они любят, через поколение, и ребёнок ребёнка получился чрезвычайно похож на офицера Frezenbergа, своего деда. Особенно кикимору умиляли чёрные военные ботинки жильца, которые по хромосомам ну никак не могли передаться. Окончательно она убедилась в верности своей догадки, когда жилец окончил настройку пианино, принёс из кухни свой единственный табурет, сел, да как заиграл!!!! Как заиграл!!!!!
То, что парень снял именно эту квартиру, а не какую-то другую, было знаком. Пути Вселенской Сырости неисповедимы. Кикимора возле своего вентиляционного окошечка облилась слезами, прикусила нижнюю губу, и ещё раз решила, что никуда его не отпустит, лучше умрёт.

Жильца звали Максим. С его появлением жизнь кикиморы заметно оживилась, она больше не скучала. К Максиму часто приходили гости. Очень много молодых парней и девушек, всегда весело, шумно, и всегда было на что посмотреть. Гости пили, курили по всем комнатам, пели песни, Максим играл для них всякие штуки, а кикимора просто балдела у своего вентиляционного окошка. Сперва она просто наблюдала. Немного пообвыкнув и выучив ритм жизни жильца, кикимора перешла к активным действиям. Поздно ночью и на рассвете, когда Максим крепко спал, кикимора отодвигала в сторону вентиляционную решётку, спускалась по верёвке с узелками и бродила по квартире. Кикимора старалась быть полезной. Она вытряхивала пепельницы, мыла стаканы, протирала пыль на полу и пианино. Незаметно, ненавязчиво. Максим встанет – а дома чисто, хотя вечером было полно гостей. Удобно, приятно и незаметно.
Жилец жил бедненько. Видно, уроков музыки и редких настроек инструментов не хватало на движимое и недвижимое имущество, которое, как знала кикимора, люди очень ценят. «Поможем» - решила кикимора, почесала лапкой голову и полезла в тот угол вентиляции, где уже столько лет пылилось еврейское золото.
Раньше пыльный свёрток её не интересовала, но теперь у кикиморы был Максим. Кикимора тщательно развязала верёвочку, развернула тряпочки, перебрала содержимое, и остановилась на красивом царском червонце. Она хотела начистить червонец до блеска, но передумала - пусть выглядит естественно. Когда жилец ушёл давать свои уроки, кикимора ловко спустилась по верёвке с узелками в ванную, оттуда пробралась в комнату и огляделась. Диван, пианино. На нём – ничегошеньки. Ни одной ненужной вазочки, коробочки, подсвечника. На полу, рядом с диваном, консервная баночка - пепельница. На стуле – две рубашки, чистые носочки, под стулом – тапочки. Кикимора вздохнула, вытряхнула в мусорное ведро одинокий бычок из баночки и стала искать, куда бы спрятать золотой. В результате долгих и тщательных поисков она нашла подходящую щель в досках пола, засунула туда свою гуманитарку, а рядом с нею запихала кусочек тряпочки. Придёт Максим, захочет тряпочку поднять, червонец и выглянет. Она рассчитала всё правильно, кроме одного. Когда Максим вытянул тряпочку и нашёл монету, то сразу же начал срывать пол по всей комнате. Пришлось кикиморе снова слезть из вентиляции по верёвке в его отсутствие, и в разные места под сорванные доски там и сям растыкать ещё четыре червонца. «Теперь мой Максим – как Буратино» - думала кикимора и улыбалась.
Жилец сдал на рынке свои червонцы, немножко одурел от халявных денег и принялся швыряться ими напропалую во все стороны. В квартире появилась куча всякой разной вкусной снеди, дорогой выпивки, ядрёная шмаль, три дня подряд Макс пил и курил с кагалом друзей, кикимора еле успевала за ними убирать, хорошо, хоть ночевать друзья не оставались, и на том спасибо, а то, как бы она спускалась? Теперь в подвал кикимора забегала только на минутку, чтобы смочить шёрстку и перекусить, а потом снова лезла в вентиляцию, и к «своему Максиму».
Бедное животное!
Так и человеческие самки, привяжутся к самцу насмерть, и всё, хана. Прощайте, хобби, подружки, прогулки, плевать на работу, загорать не пляж не ходят, и ни о чём уже не думают, кроме этого грубого животного, а сами весёленькие такие, бедные, чуть ли не на крылышках порхают…

- Макс, откуда у тебя деньги? – спрашивали друзья, прихлёбывая халявный коньячок.
- Не поверите! – жилец демонстрировал свой идеальный арийский прикус, и нагло врал, - Дед мой умер, вот мне и перепало.
Хорошо, хоть правды не говорил! Впрочем, это как сказать. Максу и в самом деле перешла по наследству от деда полезная, усиленная временем симпатия мелкой нечисти, живущей в вентиляционной шахте старого дома.
К чести жильца, кикимора заметила, что слишком сильно от еврейского золота он не ошалел и свои уроки музыки не бросил. Отгуляв положенное, Максим постелил в комнате ламинат вместо сорванного пола, купил красивый плоский телевизор, мощный компьютер с принтером, и, непонятно зачем – ревербератор. Квартира понемногу обросла ненужными небольшими предметами. Вместо консервной баночки появилась симпатичная пепельница с зажигалкой, на кухне завелась кой-какая посуда, а на стульчике в углу выросла целая гора вещей, после которых появился элегантный шкаф и четыре мягких стула. Жилец по-прежнему бегал давать уроки игры на пианино, кикимора радовалась, и бережно протирала новую посуду своего Максима.
После пяти червонцев Буратино, первого проданного золота, вышла небольшая история. Скорее всего, Максим их скинул по небрежности кому-то не тому, а может, друзья растрезвонили о наследстве? В общем, однажды ночью его пришли грабить.
Кикимора, как только услышала, что в замке возятся отмычкой, немедленно догадалась, что к чему. Опыт-то у неё жизненный огромный. Уж она этих всяких видала и перевидала! И евреев, и пролетариев… Бр-р-р, что могло бы случиться, не будь её на месте! Она быстро спустилась по своей верёвке из вентиляции на пол, и растопырив ручонки, стала в самую боевую позу у дверей, на защиту своего Максима. Ну, уж тут она постаралась на славу! Самый мерзкий морок напустила на грабителей! Самые жуткие рожи показала! Самых уродливых чертей, виденных на своём веку вспомнила, и продемонстрировала! Ну, скажите, пожалуйста, куда каким-то двум неудачникам против опытной кикиморы? Так пятками и засверкали, при чём друг друга отпихивали и подвывали от страха, один оступился в темноте и проехался по ступенькам на копчике, так ему и надо, наверное, сломал, а отмычка осталась торчать в двери, как назидание легкомысленному жильцу. Утром Максим её обнаружил, и поставил новый отличный замок, пока кикимора дремала в вентиляции за своим окошечком, пребывая в полном удовлетворении от одержанной ночью победы.
Ещё к Максиму иногда приходили девушки и оставались ночевать. Девушки кикиморе, естественно, не нравились. Прослушав половину ночи скрип дивана, кикимора спускалась по своей верёвке с узлами и тщательно наводила морок на зеркало в ванной.
По заведённому раз и навсегда у людей сценарию, утром девушка, в клетчатой рубашке Максима и его тапках выплывала в ванную, чтобы привести себя в порядок и, естественно, смотрела в зеркало. Но стоило ей кинуть один-единственный взгляд на свою растрёпанную причёску, как глаза у девушки становились бессмысленными, она поворачивалась на девяносто градусов, шла в комнату, и сообщала валявшемуся в постели Максиму:
- Дорогой, мне бы так хотелось бриллиантовое колье!
Больше кикимора эту девушку не видела. Правда через некоторое время обязательно появлялась другая, и всё повторялось снова, поэтому приходилось постоянно быть на чеку. Только, чтобы не слишком повторяться, кикимора слегка меняла оттенок морока, вот и получалось, что все, как одна, подружки Максима на следующее же утро после первого секса начинали просить у него то колье, то серьги посерьёзнее, то поездку на Канары или шубку из выхухоля. Макс уже просто беситься начал и пить валерианку. Раньше-то ему девушки всегда бесплатно давали! Да ещё и рады были, кормили борщом, варениками, и пытались повстречаться с ним подольше. А теперь что?! И Максим долго и зло рвал жёлтые клавиши старого пианино Вагнером.
К осени кикиморе показалось, что деньги кончаются – её Максим стал покупать меньше пищи и курить дешёвые сигареты. Она снова развернула еврейские тряпочки в своей вентиляции и подбросила жильцу под чугунную ванну толстый золотой браслет.
Вот тогда, найдя этот браслет, Макс понял, что каким-то независимым от него образом вытянул «тот самый лотерейный билет», который бывает только раз в жизни, и в нём проснулся дедовский немецкий здравый смысл. «Великим музыкантом я не буду, - подумал он, - жизнь продвигается в сторону старости, как не крути, нужно становиться на ноги»
Максим поехал в столицу, в две недели продал браслет за хорошую цену иностранному коллекционеру при посредствии антикварной лавки, взял кредит в банке и открыл свой собственный, маленький магазинчик музыкальных инструментов, с чисто немецкой практичностью решив, что лучше синица в руках, чем геморой в анусе.
- Макс, сделай приличный ремонт, - говорили пьющие и жрущие на халяву друзья.
- Не моя квартира, какой смысл? – пожимал плечами Макс, - Была бы моя – сделал бы.
«Не твоя, говоришь? – думала кикимора в вентиляции, - Сделаем!»
И она с двух заходов навела такой морок на квартирную хозяйку, что та сама предложила Максиму за пол цены купить квартиру на третьем этаже старого дома с затопленным подвалом. Макс взял ещё один кредит, отпуск на работе, и, млея от ужаса, затеял ремонт. Никаких рабочих! Всё своими руками. А вдруг там, в стенах, ещё килограмм золота? И кикимора, в самом деле, насовала в разных местах под штукатурку серёг и цепочек, отчего её тряпочка значительно похудела.
На ремонте она работала, как вьючное животное, разумеется, когда жилец спал, или отсутствовал. «Моему Максиму надо помочь!» - думала кикимора, и убирала, убирала, убирала мусор, а Макс совершенно не замечал, что рядом с ним живёт и трудится болотная нечисть, размером с небольшую обезьянку. Он снова съездил в столицу и выгодно продал цепочки и серёжки. «Вот это подфартило!» - думал Макс. Тем временем кикимора настолько замоталась и уморилась, что чуть не пропустила время зимней спячки. Жирка на зиму не наела, гнезда не обновила, в общем, залюбилась до неприятностей. «Ничего, как-нибудь перебьюсь, - думала она, засыпая в конце октября в своём прошлогоднем гнезде, - Вот проснусь, и снова буду моему Максиму помогать!»
Зимой кикимора несколько раз просыпалась от завывания вьюги, лежала вялая, сонная, и мечтала. «А почему бы и нет? – думала кикимора сонно, - Вон, у русалок всего лишь каких-нибудь двести лет назад был грандиозный скандал. Кажется, какая-то русалка влюбилась в человека, и за то, чтобы самой очеловечиться, отдала ведьме свой голос, а он её всё равно бросил и на другой женился… Ну, на то она и русалка, существо бессмысленное. Меня, небось, не бросит… А я, чтоб очеловечиться, даже не знаю, что отдам…» Отдать ей было нечего. Ни красоты, ни голоса, разве что бурую шерсть можно было обрить на лысо и связать ведьме тёплые непромокаемые варежки. Но зато тогда она смогла бы, ну…. Даже не знаю, что. Но, наверняка, смогла бы!
Как-то утром, с первыми тёплыми лучами апрельского солнца, кикимора очнулась от сна, и, проклиная ненасытный желудок и пересохшую шерсть, первым делом бросилась в подвал. Сыро, мокро, фу-у-у, как хорошо! Она торопливо проглотила с десяток мокриц, и устремилась по вентиляции на третий этаж. «Как там мой Максим без меня зимовал?» - мучалась кикимора. Её ждала неожиданность – Макс всё-таки закончил ремонт, и даже поставил новые, блестящие вентиляционные решётки, крепко впаянные в гипсокартон. «Придётся повозиться, чтобы они стали сниматься!» - подумала кикимора, пробралась к кухонной вентиляции и заглянула на кухню.
По кухне передвигалась беременная человеческая самка в халате.
«Продал квартиру и съехал!» - с ужасом соврала себе кикимора и заткнула рот ладошкой. На самом деле она сразу же догадалась, что её Максим женился, но ей до смерти не хотелось себе в этом признаваться.
- Привет, солнышко!
(Чмок)
- Доброе утро, милый!
(Чмок)
- Чай будешь, или кофе?
(Чмок)
- Кофе, спасибо, солнышко.
- Не кури здесь, мне вредно.
(Чмок)
- Прости солнышко, не буду.
(Чмок) (Чмок) (Чмок)
Кикимора заклякла возле своей решётки. Когда первый шок от увиденного прошёл, она снова спустилась в подвал, и принялась обстоятельно завтракать, обедать и ужинать.
Ромашки спрятали-и-ись,
Завяли лютики-и-и….
Вода холодная-а-а….
Ням-ням, хрям-хрям,
В реке рябит!!!!
М-м-м…
Ох…
Зачем вы девочки-и-и
Красивых любите-е-е…
Одни страдания-а-а
От той любви-и…
Ох…
Ох…
Собственно, что получилось? Можно, конечно, попробовать их развести. Зеркало ведь по-прежнему висит в ванной. И другие способы существуют… Ням-ням, хрям-хрям… А самка-то беременная! Стоит ли? У моего Максима будет ребёночек. Ох… Будет пищать, а затем шкодить. За ним глаз та глаз…
И кикимора, обстоятельно рассудив, всё взвесив, смирилась с неизбежным горем, и вернулась на свой рабочий пост.
Первым делом она расковыряла гипсокартон ржавым гвоздём, и научилась аккуратно вынимать новую решётку, после чего прежним манером стала спускаться по ночам и наводить порядок в квартире.
- Какая ты у меня умница, - говорил её Максим своей жене, - Как у тебя везде чистенько!
- Это ты молодец, - говорила довольная жена Максу, - Ты такой аккуратный в быту!
«Угу, - думала кикимора и обиженно поджимала губу, - какие вы оба умницы и солнышки!!!! Уроды…»
Но постепенно жена Максима начала кикиморе нравиться. У неё было красивое нервное лицо, и в ней чувствовалась порода. Ещё кикиморе нравилось, как жена относится к Максиму и к своей беременности. Не скандалит, не капризничает, только постоянно жуёт конфеты. Кикимора ещё немного подумала, и окончательно примирилась. Она снова размотала тряпочку с остатками еврейского золота и задумчиво перебрала содержимое. Потом выждала момент, когда квартира была пустая, спустилась по своей верёвке с узелками, и сунула в левый тапок жены Максима толстый перстень с кроваво-красным камнем. Конечно, жена вернулась домой, нашла подарок и пришла в полный восторг.
- Ой, дорогой, какая прелесть!!! – закричала она.
Из кухни прибежал жующий Макс.
- Это же, наверное, очень дорого? – робко спросила жена и показала перстень, - Это что-то старинное, да?
Максим глянул на перстень, подавился и начал кашлять, жена похлопывала его по спине, кикимора хихикала возле вентиляции.
- Где ты это взяла? – строго спросил Максим.
- В тапочке, куда ты его и положил!!!! Боже, какая прелесть!!!
Максим внимательно осмотрел перстень и помрачнел. Он уже давно думал о том, что это за вещички были напиханы у него по всей квартире, но, одно дело, если золото спрятано под штукатурку, под ванну или в полу, это можно ещё понять. Дом старый и всё такое. Но теперь…
- Смотри, как красиво! – жена одела перстень на средний палец руки, полюбовалась, и бросилась на шею Максу.
- Нравится? – скрепя сердце спросил Макс.
- Конечно!!!
- Ну, тогда носи…
Ночью кикимора тихо перемыла всю посуду, вытерла крошки со стола, протёрла мебель тряпочкой.
- Ой, Максим! Какой ты молодец! – сказала жена, - И когда ты успел?
- Что успел? – удивился Макс.
- Ну, посуду помыть, убраться! А я специально раньше встала, чтобы всё сделать до работы!
Максим хотел сказать, что он не убирался и не мыл посуду, но прикусил язык и чего-то испугался. «Нужно продавать эту квартиру и сваливать» - подумал он. «Чего ради? – успокоил его внутренний голос, - Чего ты кипишуешь? Что-то плохое случилось? Эта квартира принесла тебе только удачу! Так бы до сих пор давал уроки музыки малолетним придуркам!»
Целое лето кикимора прожила с семьёй Макса в душевном спокойствии и с огромным удовольствием.
В августе семья съездила отдохнуть на море. Макс немного нервничал, когда возвращался. «Что там моя квартира?» - думал он напряжённо, и совершенно не удивился, когда увидел, что дома всё в полном порядке, ни пылинки, ни соринки, все рыбки в аквариуме живёхоньки, все цветочки политы. «Здесь кто-то живёт» - наконец понял Максим и внутренне содрогнулся. Ему снова захотелось избавиться от квартиры и непрошенного соседства. «А может, я себе что-то накручиваю? Кто тут может жить? Это просто цепь совпадений» - утешил себя Макс и для успокоения нервов купил коньяку.
В сентябре кикимора понемногу начала впадать в панику. Она уже чувствовала себя матерью семейства, хозяйкой квартиры и бабушкой одновременно. «О Вселенская Сырость, помоги им! – нервничала она, готовя зимнее гнездо, - Родится ребёнок, как же они справятся?» Единственное, что утешало кикимору в осеннюю пору, было то, что в деньгах, кажется, Максим особенно не нуждался, инструменты понемногу продавались, и он даже расширил ассортимент в своём магазине. Жена Макса ходила с огромным животом, стала малоподвижной и плаксивой. Кикимора, уже вялая и сонная, до распоследних тощих комаров вытирала в квартире своего Максима пыль и мыла посуду, чтобы беременная жена побольше отдыхала, пока в один сырой день попросту не смогла выйти из гнезда, где до конца марта и провалялась. И снова зимние сны вперемешку с мечтами. «Вот родится малыш, - сонно думала кикимора, - я для него всё сделаю. Для малыша моего Максима.… Только бы всё хорошо обошлось.… Эти человеческие самки такие хрупкие!»
Проснувшись, не поев и не смочив шёрстку, кикимора бросилась к окошку вентиляции на кухне третьего этажа. Малыш был. Его не было видно, но было отлично слышно не только за решёточкой, но и в подъезде, и в подвале, и на крыше, и, даже, на выходе со двора. Мальчик, девочка? Кикимора отчаянно чесалась от сухости шубки и ждала, попеременно подползая к обеим решёткам, и, наконец, дождалась. Жена её Максима, растрёпанная и замученная, принесла ребёнка в ванную комнату, чтобы помыть ему задницу под краном. Это был прекраснейший, упитанный малыш, со всеми атрибутами будущего мужчины и настоящего арийца: командирским голосом, белым пухом мягоньких волос на макушке, чистыми голубыми глазёнками и писуном. Кикимора прослезилась от счастья, и бросилась в подвал, чтобы смочить шубку и, наконец-то, поесть.
И снова начались её трудовые будни. Вскоре кикимора так обнаглела, что передвигалась по квартире прямо под ногами у замученной хозяйки, теперь ей не стоило никакого труда прятаться. Достаточно было небрежно присесть под кресло или забиться в угол, чтобы жена Максима её не заметила. Зато малыша кикимора нисколько не стеснялась, и возилась с ним, как хотела.
- Знаешь, дорогой, - говорила довольная жена Максу, - Наш Вовка стал намного лучше спать, ты заметил? Я, наконец-то, начала высыпаться!
- Растёт парень, что же ты хочешь, - отвечал муж, рассеянно перебирая жёлтые клавиши пианино, - Так ты выспалась? Может…?
И Макс неуверенно обнимал жену за талию.
- Вполне! – улыбалась жена.
А кикимора по ночам качала белокурого, голубоглазого Вовку, вставляла ему выпавшую пустышку, поила компотом из бутылочки. Жена Максима сделала себе причёску и отпустила ногти.
- Дорогой, наш Вовка так славно играется сам! – удивлялась она, - Я могу пол дня просидеть на кухне, готовить, пылесосить, а он сам с собой играет и смеётся! Только кормлю и памперс меняю. Мне все мамаши так завидуют! Какой он молодец!
- Вы оба у меня молодцы! – белозубо улыбался Максим, и крепко целовал жену.
Вовка начал ползать. Кикимора в нём души не чаяла, малыш ей отвечал взаимностью.
- Ну, дорогой мой Владимир Максимович, правнук оберлейтенанта Frezenbergа! Давай-ка сюда, к тёте! – шептала кикимора малышу и манила его пальчиком, а Вовка заливался хохотом и полз к ней по ковру.
Тем временем приближалась очередная спячка. Малыш очень вырос, у него появилось много маленьких, белых зубов, он уже ел «взрослую» пищу и делал первые «пьяные» шаги. Родители учили его говорить.
- Вовка, скажи ма-ма. МА! МА! Скажи - МАМА! Скажи – ПАПА! ВО-ВА!
- Тетя! – сказал малыш и широко улыбнулся.
- Что он сказал? Что сказал?!!? – спрашивали друг у друга родители.
- Тетя!!! – громко крикнул малыш и показал пальцем вверх.
- Где тётя? – удивилась мама, - Какая тётя? Скажи МАМА!
- Тетя! – снова повторил Вовка.
Сидя в своей вентиляции, кикимора залилась счастливыми слезами. Это нужно было отметить. Она развязала свою тряпочку-казну, взяла оттуда пять последних червонцев, и ночью, пока давала малышу кампот, положила их под подушечку. Утром червонцы нашла мама.
- Боже мой, Максим! – воскликнула она, - Ну зачем ты так тратился!!!
Максим сразу же почувствовал неладное. «Опять золото!» - с тревогой подумал он, подошёл к жене и уставился на червонцы.
- Какая прелесть! – жена перебирала монеты, - И ты, как всегда, прав! Деньги мы могли бы потратить, а так у Вовки будет лежать свой капитал!
Внутри у Макса стало холодно и страшно. Что ему было ответить? Что он не знает, откуда это золото? Что не он подарил жене перстень с красным камнем, а неизвестно кто? Что раскрутился не с нуля, и не с кредита, как любил врать знакомым, а всё с того же золота? Что купил эту квартиру…. Квартиру нужно продавать, в ней кто-то живёт. Бр-р-р… Просто мороз по коже от всего этого. Сейчас этот кто-то добрый, а если вдруг у него изменится настроение? И снова внутренний голос успокоил Максима. «Да не парься ты! – сказал внутренний голос, - Ведь всё хорошо! Это прекрасный и добрый ангел! Или, просто совпадение. Пока точно ничего не знаешь – живи, как жил. Да и что ты можешь узнать такого, что перевернёт твой мир? Домовой? Барабашка - чебурашка? Совпадение, совпадение, ничего нет, ни чертей, ни ангелов, это просто… Просто золото!» И он с немецким здравым смыслом сказал жене:
- Солнышко, я хожу взять у нашего Вовки взаймы эти червонцы и вложить в расширение моего дела, чтобы потом отдать с процентами.

В суете и делах, с зимними спячками и летними заботами, мимо кикиморы быстро шли человеческие годы. Белокурый и синеглазый Вовка должен был идти в первый класс, его молочные резцы выпали и сменились большими постоянными зубами, с крошечными пиловидными зубчиками по краям. Он уже мучил жёлтые клавиши старого пианино не бессмысленными звуками, а вполне приличными небольшими пьесами.
- А тётя мне говорила, что вороны тоже разговаривают, как люди, - сказал Вовка однажды утром, жуя булку и глядя за окно.
- Тётя пошутила, вороны не умеют разговаривать, - ответила мама.
- Тётя никогда не шутит! – возразил Вовка, - Тётя всё знает!
- Знаешь что, Вовочка, - ласково сказала мать, - Ты уже большой мальчик, и пора забыть про воображаемых друзей. Скоро ты пойдёшь в школу, и там у тебя будет много-много настоящих, живых товарищей!
- Тётя не воображаемая! – обиделся Вовка, - Тётя хорошая! Она лучше всех! Даже лучше тебя…
- Какая тётя? – спросил Максим, заходя на кухню.
Внук оберлейтенанта Frezenbergа раздобрел, стал обильно пользоваться туалетной водой и коротко стричься, чтобы скрыть зародыши залысин, но всё равно оставался красивым мужчиной.
- Да вот, дорогой, - сказала жена, - Наш Вовка всё про какую-то воображаемую тётю рассказывает. Якобы она…
- Не воображаемая! – со злостью крикнул Вовка.
Кикимора в своей вентиляции замерла и вся превратилась в слух. Максим тоже замер посреди кухни и побледнел полным лицом.
- Ну-ну, продолжай! – сказал он сыну.
- Тётя очень хорошая, - пояснил Вовка, - Она маленькая, меньше меня, пушистая, живёт в вентиляции и в подвале, в воде. Тётя со мной играет. Я её всю свою жизнь знаю.
- Боже мой, дорогой, какие глупости! – укоризненно сказала Вовке мама.
- Зимой тётя спит, - строго продолжал Вовка, со значением глядя на мать, - а весной просыпается, и снова со мной играет. Поэтому я не люблю Деда Мороза, Новый Год и кататься на санках, мне без тёти скучно!
- Фантазёр! – пожала плечами мать, и посмотрела на мужа.
Смертельно бледный Максим грыз колено указательного пальца своей правой руки.
- Что с тобой, дорогой? – удивилась жена.
«Теперь он всё понял! – с волнением подумала кикимора, - Теперь он про меня знает! Это хорошо! Пусть знает, сколько я для него сделала!»
И, чтобы успокоить бьющееся сердце, кикимора вылезла на крышу, и подставила свою шерстку под слабый, моросящий дождик.
- Ка-а-ар! Привет, кикимора!
- Привет!
Она обернулась, и помахала рукой своему старому знакомому ворону.
- Ну, где был, что видел? – спросила кикимора.
- Мамку твою старую видел, - ответил ворон.
Он уселся, надулся от важности и спрятал лапы под перья на животе.
- Да ты что?! – поразилась кикимора, - И где же?!
- Возле села Кустын есть дачный посёлок, а в дачном посёлке озеро. Там и живёт твоя мамка, - сказал ворон.
- Моя ли? – усомнилась кикимора.
- Да твоя, твоя! – каркнул ворон, - Всё жалуется и плачет, что дочку растила да воспитывала, а та, неблагодарная, сбежала в город и бросила её одинокую на старости лет, а теперь никто ей жука-плавунца не поймает!
Кикимора вздохнула.
- Она что, и в самом деле такая старая, что поймать жука себе не может? – спросила она.
- Да нет, конечно! – пожал крыльями ворон, - Это так положено говорить в таких случаях. А жуков мамаша твоя и сама прекрасно ловит, очень бодрая старушка!
- Ага, - с облегчением вздохнула кикимора, - Ты ей передай, что у меня семья на руках, и навестить её пока не могу. А как смогу – обязательно навещу, половлю ей жуков. Могу к ней на зиму перебраться, чтобы в спячку впасть вместе. А далеко это?
- На северо-запад отсюда. Мне – час полёта, а тебе трое суток дороги по влажной погоде и через лес.
- Н-да… - задумалась кикимора, - Многовато… Ну, будь здоров! У меня дел куча. Мамаше моей поклон передай.
- Куда это ты спешишь? – насмешливо каркнул ворон, - К своему Максиму?
- А тебе какое дело? – подозрительно спросила кикимора.
- Ничего хорошего от людей не жди, - покачал головой ворон, - Посмотришь, как он тебя отблагодарит за всю твою заботу!
- Не каркай! – зло бросила кикимора и навела на ворона мерзейший морок, в виде огро-о-о-омного кота, якобы прячущегося за дымоходом.
Ворон сорвался с крыши и тяжело полетел, а кикимора ещё немного посидела под дождиком, чтобы хорошенько промокнуть. Все последние годы жизнь двора она совершенно игнорировала, заменив её интересами семьи своего Максима, и теперь не знала многих соседей. Вот идёт какой-то незнакомый мужчина, вертит в руке ключ. Кто это такой? Когда и куда въехал? Что-то не видно вредной бабульки из первого подъезда. Небось, померла. А вон мамаша гуляет с ребёнком. Хочешь дитё простудить под дождём, дура? «Наверное, теперь буду жить вместе с моим Максимом, - думала кикимора, разглядывая двор, - отдам остаток золота, пусть купят себе хорошую машину. Может, свозят меня к старой мамаше. Вот старуха удивится! А когда мой Максим станет старым и умрёт - перейду к Володе, и всегда буду жить в семье при старшем сыне» Ой, это что?!
Во двор въехало такси.
Из такси вылез поп в чёрной рясе, с большим крестом на пузе и с чемоданчиком в руке. Вслед за попом вылез её Максим. «Это что ещё за фокусы?» - встревожилась кикимора. Попов она не любила, от них получались одни неприятности. Кикимора быстро бросилась к своим наблюдательным пунктам на третьем этаже, и тут её ждал настоящий кошмар.
Оба вентиляционных окошечка были наглухо заколочены толстыми досками.
Кикимора приложила ухо к доске, закрывающей кухонный обзор, и поняла, что её Максим привёз попа освятить квартиру.

Сняла решительно-о-о…
Пиджак наброшены-ы-ый…
Казаться гордою-у-у…
Хватило си-и-и-ил!
Кикимора плавала в тёмном подвале, и давилась слезами, злостью, чёрной обидой.
Ему сказала я-а-а-а…
Всего хорошего-о-о…
А он проще-эния-а-а….
Не попроси-и-и-ил!!!!
Сволочь проклятая. Гад! Предатель. Немецкая подлая рожа!!!! Я же ему…. А он мне!!!! Вот как он поступил! Кикимора пыталась успокоиться, поесть комаров, и не могла, кусок в горло не лез. Ну, погоди, Максим! За всё моё добро…. Без кола и без двора останешься, по миру пойдёшь! С женой разведу! Я тебе устрою… я…
И тут кикимора заметила ЭТО. То, что она увидела, наполнила её раненое сердце мрачной и жестокой радостью.
- По миру пойдёшь! – злорадно повторила кикимора, с удовлетворением разглядывая ЭТО.
Но сначала она поднимется по лестнице и постучит прямо в двери. Жена Максима откроет, увидит её, и станет орать от ужаса, а она скажет: «Чего орёшь, дура? Не жмёт тебе МОЁ колечко?»
В подъезде послышались лёгкие шажки, кто-то спустился в затопленный подвал, а потом тоненький голосок сказал:
- Тётя!!! Тётенька-а-а!!!
Кикимора мрачно шевелила ногами в воде.
- Тётечка! Я знаю, что ты здесь. Выходи ко мне! – попросил Володя и заплакал.
«Ненавижу!» - безо всякой уверенности сказала себе кикимора.
- Тётюлечка, ты прости пожалуйста папу! – просил Володя, глядя в чёрную, стоячую воду заплаканными глазами, - Папа совсем не злой, только он тебя почему-то очень сильно испугался. Ну, выйди ко мне!!! Ну, пожалуйста!!!
Кикимора ощутила сильное беспокойство и неуверенность, но для поддержания в себе необходимого уровня злости вспомнила заколоченные вентиляционные окошечки.
- Тёть, я никуда не уйду, так и знай! – сказал Вовка, и бесстрашно ступил ногами на затопленную подвальную ступеньку.
Кикимора не выдержала.
- Выйди из воды, простудишься, - сердито сказала она и выплыла на свет.
- Тётечка, солнышко, - заплакал Володя и протянул к ней ручки, - Выйди сюда, пожалуйста!!!
Кикимора часто задышала и выбралась на подвальную лестницу. Белокурый мальчик и мелкая водная нечисть сели рядом друг с другом на ступеньке.
- Когда я вырасту большой, - сказал Володя, - У меня будет свой дом. Я затоплю там подвал, и заберу тебя к себе жить. Вот нам будет хорошо вместе!!!
Кикимора внимательно смотрела на его светлое и чистое личико с красными пятнами от слёз.
- Мы будем смотреть по вечерам кино по телевизору, и я куплю тебе синенький тазик, чтобы ты могла в нём лежать, когда совсем высохнешь, а по выходным будем ездить на рыбалку, ты и я, - сказал Володя.
- Ты сегодня палочки писал в тетрадке? – спросила кикимора, - Тебе нужно тренироваться перед школой.
- Какие палочки? – нахмурился мальчик, - Я пол дня проплакал, когда увидел, что папа заколачивает твои окошечки. Уж как я его просил, а он меня не послушал!
Кикимора вздохнула.
Зачем вы девочки-и-и…
Красивых лю-убите-э-э…
- А хочешь, я из дому убегу, и будем с тобою вдвоём жить тут, в подвале, - начал Володя.
- Перестань, - перебила его кикимора строго, - Теперь слушай меня внимательно и запоминай.
- Хорошо, - сказал мальчик.
Кикимора глубоко вздохнула.
- Сейчас ты вернёшься домой, подойдёшь к своему отцу и скажешь: «Кикимора передаёт тебе привет. Немедленно собирай вещи и выезжай из квартиры. Несущая стена в подвале дала большую трещину, со дня на день дом рухнет». Запомнил?
- Кикимора передаёт тебе привет. Немедленно собирай вещи и выезжай из квартиры. Несущая стена в затопленном подвале дала большую трещину, со дня на день дом рухнет. Запомнил? – повторил Володя.
- Правильно. А теперь беги к отцу, - вздохнула кикимора.
- А как же ты? – спросил мальчик дрожащим голосом, - Куда же ты?
- По прогнозу завтра солнечно, а по моему чутью – на неделю мелкий дождь. Пойду на северо-запад, там возле села Кустын в озере дачного посёлка живёт моя мамаша, - сказала кикимора и вздохнула.
- А как ты доберёшься? – спросил мальчик.
- Вот глупый, - ласково улыбнулась кикимора, - У меня ведь чутьё сырости и морок!
- Когда я выросту, то обязательно тебя заберу, - снова сказал Володя.
- Посмотрим, - кикимора улыбнулась и подмигнула мальчику маленьким глазиком, - Заберёшь – не заберёшь, а вот когда тебе стукнет двадцать пять лет, найди летом дачный посёлок, в нём озеро, и позови меня. А уж я для тебя кое-что сберегу!
- Что сбережёшь? – спросил Володя с любопытством.
- Кое-что, - со значением сказала кикимора, глядя в голубые глаза оберлейтинанта Frezenbergа - Ну всё, беги. Стой!
- Что? – спросил мальчик, останавливаясь.
- Там, в ванной комнате, между батареей и стояком, в самом углу, спрятана деревянная вешалка с вырезанными буквами, - сказала кикимора, впитывая в себя глазами всю фигуру и лицо Володи, чтобы никогда его не забыть, - Ты эту вешалку возьми, пожалуйста, и ни в коем случае не потеряй.
- А что это за вешалка такая? – удивился Володя.
- На неё твой прадед вешал свой мундир танкиста, - вздохнула кикимора, - а потом ушёл и не вернулся. Просто копия…. Вот я и.… Тьфу. Ну, всё, беги!
Мальчик зашлёпал вверх по лестнице, а кикимора долго плавала по подвалу из угла в угол, периодически поглядывая на гигантскую, уродливую трещину, рассёкшую несущую стену. Всё-таки вода победила старый дом, поставила ему шах, и собиралась поставить мат.

- Куда это вы, сосед, собрались? – спросил Максима отставной мент из первого подъезда, гуляющий с беспородным барбосом на поводке.
Макс внимательно и нервно следил за погрузкой старого чёрного пианино с жёлтыми клавишами.
- Не дай Бог ударите! Ни копейки не заплачу! – жёстко сказал он грузчикам.
Жена Максима, с заплаканным лицом, собственными руками бережно сносила красивую, дорогую посуду, завёрнутую в десятки газетных пакетиков.
- У меня появилась информация, что несущая стена дала трещину, - сказал Максим соседу.
- Источник достойный доверия? – сразу же спросил сосед.
- Самый достойный, - облегчённо вздохнул Максим.
Драгоценное пианино наконец было погружено и заняло пол грузовика. Отставной мент рванул недогулявшего, возмущённого барбоса за поводок, и потянул домой. Через минуту он уже звонил своему соседу через стенку, а тот, в свою очередь, другому соседу, таким образом, новость, сообщённая «достойным доверия источником» быстро распространялась по умирающему дому.
- Максим, зачем тебе эта старая бандура? – спросила жена раздражённо.
- Заткнись, дура! – рявкнул Максим, - Это ты мне нахрен не нужна!
- А стенку куда погрузим? – спросила жена и снова заплакала.
- Что за ерунда? Возьмём ещё один грузовик. Ну, всё, не реви, я пошутил. Прости меня, пожалуйста, я просто очень нервничаю.
- И ты меня прости. А где Вовка?
- Сейчас приведу, - сказал Максим, и пошёл в подвал.
- Тётенька! – звал Вовка, стоя на предпоследней ступеньке, - Тёть! Ну, выйди ко мне в последний раз!!!
Чёрная водная гладь молчала. Кикимора с крыши наблюдала за погрузкой вещей и нервничала о сохранности имущества своего Максима. «Как они коробку с телевизором бросили, вот черти!» - сердито подумала она, глядя на грузчиков, и упорно стараясь не замечать больше ничего вокруг. Теперь соседи зашевелятся! Начнётся суета, беготня. Ах!!!! Дверцу такого шкафа поцарапали! Что там он говорил? На северо-запад, трое суток по влажной погоде? Кикимора перестала смотреть на погрузку, спустилась на чердак, оттуда залезла в свою вентиляционную шахту, и заткнула уши, чтобы не слышать, как во дворе заурчали, отъезжая, грузовики. Во втором грузовике рядом с водилой сидел её Максим с женой, и зарёванным Вовкой на руках.
- Она не вышла ко мне, папа, не вышла! – всхлипывал мальчик.
- Ну, всё, всё, - примирительно сказала мама, с опаской поглядывая на водилу.
- Давай её к себе заберём, на новую квартиру! – просил мальчик.
- Кошка пропала? – поинтересовался водила по привычке.
- Угу, - бросил Максим, и угрюмо кивнул головой.

Кикимора дождалась темноты, потуже увязала остатки еврейского золота, чтоб не потерять чего дорогой, и потихоньку вышла из подъезда под моросящий дождик.
Ромашки спрятали-и-ись…
Поникли лютики-и-и-и….
Когда застыла я-а-а-а…
От горьких сло-о-о-ов!
Зачем вы де-эвочки-и-и…
Красивых любите-е-е….
Непостоянная-а-а-а…
У них любо-о-о-овь!
Ох…
Понюхала сырой воздух, прислушалась к своим ощущениям, и послала короткий морок дворовому псу.
- Северо-запад, это вон там! – сказала кикимора вслух.