Период XII-XV вв. в истории Франции был периодом национального объединения. К концу XV в. французское государство занимало в основном почти ту же территорию, какую занимает теперешняя Франция (за вычетом колоний). Процесс создания крупного национального государства был длинным, сложным и противоречивым. В Х, ХІ и в начале ХІІ вв. Франция представляла собой хаотическое собрание десятков крупных и мелких феодальных государств – герцогств, графств и т.п. Власть короля была совершенно ничтожна; она простиралась по существу лишь на королевские домены, на герцогство Иль-де-Франс, где король был наследственным князем. На землях других князей он не мог распоряжаться. Он был лишь первым между другими равными крупными феодалами. Да и в собственном домене королю приходилось постоянно вести борьбу со своими баронами, обладавшими замками, рыцарскими дружинами и неограниченно господствовавшими над местным крепостным и не крепостным населением. Феодальные войны и усобицы между князьями, между баронами и даже между простыми рыцарями были обычным явлением. Однако в ХІІ-ХІІІ вв. во Франции, как и в других странах Европы, произошли важные социально-экономические перемены. В стране широко развилось ремесло; выросли многочисленные города; торговля приобрела более постоянный характер. Натуральное хозяйство, господствовавшее безраздельно в ранний период средневековья, уступало постепенно место товарно-денежным отношениям. Рост промышленности и городов, развитие буржуазии, начавшееся образование единого государства из раздробленных и не связанных ранее провинций – все это находилось в резком противоречии с господствовавшей феодальной анархией. Города задыхались под гнетом соседних феодалов. Торговля встречала постоянные препятствия со стороны разбойничьего рыцарства. Ощущалась настоятельная общественная потребность в создании крупного государства с сильной централизованной властью, способной обуздать своеволие феодалов. В этих условиях королевская власть начала во Франции быстро укреплять свое положение. Играя в этот момент прогрессивную роль, королевская власть привлекала на свою сторону города и вместе с ними, с так называемыми «городскими коммунами», начала решительную борьбу со знатью. Энгельс по этому вопросу писал:
«Что во всей всеобщей путанице королевская власть (das Königtum) была прогрессивным элементом, - это совершенно очевидно. Она была представительницей порядка в беспорядке, представительницей образующейся нации в противоположность раздроблению на бунтующие вассальные государства. Все революционные элементы, которые образовались под поверхностью феодализма, тяготели к королевской власти, точно так же, как королевская власть тяготела к ним. Союз королевской власти и буржуазии ведет свое начало с Х века; нередко он нарушался в результате конфликтов; далеко не всегда в течение всех средних веков дело шло этим путем объединения, все же этот союз возобновлялся все тверже, все могущественнее, пока, наконец, он не помог королевской власти одержать окончательную победу, и королевская власть в благодарность за это поработила и ограбила своего союзника».
Большое территориальное приобретение произвел уже во второй половине ХІІ в. и в начале ХІІІ в. король Франции Филипп ІІ Август (1180-1223). Ему удалось присоединить герцогство Нормандию (на севере) и графство Анжу (на западе), которые в то время находились под властью английских королей. Его сын Людовик VIII и, особенно, внук Людовик ІХ Святой (1226-1276) присоединили большие территории на юге – так называемый Гангедок и большое Тулуэзское графство. Внук Людовика ІХ, Филипп IV Красивый (1285-1314), захватил Лионскую область и Шампань (на юге и востоке), Наварру (на юго-западе) и пытался завладеть Фландрией (теперешняя Бельгия). Чтобы получить еще большую поддержку горожан в борьбе со светской и церковной знатью, Филипп IV с 1302 г. начал созывать Генеральные штаты – сословное представительство в составе депутатов от духовенства, дворянства и горожан. В начале XIV в. по крайней мере две трети французского королевства были подчинены власти короля. Король имел к этому времени ряд центральных органов судебно-административного и финансового характера, а также своих чиновников на местах, так называемых бальи (на юге – сенешалы); эти чиновники назначались из центра и регулярно отчитывались перед королем. Таким образом, династии Капетингов (правившей во Франции с 987 г. до 1328 г.) удалось добиться значительных успехов. Из ничтожных королей, какими они были в Х, ХІ, в начале ХІІ вв., Капетинги к началу XIV столетия стали могущественными властителями, сильно возвысившимися над прочими феодалами. Однако сыновьям Филиппа IV – последним Капетингам, а также первым королям из следующей династии Валуа (правившей во Франции с 1328 по 1589) пришлось столкнуться с крупными осложнениями. Феодальная знать крепко держалась за свою независимость. Чем больше усиливалась королевская власть, тем сильнее была оппозиция феодалов. Уже в ХІІІ в. феодалы объединялись в союзы для борьбы с королем. В XIV в. в тех же целях французские феодалы не раз заключали союз с английским королем. Особенно критическим было положение королевской власти во Франции в середине XIV. В начавшейся Столетней войне (война с Англией, происходившая с 1337 по 1453 г.) французское войско потерпело несколько крупных поражений. В 1356 г. в битве при Пуатье был взят в плен сам французский король Иоанн Валуа. Его наследника, дофина Карла (впоследствии Карл V), феодалы фактически не признавали. Большое недовольство правительством было и среди горожан, жаловавшихся на тяжесть королевских поборов, на произвол королевских чиновников, на умаление старых прав коммун, которыми пользовались многие года на основании королевской грамоты XII в. В 1358 г. во Франции произошли два крупных восстания. Одно было в Париже, где старшина купеческого цеха Этьен Марсель – глава парижской буржуазии, захватил на некоторое время власть в свои руки. Другое происходило в провинции – к северу от Парижа. Это было крупное крестьянское восстание, известное под именем Жакерии. Крестьяне, страдавшие от крепостного гнета и новых денежных поборов, введенных феодалами, измученные войной и грабежами рыцарей, восстали и истребили немало представителей французского дворянства. Оба восстания были подавлены. Буржуазия, далеко не созревшая, оказалась не в состоянии удержать власть. Париж не был поддержан другими городами. Сам Этьен Марсель не оказал достаточной поддержки крестьянскому восстанию. Феодалы на некоторое время отказались от оппозиции и теснее сплотились вокруг трона. Так королевская власть преодолела кризис.
При Карле V (1364-1386) королевская власть снова начала увеличиваться. Карл V провел ряд важнейших реформ, заложивших еще более прочные основы централизованной монархии. Он добился согласия от Генеральных штатов собирать постоянный налог, не обращаясь каждый раз за разрешением к штатам. Далее он начал организацию постоянной и сильной армии, что делало правительство менее зависимым от феодалов. Война с англичанами продолжалась еще долго. После успехов французских войск при Карле V, когда англичане были почти вытеснены из Франции, в начале ХV в. последовали новые поражения французов. В 1422 г. английский король захватил Париж и был провозглашен королем Англии и Франции. Но патриотическое одушевление охватило крестьянские и городские массы и привело к поражению англичан. Крестьянская девушка Жанна Д’Арк, организовав вооруженный отряд, сумела отстоять от англичан город Орлеан; она провела молодого короля Карла VII в Реймс, старую церковную столицу Франции, где он короновался; далее она предлагала поход на Париж. Жанна Д’Арк погибла: попав в плен к англичанам, она была сожжена на костре в 1431 г., обвиненная в колдовстве. Тем не менее дело освобождения Франции от иноземного врага продолжалось. К началу 50-х гг. XV в. Франция была очищена от английских войск. За исключением города Кале, англичане потеряли все свои области во Франции. В результате Столетней войны французский король присоединил обширное герцогство Аквитанское на юго-западе Франции. Теперь не присоединенных к короне крупных земель оставалось совсем немного. Это были: Бургундия – на востоке, Фландрия и Бретань – на севере. Таким образом объединение страны приближалось к концу.
В этих условиях на королевский престол вступил сын Карла VII Людовик XI (1461 – 1483). Он был королем очень крупного королевства. В его распоряжении был довольно развитый центральный аппарат управления. Многочисленные чиновники, прошедшие школу римского права, происходившие частью из мелкого дворянства, частью из среды буржуазии, составляли его послушную армию. Страна имела обширную внешнюю и внутреннюю торговлю. Людовик обладал громадными по тому времени денежными доходами. Он мог нанимать многочисленные отряды шотландских, швейцарских и немецких солдат. В руках короля была и французская церковь, полностью подчинившаяся к этому времени королевской власти и поставлявшая для короля образованных, гибких, хорошо ориентировавшихся в международной обстановке высших чиновников – дипломатов и министров. На востоке Франции герцог Бургундский Карл Смелый, племянник короля, создал громадное так называемое «промежуточное государство» (между Францией и Германией) в составе собственно Бургундии, Нидерландов и части пиренейских земель. Карл Смелый мечтал захватить обе стороны Рейна, подчинить себе Швейцарию и таким образом образовать новую великую державу, которая была бы очень опасна для Франции. Да и другие крупные феодалы Франции были еще далеко не добиты. Обширное герцогство Бретань, в случае союза с Бургундией, представляло немалую опасность. Могущественным феодалом был граф Сен-Поль, коннетабль Франции (т.е. главнокомандующий), владевший в то же время собственными землями на северо-востоке Франции. На юге были особенно сильны Аманьяки; к ним принадлежал и герцог Немурский. Правда, Аманьяки были давними врагами бургундских герцогов, но теперь они готовы были объединиться с Карлом Смелым для борьбы с таким грозным противником, как Людовик XI Валуа. Десяток таких крупнейших феодалов, объединившись, организовали союз, получивший громкое имя «Лиги общественного блага», Для Людовика предстояла серьезная задача: разбить эту лигу. Каждый из феодалов в отдельности (за исключением герцога Бургундского) для короля был нестрашен. Но Лига в целом представляла большую опасность. Вся первая половина царствования Людовика XI проходит в борьбе с феодальной Лигой. Применяя метод подкупов, широко практикуя организацию восстаний против феодалов их подданных (например, попытки поднять против герцога Бургундского Фландрию, особенно г. Льеж), а также используя несогласие и недоверие, царившее в лагере союзников, - Людовик, в конце концов, восторжествовал. Лига развалилась. Сам Карл Бургундский был отвлечен борьбой с Швейцарией и в 1477 г. погиб в битве при Нанси. Тогда началась расправа. Сен-Поль, Арманьяки и десятки других феодалов были арестованы, подвергнуты пыткам и казнены. Королевский советник кардинал Балю за соучастие в заговоре был посажен в железную клетку. Земли мятежных феодалов были присоединены к короне, в том числе и бургундское герцогство (за исключением Нидерландов). В кровавой расправе Людовик XI с феодалами больше всего проявились черты новой, а б с о л ю т н о й м о н а р х и и, устанавливавшейся во Франции. Воля короля – закон. Феодальные вольности, суд равных (суд пэров), ссылки на традицию – все это отброшено прочь. Король не созывает Генеральных штатов, не держит советов с вельможами. Исполнителями его воли и его приближенными являются простые, выдвинутые часто из ничтожества люди (вроде палача Тристана). Только в обществе этих «куманьков» король чувствует себя в безопасности. Королевская тирания не легко переживается страной. Гнет налогов, грабежи и произвол чиновников и королевских любимцев были безграничны. Король боялся новых заговоров и покушений на свою жизнь. Он ненавидел знать, но он боялся и не доверял также и горожанам, не говоря уже о народных массах. Мрачный замок Плесси де ла Тур, защищенный тысячами западней и ловушек, охраняемый иноземной шотландской стражей, стал единственным приютом старого короля.
Абсолютизм, сыгравший на определенном этапе развития свою прогрессивную роль, тем не менее при самом своем появлении на свет обнаружил полностью свои отрицательные черты – деспотизм, произвол, издевательство над личностью, гнет по отношению к массам. Борясь с крупными феодалами, королевская власть продолжала все же оставаться феодальной по своему существу. Лишая крупных феодалов политических вольностей и самостоятельности, король удерживал за всем дворянством его социальные привилегии. Крестьяне и городские трудящиеся массы в условиях централизованного государства подвергались еще большей эксплуатации, хотя они и освобождались от ряда бедствий, связанных с феодальной раздробленностью страны.
Роман германского писателя Альфреда Неймана «Дьявол» освещает именно эту эпоху Людовика XI. В романе советский читатель отметит немало недостатков. Герои произведения выглядят слишком модернизированными. Их рассуждения, понятия, чувства очень сложны; они характеризуют больше психологию современного европейского буржуа, чем человека XV в. И сам Людовик XI и его «двойник», «дьявол», старшина гентского цеха брадобреев Оливер Неккер проникнуты сознанием глубоко-политической важности своего дела. «Интересы королевства», «династии», «будущее Франции» это, так сказать, их «символ веры», во имя которого они готовы идти на любую жертву. Не совсем психологически оправдана самая дружба Людовика с Неккером. Автор подчеркивает сходство их натур: «Король – это Неккер», «Неккер – это король». Оба злы, энергичны; оба погружены с головой в интриги, «политику». Но факты, казалось бы, должны были привести к столкновению между «друзьями». Король отнимает у Неккера его горячо любимую жену; Неккер переживает трагедию, хотя мучительно, но на редкость «политично». Он прощает королю даже смерть любимой Анны. Ни слова упрека. Для Неккера выше всего интересы государства, интересы короля. Едва ли это правдоподобно.
И Людовик XI и Неккер у Неймана не прочь порисоваться своим благородством. Простой факт естественной расправы знати с временщиком после смерти старого короля автор облек в драматичную форму «героического самопожертвования». Неккер сам отдается во власть врагов, терпит пытки и казнь только для того, чтобы вся тяжесть ответственности пала на него, а не на короля. Между тем весь характер Неккера, вся история его детства, молодости, предшествующие авантюры по существу резко противоречат такому «красивому» концу.
Ряд фактов в романе не точен. Например, обвинения Людовика XI и его приспешников в убийстве принца Карла опровергаются позднейшими исследователями. Набожность и суеверие Людовика XI были характерны не только для последних недель его жизни, но и для всего его царствования. Король по-своему был очень верующим человеком. Между тем в романе и Людовика XI и Неккер изображены почти как вольнодумцы, чуть не вольтерьянцы своего времени. Рисуя последние дни жизни Людовика, Нейман сбивается на трафаретную тему о том, как больной король, привыкший всю жизнь торговаться в политике, стал теперь переде смертью торговаться с богом, желая продлить себе жизнь.
Все же, несмотря на указанные недостатки, роман Неймана читается с интересом. Композиция романа весьма драматична. Характеристика главных действующих лиц как исторических, так и вымышленных (Неккер и его жена) весьма ярки и соответствуют историческим данным. В частности образ Людовика XI и Карла Смелого Бургундского написаны на основании изучения большого документального материала. Самая завязка романа – дружба Людовика XI с простым брадобреем - не вызывает возражения. Близость короля к неаристократическим элементам (точно установленный факт) вполне понятна в условиях ожесточенной борьбы с феодалами. Так же удачно взято и самое прозвище «Дьявол» (Mauvais), или «Нечистый). В XV в. вера в дьяволов, ведьм, колдовство в Европе особенно процветала. Ловкий, энергичный, удачливый, стоявший выше среднего уровня человек мог очень легко получить репутацию «дьявола» или «колдуна» даже при отсутствии с его стороны особого желания мистифицировать публику.
Достаточно ярко автором показана в романе оппозиция феодалов. Свидание в Перроне – действительно исторический факт; это один из самых критических моментов царствования Людовика XI, когда король запутался в своих собственных тенетах (политика организации восстаний во Фландрии). Напрасно лишь автор употребляет выражение «Фронда». Исторически это понятие возникло только в XVII в., когда этим именем было прозвано последнее выступление оппозиционной знати против короля (движение 1648-1653 гг.), которое не имело уже серьезного значения. Употребляя неправильно этот термин, автор и в данном случае допускает известную модернизацию.



Воистину Гент не отличался благонамеренностью. Дух мятежа не спал в нем и в тот день, когда молодой герцог, уже прославленный под именем графа Шарлоэ, мирно въезжал в город после брюссельских коронационных торжеств. Гент ничего не позабыл и, не задумываясь, одновременно давал в стенах своих место гостеприимству и политическому шантажу, верноподданническим излияниям и насилию, богу и дьяволу. Колокола святого Якова и святого Баво приветствовали гостя и служили сигналом к восстанию.
Герцогская свита была многочисленна, но на рыночной площади собралось вооруженного народа в десять раз больше. Государь медленно проехал сквозь толпу, спокойно и сдержанно приветствовавшую его. Он не отвечал на приветствия.
- У них слишком много оружия, - заметил он графу Кревкеру, ехавшему с ним рядом.
Перед ратушей в парадном строю и при оружии его встретили знатные бюргеры. Городской старшина держал весьма холодную приветственную речь. Тем временем смутный шум ближайших уличных процессий становился все громче. Резким движением руки герцог остановил говорившего.
- Что это значит? – спросил он.
- Процессия святого Льевэна, - спокойно ответил старшина.
- Она мне кажется весьма шумной и удивительно несвоевременной, - ответил герцог и повернулся в седле. Голова процессии достигла в это время задних рядов герцогского эскорта. Яркое июньское солнце горело на пиках и шлемах. Герцог воскликнул, не спуская глаз с процессии.
- Они вооружены с ног до головы, господин старшина!
- Таков обычай нашего города, ваше высочество, - ответил тот.
Справа от священнослужителя, несшего ковчежец с мощами святого Льевэна, шагал Дьявол. Он сказал коренастому человеку, шедшему по левую руку от каноника:
- А что, Даниель, наш добрый святой знает свой путь?
Даниель, смеясь, кивнул ему в ответ головой. Тут оба они прижались плечами и руками к канонику, движения которого и без того стеснены были ношей, сдавили его и подтолкнули к возвышавшейся за несколько шагов впереди площади таможенной будке, где взимались принудительные городские сборы и пошлины. Ковчежец уперся в ветхую деревянную постройку. Дьявол повернулся и, выпрямив свое худое, длинное, несколько согбенное тело, поднял руки вверх и закричал пронзительным голосом:
- Люди добрые! Милосердный святой желает здесь пройти, не склоняя главы!
Тотчас же из процессии выбежали мужчины с трамбовками, топорами, ломами и бросились, гогоча, на будку. Через несколько минут процессия уже попирала ногами развалины будки и с ревом: - Вольности и права Гента! Исконные наши вольности! – выкатилась на середину площади. Находившиеся там вооруженные бюргеры были оттиснуты к ратуше и, преднамеренно или нет, тесным кольцом окружили герцога с его свитой.
Герцог, закусив губы, обвел быстрым взглядом побледневшие лица своих спутников, спокойные фигуры представителей города и выросшую возле него сплошную стену вооруженных людей. Потом, овладев собою, он спокойным голосом обратился к старшине:
- Магистрат не удивляется тому, что процессия превратилась в демонстрацию?
Старик выдержал его взгляд.
- Нет, ваше высочество, - отвечал он.
Помолчав с минуту, герцог, выпрямившись в седле, проговорил громким голосом:
- Мы благодарим Совет старшин нашего доброго Гента за прием. Мы прибыли сюда, чтобы выслушать справедливые жалобы и притязания. Мы готовы принять просителей в ратуше.
Шесть дней длились переговоры в ратуше, и шесть дней герцога держал в осаде вооруженный народ. В первый день было получено герцогское согласие на уничтожение зерновой подати, на второй – разрешено открытие трех запертых городских ворот, на третий – подтверждено право созыва ополчения семидесяти двух цехов (и вот уже развеваются на рыночной площади семьдесят два знамени), на четвертый – право избрания городского старшины, на пятый – объявлена амнистия за проступки, связанные с оскорблением герцогского высочества, на шестой – добились назначения городских комиссаров для контроля над герцогскими чиновниками. Все это были старинные права и вольности города Гента.
Теперь народ стоял стеной на площади и криками «ура» приветствовал уезжавшего герцога; его высочество не отвечал на приветствия.
Дьявол, по имени Оливер Неккер, старшина цеха брадобреев города Гента, был слишком умен, чтобы во время переговоров выступать в роли, аналогичной той, которую выполнил в деле святого Льевэна. Неккер издавна знал, что граф Шарлоэ обладает удивительной памятью на лица, такой памятью, что годы спустя он при удобном случае предоставляет своему палачу расправиться с теми, ко некогда встал ему поперек дороги. Дьявол был убежден, что герцог не утратил этого дара прежних дней и что опасаться отсутствия удобного повода для проявления этой способности не приходится.
Почему-то и случилось так, что мейстер Оливер и его подмастерье Даниель Барт сопровождали святого Льевэна лишь до таможенной будки и исчезли, когда процессия проходила через ее развалины. Равным образом произошло и то, что прекрасная Анна, как звали молодую жену Оливера, осветила своей обворожительной улыбкой сумрачную залу цехового совета и темное, иконописное лицо старшины; сообщив, что муж ее слегка нездоров, она упросила от его имени красноречивого старшину дубильного цеха отстаивать перед герцогом цеховые интересы брадобреев. Дубильщик Жан Коппенхелле был потрясен ее светлым, скользнувшим по нему взглядом и втайне наслаждался этим потрясением. Представительствовавший Питер ванн Экке, забыв при виде ее белых зубов свой возраст и свое положение, сперва выразил официальную благодарность мейстеру Оливеру за проявленный им патриотический образ мыслей и за верность общему делу, а потом, перегнувшись как бы случайно через стол и утирая слюни, стал поглаживать с отческим покачиванием головы ее обнаженные руки. Когда прекрасная Анна удалилась и достойные мужи не видели уже больше уверенных движений ее фигуры, в зале заседаний стало снова сумрачно и темно.
Тем временем мейстер Оливер брил толстого суконщика, мало говорившего и, видимо, боровшегося со сном. Впрочем, брадобрей, внимательно наблюдая за ним, заметил, что глаза клиента поблескивают весьма бодро сквозь белесые ресницы; вероятно для того, чтобы испытать ровность кожи, он коснулся на минутку рукою дородных щек суконщика. Тотчас же ощутил он условное пощелкивание языком во рту. Быстро выпрямившись, Оливер оглядел других клиентов, которых обслуживал Даниель с подмастерьем, а также нескольких горожан, споривших о текущих событиях у открытых дверей его цырульни. Он покачал слегка головой; суконщик тем временем вытирал себе лицо, не спуская с него глаз. Вдруг на улице раздался басистый голос, покрывший шум спора.
- Ах, граждане, граждане! – гудел он. – Как вы близоруки и тупоголовы! Ведь герцог не сказал еще своего последнего слова, а если и скажет его, то все равно не надолго. А если и всерьез скажет, то мы, в лучшем случае, попадем из бургундского кулька во французскую рогожку.
Оливер сощурил слегка глаза под взглядом купца и воскликнул своим высоким, пронзительным голосом:
- Хо, хо, Питер Хейриблок, когда же, по твоим расчетам, герцог сделает тебя своим сборщиком податей?
Из кучки перед лавкой отделился коротконогий, широкоплечий торговец и, посмотрев серьезными глазами в лицо мейстеру, спокойно сказал:
- Тогда, когда король Франции сделает Дьявола своим брадобреем.
Даниель Барт раскатисто засмеялся.
- Тогда придется христианнейшему лису бриться при помощи ложки по нашему гентскому обычаю.
Под шум поднявшегося смеха Оливер наклонился к суконщику и быстро спросил:
- А у вас есть для меня образчики материй, почтеннейший?
Толстяк встал и потянулся, кивнув утвердительно головой; Оливер сказал ему тихо:
- Выйдя из лавки, возьмите налево в переулок и входите поскорей в первую дверь.
При этом он отряхнул суконщику платье и бросил через плечо:
- Воистину, Питер, для нашего города выгоднее иметь Дьявола во Франции, нежели герцогского заступника в Брюсселе. Ведь приходится серьезно пораскинуть умом-разумом, если все ставишь на карту. Ну, да мы едва ли поймем друг друга, тем более, что я могу избавить тебя всего лишь от твоей щетины на подбородке, а никак не от страха за судьбу твоих векселей в Брюге и Льеже. Поэтому иди-ка сюда и садись.
Присутствовавшие одобрительно засмеялись, а Хейриблок, пожимая плечами, неуклюже повиновался; тем временем толстый суконщик успел уже выйти на улицу. Намыливая лицо Хейриблока, Оливер шепнул:
- Вот тебе хороший совет, дружище Питер: держи язычок за зубами в такое смутное время. Я должен тебе откровенно сказать, что некоторые из старшин считают тебя агентом герцога. А ты ведь знаешь, чем пахнет такое подозрение? Итак, будь благоразумен.
Торговец с опаской взглянул в сторону и промолчал. Внезапно смолкли и беседовавшие перед лавкой горожане. Оливер поднял голову и увидел, что все они с улыбкой смотрят в одном направлении. Он тоже усмехнулся – выражение их засветившихся глаз было ему очень знакомо. Прекрасная Анна шла, лаская взоры своим обворожительным видом; поблагодарив приветствовавших ее спешными короткими фразами и жестами, она вошла в лавку. Лицо Оливера, с его тонкими губами, суровой линией впалых щек, глубоко сидящими, суровыми, неопределенного цвета глазами, сделалось мягче, добродушнее и моложе, стало теплым и как бы освещенным солнечным сиянием, когда жена подошла к нему.
- Все обстоит благополучно, - сказала она и улыбнулась.
В комнате стало опять светлее. Теперь ее провожали взоры мужчин, глядевших ей в след: смотрели те, что стояли перед лавкой, поворачивали намыленные свои физиономии осклабившиеся клиенты; подмастерья глядели с рабским восхищением, а Даниель Барт с почтительной и нескромной гримасой. Ее спина, привыкшая чувствовать восхищение и тайное желание во всех взорах, только что скользивших по ее лицу, ответила на это движением обнаженного затылка, едва заметным и все же опьяняющим трепетанием кожи, гордой осанкой женщины, которая знает, что ею любуются. Ее муж, Оливер, наслаждался видом ее лица и лиц окружающих; он стоял с бритвой в поднятой руке и пристально разглядывал жену и стоящих за нею людей; он громко смеялся, но смех его был неприятен.
Потом он шепнул жене несколько слов на ухо и опять нагнулся над Питером, единственным, кто не пошевельнулся.
В первой же комнате, которая оказалась незапертой, она увидела толстого иностранного купца, который спокойно лежал на мягкой скамье и медленно выпрямился, заслышав шаги. При виде женщины, он поднялся довольно быстро и светски учтиво поклонился ей.
- Оливер очень скоро придет, - приветливо сказала она и предложила ему вина.
Посетитель выпил за ее здоровье и начал непринужденный разговор, оживившись в присутствии дамы. Анна слушала его, слегка улыбаясь.
- Простите меня, сударь, - перебила она мягким голосом, - но когда хотят играть роль суконщика, надо уметь носить не только его платье, но и усвоить его манеры. Вам следовало быть или менее галантным, или же по моей проницательности понять, что я являюсь доверенным лицом моего мужа.
Гость тихо засмеялся.
- Раз уж вы невысокого мнения о светскости почтенности суконщиков, сударыня, - сказал он, - я должен в угоду вам сознаться, что я не из их числа. Но вы меня простите, если на первый раз я вам больше ничего не скажу; мои дела так сложны и в то же время так ответственны, что я предоставляю мужу объяснить их вам.
- О, сударь, - остановила она его, - как бы я ни была любопытна, я ничего не хочу знать о ваших делах. С меня совершенно достаточно, - прибавила она тихо и наклонилась к нему через стол, - с меня совершенно достаточно, что великий король не посылает больше к нам разную шушеру, цыган, подмастерьев, менял, а прислал одного из своих придворных.
Гость был поражен и, покраснев, приподнялся с места.
- Ну, ну, сударыня, - пролепетал он, - ваш ум, по-видимому, так же опасен, как и ваша красота. – И, глядя на нее как-то особенно, он прибавил: - Я вижу, вы далеко пойдете. – Анна рассеянно посмотрела на него большими серыми глазами, зрачки которых были сильно расширены.
- Так далеко, - сказала она медленно и чуть слышно, - так далеко, как того пожелает наш общий хозяин.
Мужчина с незнакомым ему доселе волнением сжал ладони.
- Это король? – спросил он, поежившись.
- Нет.
- Бог?
- Нет.
- Дьявол, полагаете вы?
Женщина не отвечала и на минуту закрыла глаза. Затем она сказала:
- Он идет.
- Я не слышу.
- Я это знаю.
Гость провел по лбу рукой и смущенно оглядел мрачный покой, скудно обставленный тяжелой мебелью. Он кашлянул, как бы желая избавиться от какой-то тяжести, давившей ему грудь. Только теперь стукнула дверь, и послышались легкие, быстрые шаги. Оливер стоял на пороге. Анна засмеялась.
- Этот господин лишь тебе одному, Оливер, хочет показать свое уменье ткать, - сказала она, - но это, конечно, не из недоверия, а из учтивости. Оказывается – у французских суконщиков манеры придворных.
Их взгляды встретились, и Оливер поднял немного брови; приветствия посетителя движением руки, он произнес несколько торжественно:
- Сеньор! Любезная жена моя Анна во всех моих делах и, в частности, в том, которое привело вас ко мне, пользуется моим полным доверием, и она его заслуживает. Вы можете говорить при ней все, что нужно, если только конечно, - здесь он остановился на секунду и оглянулся по сторонам, - вы не предпочитаете быть со мной наедине.
Посетитель колебался ответить, и Оливер дал знак своей жене удалиться. Гость из вежливости сделал протестующее движение. Анна, уже стоя в дверях, сказала с усмешкой:
- Ах, Оливер, нас рассматривают с тобой не как одно целое, но как двоих.
Она тихо закрыла за собою дверь. Оливер с выжидательной учтивостью посматривал на гостя и, по-видимому, не был сам расположен начинать разговор. Посетитель некоторое время собирался с мыслями. К нему вернулась его уверенность, весьма нужная ему в этой неопределенной и несколько жуткой обстановке.
- Прежде всего один вопрос, мейстер Оливер, - начал он сдержанным тоном, - знает ли ее кто-нибудь, кроме вашей жены о наших сношениях и о вашей службе у короля? Я имею в виду: работаете ли вы с кем-нибудь вроде организации, - что я нашел бы опасным и не соответствующем нашей политике, - или же вы один, как это у нас до сих пор было принято?
Губы Оливера стали еще тоньше: он произнес медленно:
- Король оплачивает чистым золотом чистую работу. Других отношений между нами нет. Что же касается способа действия, то это мое дело. Зачем вам надо его знать?
Посетитель, стараясь поймать взгляд Оливера, ответил не сразу; наконец, он тихо произнес:
- В данный момент меня поразила одна мысль, и мне нужно только ваше подтверждение, чтобы я мог окончательно преклониться перед проницательностью моего высокого повелителя. Весьма возможно, мейстер Оливер, что король думает именно о других отношения к своей и, еще больше, к вашей выгоде.
Оливер быстро поднял голову.
- Позвольте узнать, сударь, кто вы такой?
- Я Жан де Бон, советник короля.
Оливер тихо рассмеялся.
- Советник короля, сеньор де Бон? Это я называю, скромно сказано. Гениальный человек, выбивающий из народа деньги так, как Моисей с жезлом господа-бога выбивал воду из скалы, мог бы по-иному о себе говорить! Хорошо! Хорошо! Такой посол делает мне честь, и его туманные вопросы и ответы начинают меня интересовать. Может быть, вы желаете услышать заверение, что я настойчиво и в одиночку преследую свою временную цель, подобно тому, как великий король преследует свои великие цели. И что я работаю по дешевке с помощью всего лишь двух пособников, созданных мною: с Анной, женой-красавицей, и Даниелем Бартом, моим старшим подмастерьем, моим детищем, который послушанием и сильными мускулами восполняет недостаток разумения. Но великому королю, видно, недостаточно тех трех достойных удивления паладинов , которые у него уже имеются: выколачивателя денег, палача и кардинала, такого тонкого политика и такого снисходительного духовника. Ну, теперь, сеньор, я могу себе ясно представить, кого недостает еще королю.
Жан де Бон, слушая с напряженным вниманием, покачал раздумчиво головой.
- Мейстер, мейстер, - предостерегающе сказал он, - вы ведете нас к таким безднам, от которых может захватить дыхание. Но я сам дал разговору такое направление, а потому и не хочу поворачивать назад. Итак, кого же недостает королю?
Оливер искривил рот.
- Жаль, что вы сами этого не знаете, сеньор де Бон, потому что ведь вы как раз по этому делу сюда и приехали. К тому же вы только что слышали ответ этот из грубых уст гентского горожанина.
- Вот это-то и заставляет меня сомневаться, - перебил его Жан де Бон. Оливер остановил его движением руки.
- Хорошо, - сказал он, - я понимаю; об этом мы еще поговорим. Теперь же позвольте мне вам ответить, раз уж вы этого так желаете. Если я скажу: королю нужен брадобрей, это не значит еще, что ему нужен именно Оливер. Если я скажу: королю нужен Оливер, то вы и двое ваших сотоварищей, которые по самому роду своих занятий опаснее вас, чего доброго, возненавидите меня, как своего конкурента. Поэтому я помогу вам и себе и отвечу: королю не хватает такого четвертого, который не должен быть ни предметом восхищения или возвеличивания, ни финансистом, ни палачом, ни исповедником, - кого королю не хватает, так это Невидимки. Больше я вам ничего не скажу. Передайте это его величеству и спокойно подивитесь его дальновидности, как это делаю я.
Жан де Бон поднялся и прошелся по комнате.
- Я вас боюсь, - сказал он тихо, - а в своей жизни я не часто испытывал страх. Почему, Оливер, вы не боретесь против клички, которую повсюду вам дают? Ведь и король тоже называет вас Дьяволом.
Мейстер повел плечами и скверно засмеялся.
- Со своим прозвищем я свыкся, сеньор де Бон. Я ношу его уже тридцать лет, а мне сейчас тридцать шесть. Оно редко вредило мне и часто приносило пользу. К тому же, - прибавил он насмешливо, - если меня так называет христианнейший король и все-таки охотно поддерживает со мной отношения, то думается мне, это прозвище все же кой-чего стоит.
Оба некоторое время помолчали. Жан де Бон задумчиво прохаживался по комнате взад и вперед; Оливер следил за ним.
- Возможно ли, - спросил внезапно придворный, - чтобы сторонники герцога в городе разрушили успех нашего предприятия?
- Нет, - возразил Оливер, - в настоящее время они в меньшинстве, а потому их и не слышно; к тому же их вожаки арестованы. За минуту перед этим я думал было о том, чтобы засадить тоже и виноторговца Хейриблока, который своей игрой слов, по-видимому, все еще беспокоит вас. Ведь ваш вопрос касается также и его, не правда ли, сударь? Но он безвреден и лишь случайно попал в точку своим злым словцом. Устрой я его арест, и он сочтет себя и свою шутку серьезней, чем это есть на самом деле. Я его предостерег, когда брил, и этого достаточно.
- Но вы могли бы все-таки устроить его арест? – спросил посетитель.
Оливер взглянул на него с удивлением.
- Неужели вы столь мелочны или все еще столь недоверчивы, сударь, что требуете от меня подобного доказательства? Разве такой несложный навет, который в наше время удался бы любому школьнику, может повысить меня в ваших глазах?
Жан де Бон остановился и стал смотреть на дубовый стол, отделявший его от Оливера. Он искал слов, не глядя на собеседника.
- Конечно нет, мейстер, - сказал он наконец раздумчиво. – Что нам за дело до этого маленького кляузника? Но весьма возможно, что мы заинтересованы в том, чтобы вы заняли официальное положение в городском совете; положение это вы, конечно, можете занять, не вызывая ничьих подозрений, в качестве лояльного и ревностного гражданина; это было бы полезно для нашей политики, при чем, в случае опасности, вы всегда могли бы удалиться к нам.
Оливер протянул руку и прикоснулся своими длинными тонкими пальцами к рукаву королевского посланца, который вздрогнул о этого прикосновения.
- Смею ли я, - сказал он с тонкой усмешкой, - просить вас честно ответить мне: эта мысль – ваша или короля?
Он подождал с минуту; когда же увидел, что собеседник не может побороть своего недовольства, заговорил приветливо и с приятными жестами.
- В таком случае простите мне мой вопрос, сударь, и послушайте, почему королю, по моему мнению, не могла придти в голову подобная мысль: ведь если политика нашего города стала бы еще более активнее с точки зрения французских интересов, а я явился бы открытым ее проводником, то через шесть недель или шесть месяцев герцог приказал бы меня четвертовать на нашем еженедельном базаре или же на Большой площади в Брюселле. Цепи общественной дожности оказались бы слишком тяжелыми, чтобы в нужную минуту я мог улететь во Францию; к тому же, если бы побег и удался, то громкая слава бежавшего мэра стала бы роковой для будущего королевского брадобрея, который должен точить свои бритвы втихомолку. Таким образом, вам следует понять, сударь, - прибавил он тихо и насмешливо улыбаясь, - что король прав, ибо представители теперешнего магистрата благодаря их политике, которую я им внушаю, могут в один прекрасный день оказаться в подземной темнице и умереть там естественной смертью. Что же касается меня, то в нужную минуту я всегда буду иметь достаточно времени, чтобы без шума исчезнуть и очутиться во Франции; в том же случае, если король не захочет меня принять,я могу бежать в Анжу, Кастилию, Милан, Венецию или Флоренцию, где мой талант встретит должный прием.
Тут Жан де Бон взволнованно ударил кулаком по столу и нагнулся к Оливеру.
- Значит, вы полагаете, что ваша проделка не упрочнила независимость Гента и что герцог, освободившись, снова изменит создавшееся положение?
- Конечно, он попытается это сделать, - отвечал Оливер хладнокровно, - конечно, он будет иметь успех, конечно, город опять и опять будет бунтовать.
Он посмотрел на придворного серьезным взглядом и продолжал:
- Все это дешево стоит, сударь, и король несомненно знает, что в политических превратностях нет ничего окончательного. Мое призвание – будоражить массу, чтобы она не стала ручной; быть же ее организатором – не моя специальность.
- Как долго будет герцог задержан? – спросил посетитель.
- Самое большее неделю, если город не захочет опять войны, а он ее не захочет.
- Не больше, как неделю, - задумчиво повторил посетитель, - а потом он поять на свободе?
Снова наступило молчание. Жан де Бон подошел к окну и стал барабанить по свинцовому переплету темных рам.
Оливер наблюдал за ним с крайним напряжением. Потом, как бы не в состоянии выдержать дальше, он подошел вплотную к посланцу. Тот повернул голову и уставился прямо в лицо мейстеру. Его плечо при легком повороте коснулось руки Оливера.
- Какой вопрос, какой еще вопрос короля у вас в запасе, мессир де Бон? Какой злодейский вопрос?
Мессир Жан смотрел на него, как заколдованный, кровь бросилась ему в голову. Оливер отступил на шаг и вымолвил серьезно:
- Передайте также королю и следующее: если какой-нибудь аркебуз, - а я мог бы сунуть таковой в руку Даниеля Барта, - в удобный момент застрелил бы герцога, то в ту же минуту мой подмастерье, к которому я привязан, моя жена Анна, которую я люблю, и я, чья смерть будет иметь плохой оборот для короля, - все мы повисли бы на двускатной крыше Бельфрида. Но эта искупительнаяжертва не спасла бы города от гибели. Если короля, что весьма возможно, не смущает смерть ста тысяч людей за одну эту смерть, то ведь должен же он согласиться, что мне-то не безразличен вопрос о моей жизни, о жизни моей Анны, моего подмастерья, а пожалуй, и вопрос о существовании моего города! Час герцога еще не пробил; судьба не уготовила великому королю легкого успеха.
Жан де Бон продолжал смотреть на говорившего; его обвислые щеки дрожали от волнения.
- А если король хотел слышать именно такой ответ, мейстер? – спросил он тихо.
Оливер злобно рассмеялся.
- Вы рыцарски покрываете своего господина, мессир, - сказал он. – Конечно, Людовик должен услышать именно этот ответ, раз у него нет возможности заплатить за выстрел.
Он засмеялся еще громче.
- Не находите ли вы, Жан де Бон, что я выдержал испытание?
Посланник короля провел рукой по глазам.
- Зато я его не выдержал, - произнес он, как бы говоря самому себе.

В тот день, когда исконные вольности были возвращены Генту и герцог покинул город, посланец короля, опять посетив Оливера, передал ему 5 000 серебряных талеров и королевское предложение занять должность придворного брадобрея и первого камердинера.
- Хорошо, я скоро займу ее, - сказал Дьявол, усмехнувшись.